На берегах тумана - Чешко Федор Федорович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
— Ты думаешь... Думаешь, они смогли...
— Да не думаю я — знаю. — Торк казался совершенно спокойным (оно и понятно: у него было время осознать новости и привыкнуть к ним). — Солнца за четыре до вчерашнего серые пригнали к той заимке, что на Лесистом Склоне, две телеги — не то из Черноземелья, не то откуда-то ближе. Нескольких наших мужиков послушники подрядили сволакивать с телег и перетаскивать через заимочную ограду нелегонькие тюки — тюки эти пылили и мазались черным, словно были в них толченые уголья. Причем мужикам-таскунам велели быть наготове: скоро понадобится вынимать все тюки обратно. И в ту же пору тамошний старший брат похвалялся, будто опять-таки Бездонная так страшно покарает хулителей, засевших в бывшей Первой Заимке, что даже в самых дальних общинах услышат грохот и почувствуют, как вздрогнет земля.
Он замолчал. Остальные тоже молчали. Леф слышал лишь трудное дыхание Ларды — девчонка словно бы только что на крутую горку взбежала. Потом Торк спросил:
— Как думаешь, старая, откуда бы это они?.. Может, Древняя Глина?
— Древняя Глина... — Гуфа выговорила это, как обычно выговаривают бранные словеса. — Древняя Глина...
Ведунья прокашлялась и вдруг принялась монотонно бормотать:
— ...Еще в неуважении красного цвета уличены мною пастух общинного стада Логт и его женщина Вута, и его же малолетние дети. В утро давешнего праздного дня сам я слышал, как упомянутый Логт, против воли Всеужасающего ковыряясь на своем огороде, говорил: все послушники и все старшие над ними — лукавые лодыри; они-де потчуют нас страшными сказками, чтоб мы потчевали их брюквой да патокой. А баба его говорила: выдумали-де назначить праздный день в самую огородную пору. И еще говорила: не то дурни они, не то нарочно хотят нам голодной зимы, а только пусть им — это она о носителях красного цвета говорила — пусть, значит, им каждый кусок зимой поперек брюха станет. А малолетние их дети слушали и увеселялись противным для уха смехом...
Гуфа запнулась, переводя дыхание, но никто ничего не успел спросить, потому что она сразу же забубнила опять:
— ...И Великий Всеужасающий, Пожиратель Солнца и Отрыгивающий Звездами, сказал: я велик, вы же все — которые на двух ногах, и которые на четырех, и которые с крыльями — одинаково прах и тлен, смрада моего недостойный; хоть есть среди вас те, кому жалую я носить красное, ибо они лучшие из вас и достойны смрада моего...
Леф уже начал всерьез опасаться за старухин рассудок (да и Торк с Лардой наверняка тоже заопасались), как вдруг ведунья заговорила по-обычному.
— Небось думаете, что это я умишком протухла от нынешних новостей? — спросила она с ехидцей. — Коли впрямь думаете так, то зря. Это я вам Древнюю Глину рассказывала. Многое множество досок, и на всех вот эдакое. Так что вряд ли Истовые могли дознаться из них о тайне гремучего зелья.
— Однако же откуда-то они эту тайну знают. Может, на Первой Заимке хранится не всё? — предположил Торк.
— Может, и так, — хмыкнула старуха. — Только думается мне, что теперь уже нет особой важности, как да откуда.
Снова все замолчали. Леф ощупью нашарил Лардину руку, стиснул тихонько, и девчонка не вырвалась. Только уж лучше бы она вырывалась, лучше бы наговорила каких-нибудь обидных дерзостей или даже ударила — все показалось бы парню лучше, чем эта вялая неподвижность безразличных холодных пальцев.
Эх ты, наследник капитанской чести с четырьмя именами! Себя-то пожалеть не забыл, а ее? Думаешь, это тебе сейчас хуже всех?
Никто ей не объяснял, что за внезапная хворь скрючила тебя там, возле полуободранной туши хищного, только Ларда и без объяснений все поняла: слишком боялась она этого, случившегося, чтоб не узнать. Да еще и пластинка твоя проклятая... Вот, значит, какова была та «всем глупостям глупость», на которую почти готова была решиться взбалмошная Торкова дочка! Значит, тогда, во Мгле, приметила-таки, как ты зарывал оберег своей памяти, выкопала его тайком и все время таскала при себе. Таскала и мучилась: отдать — не отдать... А когда уже без малого отважилась ради всех сущих в Мире жертвовать единственной своей надеждой на счастье, оказалось, что даже этой жертвы ей не дано.
