Белое снадобье (часть сборника) - Юрьев Зиновий Юрьевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Он знал, что все эти мысли и слова были хлипкой, ненадёжной стеной, которую он возводил между собой и правдой, потому что жить с глазу на глаз с реальностью дано не каждому. Всё это он подсознательно чувствовал и потому ненавидел себя и Мэри-Лу, которая, сама того не ведая, разрушила его глиняную крепость. Он ненавидел её, потому что любил…
— Одному бросить трудно, — сказала как-то вечером Мэри-Лу. — Никто тебя не понимает, если даже хочет понять. Это ведь как в пословице: сытый голодного не разумеет.
— Что ты хочешь сказать? — угрюмо спросил Арт и посмотрел на Мэри-Лу. — Чтоб я в ихнюю больницу записался? Чтоб напичкали меня ихней дрянью, да так, что потом без двух доз в день и не проживёшь? Нет уж, лучше издохнуть самому по себе. Способов ведь много. Папашка мой однорукий с лестницы свалился. Сосед один с третьего этажа то ли лишнего себе вколол, то ли ещё что-нибудь, только нашли его утром на лестнице. Почему это всё начинается и кончается лестницей?
— Арти, — прошептала Мэри-Лу, — я… я всегда буду с тобой. Ты ведь не такой, как другие. Ты… ты мой. Ты вот и грубый, как другие, и на снадобье, а всё-таки что-то в тебе отличает тебя от других. Я вот чувствую, что именно, а выразить словами не могу. Знаю только, что без тебя теперь жить не смогу… Всё для тебя сделаю…
Через несколько дней он заметил у неё на ноге след. Еле заметный, как от шприца. Не может быть, сказал он себе, но вскоре заметил второй.
— Мэри-Лу, — сказал он и посмотрел ей в глаза, и понял, что не ошибся, потому что в синих её глазах уже клубились первые стеклянные облачка героина. — Ты… ты… — закричал он и поднял руку, чтобы ударить её, но удержался. — Зачем? Ты? Ты ведь… для меня… вся жизнь…
Слова были какие-то жалкие, нелепые, растерянно моргающие, как глаза отца. Тогда, когда он извинялся перед ним, трёхлеткой, что забыл про свою культю.
Мэри-Лу медленно улыбнулась ему, и в улыбке почему-то была бесконечная радость.
— Я хочу, чтоб тебе легче было бросить. Одному трудно. Эдди Макинтайр говорит, что легче всего бросить вдвоём, когда оба понимают друг друга и поддерживают друг друга.
— Это тебе сказал Эдди Макинтайр? — спросил Арт.
— Да, он был очень добр. Ничего с меня не взял. Даже подарил шприц. Вдвоём вам, говорит, будет легче. Вдвоём вы быстро бросите.
Они не бросили вдвоём, и вскоре им нужно было не меньше пятисот НД в неделю. А пятьсот НД — это уже немалые деньги. Этих денег из сумочек, отобранных у старух, не натрясёшь. Дважды Арт удачно ограбил маленький магазин на Шестой улице. Несколько раз они вместе ходили в супермаркет, и Мэри-Лу удалось стащить с прилавка кое-какие мелочи. Они даже изобрели новый способ превращения этих товаров в деньги. Продавать их было бы процедурой долгой, да и возьмёшь за них десятую часть того, что они стоили. Вместо этого Мэри-Лу приносила краденое в магазин, говорила, что она передумала, и ей возвращали стоимость вещи.
Денег всё равно не хватало, и Мэри-Лу стала исчезать по вечерам на несколько часов. Однажды она пришла с подбитым глазом, но Арт не спрашивал её, куда она ходила. Она приносила деньги, а деньги означали жизнь. Нет, не прозрачно-розовую волну. Он уже давно не слышал её беззвучного и радостного грохота. Ему уже было не до тёплого ветра и живого, влажного ковра под босыми ногами. Шприц теперь отделял его от невыносимых мук, которые он испытывал без белого снадобья. Только шприц давал возможность дышать, успокаивал нервы и плавно уводил куда-то в сторону, отодвигал вечно караулившую за углом тошноту…
Знал ли он, куда она ходила и как добывала деньги? О, это был непростой вопрос. Он не знал, потому что не хотел знать. Но он знал, что не хотел знать. Поэтому самое важное было — не думать ни о чём, а в этом как раз и помогало белое снадобье. То, на которое она приносила денег. То, которое как раз и давало возможность не думать, откуда она приносит деньги…
На улице было пасмурно и холодно. Дождя не было, но воздух был перенасыщен влагой, которая оседала на ворсистой куртке крошечными белесыми каплями. В подъезде пахло застоявшейся сыростью и влажной штукатуркой, и запах этот напоминал запах сырых пелёнок.
