Миры Филипа Фармера. Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол - Фармер Филип Хосе (книги бесплатно без TXT) 📗
Поэтому весь день он дулся и мрачно наблюдал за тем, как молодой землянин по инструкциям и подсказкам Зугу вел этого автоублюдка все дальше в глубь лесов.
Только один раз иоах снизошел до разговора, напомнив Хэлу о том, что жизнь человека — священный дар, и поэтому он приказывает сбавить скорость.
Хэлу пришлось униженно попросить извинения и слегка ослабить нажим на педаль акселератора. Но чуть погодя, опьяненный путешествием, он снова вдавил его почти до упора, и машина вновь с веселым фырчанием поскакала по ухабистой лесной дороге.
Зугу вытащил шланг, взял один его конец в рот (похожий на две «V», вставленные одна в другую) и стал его продувать. Однако у него ничего не вышло. Он закрыл свои огромные голубые глаза, надул щеки, сделал глубокий вдох и предпринял еще одну попытку. Но и это ни к чему не привело, кроме того, что его бледно-зеленая кожа приобрела темно-оливковый оттенок. Он постучал медным мундштуком по капоту и попытался продуть еще раз. И снова безрезультатно.
Тогда Фобо залез в висевший на поясе поддерживающий его объемистое брюшко большой кожаный мешок и осторожно, двумя пальцами извлек оттуда крошечное голубое насекомое, которое тут же запустил в шланг. Через пять секунд с другого конца выскочил маленький красный жучок, а вслед за ним, хищно шевеля жвалами, вывалился голубой.
Фобо ловко поймал своего питомца и вернул его в сумку, а красного Зугу с не меньшей ловкостью раздавил сандалией.
— Видал! — сказал Фобо. — Это спиртохлеб. Обычно он ведет спокойный образ жизни в канистре с горючим — вольный пловец в волнах алкогольного моря. Что за жизнь! Но периодически его охватывает страсть к приключениям, он забирается в отстойник, сжирает фильтр и застревает в шланге. Ну вот, Зугу уже заменил фильтр — можно ехать.
От Фобо исходил странный тошнотворный запах — Хэл предположил, что очкец и сам хлебнул алкоголя. Но до сих пор он никогда в жизни не видел пьяных, поэтому был не совсем уверен в своем предположении. Да, он мог ошибаться, но даже мысль об этом слегка нервировала: если иоах предположит, что на заднем сиденье ходит по рукам бутылка, он не выпустит Хэла из-под надзора ни на секунду.
Очкецы забрались в машину.
— Погнали! — сказал Фобо.
— Минуточку, — встрял Порнсен и тихо шепнул Хэлу: — Я думаю, что будет лучше, если этот… кхм, аппарат поведет теперь Зугу.
— Если вы попросите жука сесть за руль, — так же тихо ответил Хэл, — то это в их глазах будет расценено как проявление вами недоверия мне, землянину. Вы же не хотите, чтобы они подумали, будто вы считаете жука умнее человека.
Порнсен закашлялся, словно пытаясь проглотить эту мысль, к тому же с превеликим отвращением.
— Нет-нет, конечно! Сигмен упаси! Я всего лишь заботился о твоем благоденствии. Я подумал, что ты мог устать: весь день ты напрягал нервы и силы, управляя этим весьма примитивным и незнакомым тебе (да и к тому же довольно опасным в обращении) механизмом.
— Благодарю вас за такую глубокую любовь ко мне, — усмехнулся Хэл, но тут же прибавил, стараясь, чтобы голос звучал как можно серьезнее: — Я счастлив ощущать вашу неусыпную опеку, знать, что вы всегда на страже, чтобы управлять мной и не давать мне сбиться с пути верносущности в мнимобудущее.
— Я давал клятву на «Западном Талмуде», что не оставлю тебя до конца жизни, — торжественно сказал Порнсен.
Хэл, усмиренный упоминанием священной книги, осторожно тронул машину с места и первые пять минут ехал так медленно и осторожно, что даже иоаху было не к чему придраться. Но потом нога как-то сама собой нажала на педаль, и деревья со свистом понеслись мимо. Он искоса взглянул на Порнсена — его сжатые зубы и напрягшееся тело говорили о том, что тот снова раздумывает, как бы покрасочнее описать всю многоложность поведения своего подопечного в рапорте, который он подаст верховному уззиту, как только вернется на корабль.
Хэл Ярроу всей грудью вдыхал ветер, бивший в лицо. Да пошел этот Порнсен к Ч! И верховного уззита туда же! Кровь в нем бурлила — воздух этой планеты был нисколько не похож на безвкусный спертый воздух Земли. Он наслаждался. Он дышал свободой и счастьем и настолько опьянел от этого, что, попадись ему сейчас сам архиуриэлит, он бы не побоялся дернуть его за нос.
