ЧУЖАЯ АГОНИЯ Сборник научно-фантастических рассказов - Браун Фредерик (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Литтл. Хороший вопрос: «С чем?»
Франкенштейн. Вы удостоились большой чести.
Литтл. Я не совсем уверен.
Франкенштейн. Вот тот самый Литтл, которого журнал «Мир женщины» назвал лучшим семейным врачом прошедшего года, не так ли, доктор?
Литтл. Да… правильно. Я до сих пор не могу в это поверить. Но какое это имеет значение для вас? Ваши масштабы… и вдруг я — такая маленькая сошка.
Франкенштейн. Я каждый месяц от корки до корки прочитываю «Мир женщины».
Литтл. В самом деле?
Франкенштейн. Мой единственный пациент — миссис Лавджой, а она читает этот журнал. Стало быть и я его читаю. Потом мы обсуждаем прочитанное. В последнем номере мы ознакомились со всеми материалами, касающимися вас. Миссис Лавджой мне все уши прожужжала: «Такой милый молодой человек. Такой внимательный».
Литтл. Хм…
Франкенштейн. И вот вы у нас! Наверняка, она написала вам письмо.
Литтл. Да… так.
Франкенштейн. Она пишет их тысячами, каждый год, и столько же получает в ответ. Это ее любимое занятие.
Литтл. Она… обычно в хорошем настроении?
Франкенштейн. Если нет, то это наша ошибка. Бывает, что хандрит. Это значит, что у нас здесь, внизу, какие-то неполадки. Месяц назад она закапризничала — оказалось, что вышел из строя транзистор. (Трогает за плечо Свифта, меняет настройку на консоли. Оборудование начинает работать более плавно). Сейчас ей придется несладко, но это быстро — всего две минуты. (Вновь меняет настройку). Все. Теперь ей будет гораздо лучше. Весь день будет петь, как птичка.
Литтл, с едва скрываемым чувством ужаса, молчит. Камера показывает комнату, повсюду цветы, шоколадные наборы конфет и книги. В центре — Сильвия Лавджой, вдова миллиардера. Сильвия — всего лишь голова с трубками и проводами, тянущимися из пола. Но они не сразу попадают в объектив камеры. Первый крупный план — голова Сильвии, за ней стоит красивая женщина-косметолог, Глория. Сильвия, известная в прошлом светская львица, со следами былой красоты на лице. Она плачет.
Сильвия. Глория…
Глория. Да, мадам?
Сильвия. Вытри мне слезы, а то еще кто-нибудь войдет.
Глория (сама чуть не плача). Хорошо, мадам. (Промокает бумажной салфеткой ей глаза, потом внимательно смотрит на результат своей работы). Совсем другое дело.
Сильвия. Не знаю, что на меня нашло. Вдруг стало так тоскливо на сердце, что расплакалась.
Глория. Все иногда плачут.
Сильвия. Уже прошло. Скажи, заметно, что я плакала?
Глория. Нет, нет. (Не в силах больше сдерживать слезы, она отходит к окну, чтобы Сильвия не могла ее видеть).
Камера отъезжает, показывая тщательно причесанную голову, от которой в разные стороны расходятся провода и трубки. Голова покоится на треножнике; под ним черный ящичек с мигающими разноцветными лампочками. К ящику присоединены механические манипуляторы, которые могут дотянуться до рядом стоящего столика. На столе ручка, бумага, наполовину решенная головоломка и большая сумка с вязанием. Из сумки торчат спицы и почти готовый свитер. На уровне рта Сильвии подвешен микрофон.
Сильвия (со вздохом). Ты, вероятно, принимаешь меня за старую глупую женщину. (Глория трясет головой, не в силах произнести ни слова). Глория? Ты здесь?
Глория. Да.
Сильвия. В чем дело? Случилось что-нибудь?
Глория. Ничего.
Сильвия. Ты настоящая подруга, Глория. Поверь, я говорю это от чистого сердца.
Глория. Я тоже вас люблю.
Сильвия. Если тебе что-то нужно, скажи, я сделаю, что смогу.
Глория. Спасибо… Спасибо.
В дверях с охапкой писем появляется Говард Дерби, почтальон. Пританцовывая, он входит в комнату. Производит впечатление жизнерадостного дурака.
Дерби. Почта! Почта!
Сильвия (оживляясь). Почта! Дай Бог тебе здоровья. Что принес?
Дерби. Как мы сегодня себя чувствуем?
Сильвия. Что-то нашло внезапно, а теперь даже хочется петь.
Дерби. Сегодня пятьдесят три. Одно даже из Ленинграда.
Сильвия. Это от слепой. Бедняжка, бедняжка!
Дерби (разворачивая письма веером, читает). Западная Вирджиния… Гонолулу… Брисбен… Австралия…
Сильвия наугад выбирает одно.
Сильвия. Уилинг, Западная Вирджиния. Кто бы это мог быть? (Ловко вскрывает его с помощью манипуляторов и читает). «Дорогая миссис Лавджой, вы меня, конечно, не знаете, но я только что узнала о вас из «Ридерс дайджест» и вот сижу и не могу сдержать слез… " «Ридерс дайджест»? О, господи, ведь об этом писали еще четырнадцать лет тому назад. Неужели она только что узнала?