Наверное, до смерти будут помниться Лардины глаза, увиденные сквозь кровавое мельтешение пробуждающихся теней нездешнего мира. И тогдашний невероятный прыжок старой ведуньи тоже запомнится до Вечной Дороги. Неужели Гуфа не поняла, что сбылось-таки ею же напророченное; что маленький глупый Леф, который тебе и Незнающий, и певец, и воин, все вспомнил сам? Не могла старуха этого не понять, никак не могла. Но тогда почему она не позволила Ларде выкинуть ставшую никому не нужной проклятую блестяшку? Хуже хищного кинулась, в последний миг выхватила ее из девчоночьего кулака — почему? Ну почему же, почему по обе стороны проклятой Мглы продолжается одна и та же пытка вопросами, на которые, словно в злую издевку, никто не желает давать ответа?!
Молчанка длилась долго. Леф решил, что старшие позасыпали и можно попробовать сунуться к Ларде с утешениями да клятвами (парень успел убедить себя, будто и впрямь навсегда останется по эту сторону Тумана, — очень уж страшно было окончательно выпустить на волю память о нездешнем мире, и потому этот самый мир тоже казался страшным). Но старшие и не думали спать.
— Как же нам теперь быть, старая? — снова подал голос Торк.
— Мне-то почем знать? — сварливо отозвалась старуха. — Это я в прежние времена могла обо всем дознаваться, а нынче от меня совсем никакого проку. Нынче ты уж лучше у Вечного Старца попроси помощи.
— Думаешь, от него будет больше проку, чем от тебя? — Как-то странно принял Торк нелепый Гуфин совет; так принял, будто в совете этом и впрямь могла оказаться не одна лишь насмешка.
Гуфа немного посопела, успокаиваясь, потом сказала:
— Кто его знает... Может, и стоит попробовать, когда воротимся. Конечно, на вид ума в нем вовсе никакого, но для чего-то же Истовые его кормили... И вы с Хоном кормите для чего-то, а кто вас заставляет? Вроде никто... А может статься, он же сам и заставил — сперва их, теперь вас? Может, он только притворяется гнилоголовым объедком, а на деле — великий колдун?
Леф слушал Гуфины размышления и чувствовал, что брови у него норовят вылезти куда-то на самую маковку. Он уже раскрыл рот для вопроса, но так и не успел выговорить ни слова — его опередила Ларда. Ну ни следа не осталось от девчоночьей вялости да горестных вздохов!
— Так он что же, на самом деле есть? Они его и вправду прятали на Первой Заимке? Значит, выходит, что все действительно правда — и про Вечного Старца, и про Смутных, и про Свистоухов тоже — все-все?
— О Смутных да Свистоухах ничего не скажу, не видал, — отозвался охотник, явно обрадованный проснувшимся дочкиным любопытством. — А на Старца сможешь сама поглядеть, если сумеем воротиться живыми. Только не больно-то приятно смотреть на него — он из себя хуже неученого Незнающего.
Против ожидания Ларда на этом и успокоилась. Торк для верности промедлил пару мгновений и вновь заговорил со старухой. Вернее, лишь попытался заговорить, потому что почтительное чадо не дало ему даже первое слово закончить.
— Гуфа... — Ларда поперхнулась и довольно долго молчала, но что-то в ее сорвавшемся голосе заставило остальных терпеливо ждать продолжения. — Гуфа, — вновь начала девчонка, — ты вот говорила про ведовскую тростинку — ну, что детеныш неродившийся нужен, если новую делать... А скажи: он обязательно должен быть человеческим, детеныш этот?
16
Хон будто заранее знал, когда они воротятся. Последнее, что видел Леф несколько дней назад, забираясь в нору потайного выхода, было заляпанное жирным факельным светом лицо провожавшего их столяра. И теперь обнаружилось, что Хон все так же торчит почти на том же месте — словно нарочно встречать пришел или так и слонялся тут безотлучно все эти дни. Только почему-то не было при нем ни лучины, ни факела, будто бы он приловчился бродить без света по бесконечным переходам непомерного каменного строения — а ведь в них недолго и заплутать, недолго и с жизнью расстаться, оскользнувшись на замшелых ступенях! Да, огня столяр с собой не имел, зато для чего-то тискал в кулаке рукоять проклятого меча.