— Осторожно! — заверещал Порнсен.
В ту же секунду Хэл успел краем глаза заметить большого антилопоподобного зверя, внезапно метнувшегося из леса справа наперерез машине. Хэл тут же вывернул руль, машина пошла юзом и забуксовала в глине. Хэл еще не постиг всех тонкостей вождения, и поэтому, хотя ему и удалось избежать столкновения, зверь все же пропорол рогом правый бок машины, насквозь проткнув и рукав Порнсена. После того как ей наподдали рогом, машину понесло прямиком в земляной холм на обочине, и, врезавшись в него, она подпрыгнула, сопроводив свое приземление взрывом всех четырех покрышек. Но даже это ее не остановило: на Хэла мчался огромный куст, он попытался как-то исправить положение, но было уже слишком поздно. Машина еще раз подпрыгнула, Хэла швырнуло грудью на руль, сверху навалился орущий Фобо, отчего давление руля на ребра стало невыносимым. Хэл тоже закричал и скинул очкеца со спины.
Затем внезапно наступила тишина, лишь из треснувшего радиатора с тоненьким шипением вырывалась струйка пара. Хэл начал поспешно выпутываться из цепких колючих объятий куста и вдруг застыл, завороженный взглядом больших карих глаз, возникших в ореоле сплетения веточек и пара. Он потряс головой. Глаза? И руки, как ветви? Или ветви — как руки? Он, наверное, подпал под власть кареглазой нимфы. Или, как их там звали… дриады? Но спросить об этом было некого: кто мог знать хоть что-то о нимфах и дриадах, если их вымарали из всех книг, включая хасковское издание «Исправленного и верносущного Мильтона». Только благодаря своей специальности Хэл был допущен к прочтению экземпляра «Потерянного Рая», не подвергавшегося цензуре, откуда и узнал о классической древнегреческой мифологии.
Мысли скакали в его голове, сверкали и вспыхивали, словно огоньки на приборной панели «Гавриила»: нимфы иногда оборачивались деревьями, чтобы скрыться от своих преследователей. Так, может, сейчас на него смотрела одна из этих сказочных женщин, бросая кроткие взгляды из-под ресниц, длиннее которых он не видел в своей жизни?
Хэл закрыл глаза и страстно пожелал, чтобы, если даже причиной этого дивного видения стала какая-нибудь травма головы, она оказалась неизлечимой: галлюцинации вроде этой стоят того, чтобы сохранить их на всю оставшуюся жизнь. И его мало волнует, насколько они верносущны. Или многоложны.
Он открыл глаза. Галлюцинация исчезла.
«Это была всего лишь антилопа! — мысленно вздохнул он. — Это она смотрела на меня. А теперь она ускакала. Удирая с места столкновения, она оглянулась и посмотрела на меня сквозь куст. Это были глаза антилопы. А мое темное «я» дорисовало вокруг них белое лицо, черные длинные волосы, стройную шею, пышные груди… Нет! Это многоложество! Всего-навсего мое больное подсознание, ошеломленное шоком, на секунду выпустило на свет все то, что тайно кипело и мучило меня все это время на корабле, где я не видел ни одной женщины, разве что на фотографиях…»
Но тут он забыл о глазах: в нос ударила сильнейшая едкая вонь. Похоже, авария сильно испугала очкецов, что вызвало у них непроизвольное расслабление сфинктера, контролирующего шейку «психсумки». Этот пузыревидный, расположенный у поясницы орган некогда использовался пращурами этаозцев как мощное средство защиты (примерно как у земного жука-бомбардира). У современных очкецов этот орган выполнял функции некоего психического клапана, помогавшего им снимать внутреннее напряжение. Но хотя его действие было достаточно эффективным, у него были и свои отрицательные стороны. Так, например, очкецы-психиатры могли работать только с постоянно открытыми окнами, а с особо трудными пациентами даже в противогазе.
Кеоки Амиэль Порнсен в это время с помощью Зугу на четвереньках выбирался из-под куста. В своей лазурной униформе с болтающимися на спине помятыми нейлоновыми ангельскими крылышками и колышущимся брюхом он, напоминал громадного жирного голубого жука. Наконец он с. трудом поднялся на ноги и сорвал очки. Лицо под ними было смертельно бледным. Дрожащими руками он ощупывал эмблему союза Гайяак — скрещенные шпагу и песочные часы, потом пальцы заплясали дальше по груди, стараясь попасть в карман. Он отстегнул магнитную застежку и вытащил пачку «Милосердного Серафима», и, хотя почти с первого раза поймал губами сигарету, прикурить от прыгающей в руках зажигалки оказалось делом совсем непростым.