Дерби. «Ридерс дайджест» продолжает публиковать материалы, посвященные вам. У меня дома лежит журнал десятилетней давности, и я постоянно его перечитываю, когда мне плохо.
Сильвия (продолжая читать). «Я больше никогда не буду жаловаться, что бы ни случилось. Раньше я думала, что несчастнее меня нет человека на свете. Мой муж шесть месяцев назад застрелил свою любовницу, потом застрелился сам. На руках у меня осталось семь детишек, а мне еще надо оплатить кредит за машину. Но после всего того, что я узнала о Вас из журнала, я благодарю судьбу». Прекрасное письмо, правда?
Дерби. Конечно.
Сильвия. Здесь еще есть примечание. «Да благословит Вас Бог». (Кладет письмо на стол). Из Вермонта ничего нет?
Дерби. Вермонта?
Сильвия. В прошлом месяце на меня напала хандра, и, боюсь, я написала довольно глупое, эгоистичное письмо тому молодому доктору, о котором писал «Мир женщины». Мне теперь так стыдно. Со страхом жду от него письма.
Глория. Но что он может сказать? Что?
Сильвия. О тех страданиях, которыми наполнен мир. О тех, кто не знает, где им завтра достать кусок хлеба. О тех, кто настолько беден, что ни разу за свою жизнь не смог обратиться к доктору. А ведь у меня есть все — забота, внимание… к моим услугам последние достижения науки.
Теперь в объективе камеры коридор и дверь в комнату Сильвии. На двери висит табличка «ВСЕГДА ВХОДИТЕ С УЛЫБКОЙ». Франкенштейн с Литтлом стоят перед дверью.
Литтл. Она здесь?
Франкенштейн. Отчасти.
Литтл. И все следуют этой надписи, я уверен.
Франкенштейн. Это составная часть терапии. Собственно, пациент находится здесь.
Из комнаты выходит Глория, плотно закрывает дверь и начинает рыдать.
Франкенштейн (Глории сердито). Не надо так убиваться… А в чем, собственно, дело?
Глория. Дайте ей умереть, доктор Франкенштейн. Ради Бога, дайте ей умереть.
Литтл. Это ее медсестра?
Франкенштейн. Для этого у нее не хватает мозгов. Всего лишь паршивый косметолог. Получает сто зелененьких в неделю только за то, что приводит в порядок ее лицо и укладывает в прическу волосы. Все, красотка, чтоб ноги здесь твоей больше не было.
Глория. Что?
Франкенштейн. Получи расчет и убирайся.
Глория. Мы с миссис Сильвией большие друзья.
Франкенштейн. Можешь потом черкнуть ей пару строк.
Глория. Кроме меня у нее никого нет.
Франкенштейн. Хороша подруга! Ты же только что желала ей смерти.
Глория. Да, я просила — из сострадания.
Франкенштейн. Ты знаешь, что существует рай? Хочешь отправить ее туда?
Глория. Я знаю, что существует ад. Я видела его. Он здесь. Его создали вы.
Франкенштейн. (удивленно молчит, но потом продолжает). О, господи! Что иногда говорят люди.
Глория. Я говорю от имени тех, кто ее любит.
Франкенштейн. Любит?
Глория. Вам не понять, что это такое.
Франкенштейн. Любовь?.. (Задумчиво в сторону). Есть ли у меня жена? Нет. Любовница? Нет. За свою жизнь я любил только двух женщин — мою мать и ее. Спасти мать я не смог. Я только что окончил медицинский колледж, когда она заболела раком. «Ну что, медицинское светило из Гельдерберга, — сказал я самому себе, — покажи, на что ты способен, и спаси свою мать». Все кругом твердили, что ей невозможно помочь. Тогда я сказал: «Черта с два, что-то необходимо сделать». В конце концов все решили, что я сошел с ума, и упрятали меня в сумасшедший дом. Когда я оттуда вышел, ее уже не было в живых. Они оказались правы… по-своему. Но эти горе-специалисты не знали, на какие чудеса способны современные машины; я тоже тогда не знал, но я обязан был узнать. Вот почему я поступил в Массачусетский технологический институт и в течение шести лет изо дня в день изучал машиностроение, электротехнику и химическую технологию. Я спал на чердаках, ел черствый хлеб, годный разве лишь для крыс. Когда я окончил институт, я снова сказал самому себе: «Теперь, доктор Франкенштейн, ты самый молодой врач на свете, который знает, как надо лечить в двадцатом веке». Я поступил на работу в одну из клиник Бостона. И вот однажды к нам привезли женщину… ее лицо было прекрасно… остальное — сплошное кровавое месиво. Эта женщина напомнила мне мою мать… вдова, получившая в наследство пятьсот миллионов. Родных и близких — никого. И снова все твердили — ее спасти невозможно. Но я сказал: «Замолчите и слушайте меня».
