Падение к подножью пирамид - Домбровский Анатолий Иванович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
И все-таки это была его работа - его холст, его краски, его угольный набросок под красками... И главное - он уже видел ее, хранил в своем воображении и переносил на холст. Кто еще здесь и теперь мог бы стать источником этого, улегшегося на холст света? Один лишь он, Петр Петрович Лукашевский...
"И я", - слышал Петр Петрович за спиной знакомый голос Гостя. Обернулся и увидел его. Гость стоял в двух шагах от Петра Петровича - босой, озябший, с пропыленными снегом всклокоченными волосами.
"Ох! - вздохнул Петр Петрович. - Опять... Не надоело? И давай я тебя одену по-человечески: дам пальто, ботинки, шапку... Сколько можно бегать в халате, босиком? Ведь ты не чокнутый? Не торопись исчезать сейчас я тебе все принесу".
Пока Лукашевский собирал одежду, Гость стоял перед картиной и молча рассматривал ее. Затем Петр Петрович предложил Гостю помыться, помог перевязать раны. Одел его, как одевался сам - просто поделился своею одеждой. И когда Гость уже сидел за столом и пил чай, Петр Петрович, оглядев его, подумал, что отныне в нем нет ничего странного - человек как человек, в костюме, в ботинках, немного усталый, с забинтованными руками... Разве что волосы слишком длинны, до плеч, да борода давно не знала ножниц парикмахера.
"Зачем тебе пирамида Хеопса? - спросил Гость. - Что ты ищешь в ней, Петр?"
"Вопрос поставлен неверно, - ответил Петр Петрович. - Я ничего не ищу в пирамиде Хеопса... в себе", - произнес он медленно, впервые, кажется, осознавая, что это именно так, что в себе он искал и нашел ее и что она прежде всего существует в нем.
"Ты хорошо ответил, - улыбнулся Гость. - Все, что создал человек, он создал из себя. Познавая себя. Пирамида Хеопса - это, конечно, гробница великого фараона, но сначала - власть и сила. Побороть смерть властью и силой, осознать себя как всесильную власть и всевластную силу перед лицом вечности вот что значит воздвигнуть пирамиду. Пирамида - воплощение души грубого человека. Ты искал в себе пирамиду и, значит, веру в силу и власть, унаследованную от предков. И что ты нашел, Петр? Пустую пирамиду в пустыне. Ты смотрел на пирамиду одного фараона из тени пирамиды другого и понял, что камень и тень камня - одно..."
"Что ты хочешь этим сказать?" - спросил Петр Петрович, боясь, что замолчавший на слове "одно" Гость не заговорит снова, потеряет мысль или внезапно уйдет, как в прошлый раз.
"Только то, что сказал: прохлада - это тень горячего камня, бессилие тень силы, бессмертие - тень смерти. Только это, - ответил Гость. - Но ты и сам это знаешь, потому что ты сам это нашел".
"Ты, кажется, изменился, - заметил Гостю Петр Петрович, когда они перешли из кухни в комнату. - При первой встрече ты показался мне моложе. А теперь я вижу у тебя седину в волосах".
"Седина от тебя, - улыбнулся Гость. - От тебя одежда, от тебя и седина". Он остановился возле письменного стола, всмотрелся в "Застожье", потом поднял взгляд на портреты Анны и Марии.
Петр Петрович набил табаком трубку и закурил.
"Жена и дочь, - сказал он Гостю о портретах. - Обе погибли в авиакатастрофе".
"Я знаю, - не оборачиваясь, ответил Гость. - Это Анна и Мария. А пейзаж твое родное село Застожье, которого нет. Не спрашивай, почему я это знаю. Не торопись. Позже ты сам все поймешь".
"Ладно, - согласился Лукашевский, хотя на языке у него вертелся именно этот вопрос. - Посидим".
Гость сел в предложенное ему кресло, Петр Петрович устроился с трубкой на подоконнике, возле приоткрытой форточки.
"Хочу дать тебе один совет, - сказал он Гостю, выпуская дым в форточку. Когда выходишь из грота, не карабкайся по стене. Стоит пройти метров пятьсот к северу, и ты найдешь низкий берег".
"Спасибо, - ответил Гость. - Я это знаю".
"Какого же дьявола ты продолжаешь подниматься по стене, обдирая руки и ноги?" - возмутился Петр Петрович.
"Больше не буду, - пообещал Гость. - Ты сказал - и я не буду".
