Искатель. 1968. Выпуск №5 - Смагин Борис Иванович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
В нашем городе Галактионыч работал с первого года его существования — уже пятьдесят лет. И чуть ли не половина города называла себя его учениками. И Юрий Попов тоже был его учеником! Я прекрасно помню тот день, когда знаменитый капитан, лицо которого знают во всех странах мира, пришел в школу, к Галактионычу, сел за стол, за которым сидел когда-то, и они стали вспоминать с учителем голы, забитые им в футбольном первенстве школы пятнадцать лет назад. И Галактионыч прекрасно помнил чуть ли не каждый из этих голов! И наверное, точно так же он знал и помнил все и о нас…
Он научил нас читать и писать, дифференцировать и интегрировать — всего не перечислишь. Мы знали Галактионыча шестой год, а казалось — знали всегда, просто не могли представить, что было время, когда мы еще не были с ним знакомы.
По его жизни мы могли учить историю XX века. О себе Галактионыч не очень-то любил рассказывать, но зато, если уж нам удавалось каким-нибудь способом его разговорить (почему-то лучше всех это удавалось Леночке Голубковой), каждый рассказ стоил сотни страниц учебника. Галактионыч и наша страна были почти ровесниками. И глазами Галактионыча-мальчишки мы отмечали на карте первые новостройки, чертили маршруты полетов Чкалова и дрейфа «Челюскина», вместе с ним строили по комсомольской путевке первые линиимосковского метро — линии, которым сейчас уже больше ста лет. На одной из московских площадей вместе с нами стоял летним воскресным утром повзрослевший Галактионыч, молчаливая серьезная толпа затаила дыхание, слушая голос из громкоговорителя, — война! Я сам видел старинную фотографию, кто-то снял эту московскую площадь воскресным утром двадцать второго июня. И все наши видели ее. И вместе с учителем мы поднимались по сигналу ракеты в атаку — двадцать третий километр Ленинградского шоссе, позади Москва. Жизнь Галактионыча была связана с такими вехами истории, которые и сейчас, в XXI веке, даже нас, мало еще что в общем-то знающих, заставляют оглядываться на то время с гордостью и восхищением. Сталинград и рейхстаг, Братск, гагаринский «Восток», первая высадка на Луне — все это был для нас Галактионыч.
Ему можно было рассказать о чем угодно. Время у него находилось для каждого из нас, как бы он ни был занят. Часто мы приходили в его маленький домик на городской окраине, где в трех комнатах были собраны вещи, при виде которых замирали наши сердца. Осколок от снаряда, сохранившийся от той войны. Первый камень с Луны, привезенный Галактионычу в подарок одним кз членов экспедиции, бывшим его учеником. И одиннадцать томов сочинений другого его ученика, ставшего знаменитым писателем. Наверное, писателя из него тоже сделал Галактионыч.
И вот у нас впервые заводился от Галактионыча секрет.
Экстренное заседание Академии получилось коротким. Перемена кончилась, и в класс каждый момент мог войти Галактионыч. «Биссектриса» постановила нижеследующее:
1. Немедленно начать разработку Установки Всемирной Радости путем увеличения мощности уже существующей индивидуальной Установки Радости.
2. Назначить для этого внеочередное третье занятие Академии по субботам, не пуская на него никого из посторонних. По понедельникам и средам вместе с Галактионычем заниматься обычными делами.
3. Как только опыты по созданию Всемирной Установки Радости окажутся положительными, посвятить во все наши дела Галактионыча…
Последний пункт был принят единогласно. Его, немного поколебавшись, предложил Президент. И после этого все на какое-то время опять замолчали, а потом Труба хотел что-то сказать, но тут уже все подняли руки, и я тоже, конечно, поднял. Ведь рассказать об этом Галактионычу было совсем другое дело, не то что еще кому-нибудь.
Потом мы еще немного поговорили до конца перемены. Хотелось, чтобы и в самом деле на Земле всегда была радость, хотелось, чтобы это время наступило скорее, раз мы можем это сделать.
Я стер с доски запись схемы. Доска погасла. В класс вошел Галактионыч, и начался следующий урок. Должно быть, в нашем поведении было что-то такое необычное, потому что не раз Галактионыч оглядывал пристально весь класс, словно собирался нам что-то сказать или о чем-то спросить. Но каждый раз, видимо, раздумывал.