На сегодня, кажется, у Мэри-Лу снадобья хватит, завтра… Завтра видно будет. Завтра не существовало. Мир кончался сейчас, на этом мгновении, которое медленно, тошнотворно медленно, в такт его неверным шагам, двигалось вместе с ним по грязной лестнице. На шестой ступеньке выбита вся середина, не попасть бы туда ногой. На штукатурке гвоздём выцарапано: «Поли». Поли… Зачем Поли? Почему Поли? Мягкими, обессиливающими волнами накатывалась тошнота. Она поднималась откуда-то снизу, клубилась в желудке, собиралась с силами, а потом уж липким, холодным прибоем накатывалась на сердце и горло. Арт остановился, несколько раз глубоко вздохнул, но тошнота требовала не кислорода, а вечерней дозы белого снадобья. Хорошо, что у Мэри-Лу на сегодня есть чем кольнуться…
Он толкнул плечом дверь комнаты, но она не подалась. Может быть, Мэри-Лу нет дома, подумал он, и ещё раз толкнул дверь. Она слегка приоткрылась, одновременно послышался грохот, и он понял, что перевернул стул. Почему? Зачем стул у двери? Обгоняя охвативший его страх, Арт пошарил рукой по стенке, нащупал выключатель, но ещё прежде, чем он щёлкнул им, он уже знал, что Мэри-Лу дома и что он не увидит её.
Она висела на верёвке, прикреплённой к трубе, что проходила почти под потолком. Синие глаза были открыты и пусты. На трубе ржавчина. У ржавчины свой запах. Но как его выразить словами, если он не похож на другой запах? Запах ржавого металла. Лучше всего чувствуешь этот запах, когда касаешься металла подбородком.
Одна туфля осталась у неё на ноге, другая упала на пол. Та, что осталась на ноге, зацепилась за пальцы и висела просто чудом. «Осторожно, чтобы не упала», — пронеслось в голове у Арта. Когда-то, должно быть, на стельке была выдавлена фирменная марка, но сейчас осталось лишь тёмное пятно. Арт стоял, глядя на туфлю, и пытался сообразить, как же всё-таки называлась фирма. Нет, как ни старайся, не определишь — все буквы стёрты.
На столе лежала записка.
«Дорогой Арт! Мы проиграли. Эдди Макинтайр ошибся. Вдвоём ещё тяжелей. Я больше не могу. Прости. Если сможешь, спасись. Ради нас».
Арт аккуратно и неторопливо сложил записку, засунул её в карман. Его тошнило. Его всё рвало и рвало, и он не в силах был остановиться. Холодный и липкий пот стекал со лба. Он упал на пол. Он плакал, и его тошнило. И спина у него были открыта, не защищена. За ней висела Мэри-Лу.
— Давай иди, — кивнул Арту сержант и показал подбородком на обитую пластиком дверь. — Капитан освободился.
— Спасибо, — сказал Арт и толкнул ладонью дверь. Она открылась с вкусным чмоканьем, и он очутился в кабинете начальника.
Капитан Доул, крупный человек лет сорока, с оспенным лицом и сонными серыми глазами, скучно зевнул, вздохнул и принялся нарочито медленно набивать трубку. Раскурив её и выпустив несколько клубов дыма, он посмотрел на Арта и сказал:
— Ну?
— Вот, прочтите. — Арт протянул полицейскому капитану записку Мэри-Лу. Тот скользнул по ней глазами.
— Ну?
— Понимаете, — Арт поднял глаза на капитана, — сначала Эдди Макинтайр обманом приспособил к белому снадобью меня, а теперь вот её. — Он кивнул на записку. — Он уверял её, что вдвоём бросить легче, чем одному… Она хотела мне помочь… Повесилась…
— Ну? — капитан боялся, что трубка погаснет, и несколько раз быстро втянул воздух. — И что ты хочешь от меня?
— Этот Эдди Макинтайр людей губит… Сначала я вот… А теперь она… И других много… На лестнице…
— Ладно, ты посиди там, сержант тебе покажет, а я пока вызову сюда Эдди.
Арт сидел на жёсткой скамейке и рассматривал фотографии десяти разыскиваемых полицией наиболее опасных преступников. Эдди Макинтайра среди них не было.
Удивительно он себя чувствовал сейчас. Пустота и тяжесть. Не было ни сердца, ни желудка, ни печени — ничего. Он был пуст. Пуст и холоден, как поздняя осенняя улица. И вместе с тем он весил тонны, тонны. Тяжёлая пустота. Пустая тяжесть.