"А сам сообразить не мог?"
"Сам? Кто?"
Глаза их встретились. Лукашевскому на миг показалось, будто он видит самого себя сидящим с трубкой на подоконнике, будто взглянул на себя из кресла, в котором был Гость.
"А как же ты исчезаешь? - спросил Гостя Петр Петрович. - Ты рассказал мне, как появляешься. Это мне понятно - вдруг просыпаешься в гроте... А как исчезаешь?"
"Когда бросаюсь с обрыва, - ответил Гость и встал. - В тот самый миг".
"Но кто тебя туда толкает?"
"Ты", - сказал Гость.
Петр Петрович хотел возразить, возмутиться, но не успел: едва он открыл рот, чтобы произнести первое слово, Гость, словно испугавшись чего-то, метнулся к вешалке, сорвал с нее предназначенное для него пальто, шапку, и, не одеваясь, бросился к двери.
"Ненормальный!" - крикнул ему вслед Петр Петрович. Дверь за Гостем захлопнулась. Петр Петрович посопел погасшей трубкой, выбил пепел за форточку и сказал самому себе: "Ты тоже ненормальный".
Лукашевский знал, что в аппаратной дежурит Полудин, и, значит, мог бы теперь же спуститься к нему и спросить, видел ли он Гостя. Но не сделал этого по двум причинам: во-первых, не хотел встречаться с Полудиным, а во-вторых, вопрос о том, видел или не видел Полудин Гостя, Лукашевского больше не волновал, потому что Полудин и все другие могли соприкоснуться с Гостем лишь внешне - пришел человек, ушел человек - что в этом особенного? Тайна же принадлежала только ему, Лукашевскому: Гость - это тень Хозяина...
Там же, за шкафом, где прежде стоял холст, находилась и приготовленная для него рама с потемневшей уже бронзовой пластинкой, на которой Петр Петрович выгравировал название картины: "Вид на пирамиду. Хео из тени пирамиды Хеф". Вынув из-за шкафа раму, он вставил в нее полотно, закрепил его гвоздями, натянул между боковыми планками веревку и повесил картину на стену - слева от двери, ведущей на веранду. Стена была пустая, хорошо освещалась днем из окна. Еще одно обстоятельство определило выбор Петра Петровича: он будет видеть картину, выходя из дому, уходить в ее пространство, а не приходить, как было бы, когда б он повесил ее на другую стену. Это было важно само по себе уходить в пустыню, к пирамиде Хеопса, возвращаться в Застожье, в милый уют.
Утром Петру Петровичу позвонил Яковлев и, не дав ответить на свое "Доброе утро!", сказал, что знает теперь, кто такой ночной гость. "Это сумасшедший режиссер! Представляешь?! - кричал от в трубку. - Мы-то думали, что он оттуда... А он - просто сумасшедший режиссер! Свихнулся на своем фильме, который собирался снимать здесь, в наших краях. И вот теперь бродит тут, пугает людей и несет всякую чепуху".
"А где живет?" - успел спросить Петр Петрович.
"Еще не выяснил. Поручу своей милиции, - сказал Яковлев. - Она быстро найдет его логово".
Из рассказа Яковлева Лукашевский узнал еще и то, что фильм, из-за которого якобы свихнулся его режиссер, должен был называться "Вечная война" и повествовать о кровавой истории нескольких племен и народов - тавров, скифов, киммерийцев, сарматов, готов, которых судьба некогда столкнула на этом земном перекрестке, о чем-де рассказывал сам режиссер людям, которых вербовал на съемки.
"Представь себе, нашлись желающие! - хохотал в трубку Яковлев. - У нас в райцентре уже созданы два клуба - скифов и сарматов. Изучают историю и способы ведения войны. Сейчас идет запись в клуб готов. Не хочешь ли записаться?"
То, что ночной гость и режиссер - одно лицо, Яковлев решил сам, хотя не видел Гостя в качестве Режиссера. Оснований для такого утверждения было мало лишь некоторые описания внешности Режиссера наводили Яковлева на мысль о его сходстве с Ночным Гостем: он представал перед видевшими его людьми в некотором подобии халата, у него были забинтованы руки, а ноги обмотаны тряпьем.
"Но если это только режиссер, и, стало быть, простой смертный человек, хотя и сумасшедший, то как же он мог появиться перед нами столь загадочным образом? - усомнился в выводах Яковлева Петр Петрович. - И почему он нас не вербовал на съемки своего фильма?"