Этого и следовало ожидать — первая попытка увеличить мощность разработанной мной Установки Радости до всемирного масштаба была предпринята третьим членом системы МКС — Толиком Сергеевым почти сразу же после того исторического момента, когда наш шестой «А» решил взять на себя управление настроением всей Земли. Попытка не удалась, и это опять-таки никого не удивило: ведь каждый из нас знал Толика достаточно хорошо.
Такой ученик есть, наверное, в каждом классе — был и во все времена. Ученик, с которым вечно что-нибудь происходит. Если на дом задают выучить по литературе стихотворение, он обычно учит другое, как правило, вдвое или втрое длиннее заданного. В школьные сочинения он любит вставлять такие неожиданные литературные обороты, что когда учитель читает их потом вслух, жизнь класса удлиняется лет на двести-триста — если верить тому, что смех продлевает жизнь. Он аккуратно приходит в школу в те дни, когда занятия в ней отменяются. Не раз можно увидеть, как он спотыкается в таком месте, где споткнуться ну просто невозможно; и когда он все-таки спотыкается, не можешь поверить глазам. Год назад в день рождения Толика мы подарили ему разыгранный нами шуточный спектакль «История его жизни», записанный на видеоленту. Это придумал, конечно, Алеха. И он же исполнял главную роль. В большой тайне от Толика мы собирались в нашем классе по вечерам и долго репетировали, отрабатывая каждый сюжетный ход. Там был эпизод, когда Толик должен войти в школьную дверь. И в течение нескольких мгновений он успевал упасть в лужу, оставшуюся после ночного дождя, уронить в следующую лужу портфель, споткнуться на пороге, уронить портфель второй раз и т. д., и, кроме того, с крыши прямо на ногу Толику падал кирпич…
В тот день Толик пришел в школу радостный и возбужденный. По его круглому лицу блуждала загадочная улыбка, и на первой же перемене, когда Галактионыч ушел из класса, мы не выдержали, обступили Толика, требуя объяснений.
— Эврика! — радостно сообщил нам Толик и сбивчиво и путано стал излагать нам суть предложения.
Миллиард! Именно во столько раз увеличится мощность Установки Радости, если внести в ее схему те изменения, которые он предлагал. Академики слушали внимательно, но сумрачно: каждый из нас с первых же слов Толика понял, что такой вариант, если он даже и возможен, требует увеличения размеров Установки до размеров примерно всего нашего города. Нам же, по понятным причинам, требовались габариты самые компактные.
На этом последнем, ускользнувшем от Толика обстоятельстве внимание его остановил Президент. Толик махнул рукой, запнулся на полуслове и огорчился так явно, что нам даже стало перед ним немного неудобно.
Пять дней спустя существенное изменение в схему внес Андрюша Григорьев. Он не улыбался и не сиял. Выражение его лица было деловым и озабоченным. Он немного повозился с моим прибором прямо на наших глазах на очередном субботнем заседании Академии. Из прибора он изъял несколько деталей, а на их места вставил несколько новых, чуть-чуть повернул ручку — и мы почувствовали прилив радости в десять примерно раз больший по сравнению с прежним максимальным уровнем, до которого довел работу Установки я.
— Так я и думал, — удовлетворенно сказал Андрюша, выключая Установку, и неторопливо пустился в объяснения: — Туда-то мы поставили то-то, там-то заменили тем-то…
И снова все получилось таким простым и гениальным, как и все исходившее от Андрюши, что нам оставалось только слушать и удивляться.
А еще через день маленькое, совсем почти незначительное изменение внес в схему Алеша; и после этого мы застряли на одном месте.
Академики стали задумчивыми. Проблема захватила нас целиком, даже Леночка Голубкова морщила лобик в несколько раз сильнее, чем обычно. Желание управлять человеческой радостью укрепилось в сердцах членов «Биссектрисы» окончательно. Над проблемой думал каждый. И раз в неделю, по субботам, мы тайно собирались в нашем классе и докладывали о том, что каждый из нас успел уже придумать. Окна класса наглухо зашторивались. Во-первых, для того, чтобы никто не мог видеть нас с улицы; во-вторых, если быть откровенным, — чтобы в наши глаза не лезло озеро, плескавшееся возле самой стены, да еще не отвлекали внимание разноцветные фигурки футболистов, то и дело врывающиеся на тот участок футбольного поля, который тоже был виден в окно.
