Работа над ошибками. Дилогия - Лукьяненко Сергей Васильевич (первая книга .TXT) 📗
Я застонал, чувствуя, как избыток информации, рождаясь из энергии, возникшей из ничто, хлещет в мой мозг. Я замахнулся на слишком многое. Я не мог, не знал, не понимал того, что услужливо развернула передо мной справочная система функционалов. Будь чуть больше сил, чуть больше опыта — я смог бы обратиться к ней осознанно. И спросить, к примеру, как победить функционалов.
Но у меня не было этих сил.
— Да, у тебя есть выбор, последствия которого важны.
— Дезинфицируй! — крикнул я, сжимая загубник.
Проще так. Лучше ядовитая дрянь, хлещущая в рот, чем мерцающая между реальностью и небытием нервная сеть здания, чем попытки понять то, что я понять не могу. Пусть меня накачивают отравой, а не информацией…
А-а-а-а-а!
Я бы закричал, если мог. Но загубник ввинчивался в рот, и даже голову отодвинуть я не мог. Нестерпимая едкая горечь въелась в губы, густая липкая жижа хлынула в горло. Я дергался, чувствуя, что глотаю то ли щелочь, то ли кислоту — все вкусовые рецепторы взбесились и вопили одно: «Отрава!»
Судорожными конвульсиями шланг влил в меня не меньше полулитра жидкости и опал, смотался внутрь стойки. Одновременно отпустило руки. Я упал на колени, повел головой, пытаясь вытошнить яд. Желудок сотрясали спазмы, но липкая дрянь не желала покидать организм. Я чувствовал, как яд сжигает пищевод и желудок, проникает в кровь, убивает сердце и печень…
Человеку не выжить.
Или погибнет через секунды от нестерпимой боли, от инфаркта, либо умрет через несколько часов, сгнивший заживо.
Я частью человек, а частью живая машина — как терпеливо ждущий снаружи робот Анатоль Ларс. Мое тело было превращено в такую же неустойчивую систему, балансирующую между реальностями, как и моя таможенная башня, как и здание-веер. Оно способно на многое. И отрастить утраченную конечность, и вытошнить яд, и вытерпеть огонь. Оно на все способно — потому что в бесконечном океане времени, в развернутом веере реальностей есть все что угодно — новые тела, неядовитые яды, регенерирующие организмы, люди, пьющие на завтрак кислоту, и люди, жрущие стекло на десерт, в этом вероятностном море пули ловят голыми руками, а от соприкосновения большого и указательного пальца из ногтей бьют молнии, в этих бесчисленных мирах, которые лишь краешком зацепили функционалы, возможно немыслимое и невозможно возможное. Что удивительного в том, что сжигаемые заживо клетки моего тела начинают восстанавливать себя? Что странного в том, что жгучий яд оборачивается водой, соединившись со слюной?
А может быть, все иначе. И сложнее, и проще одновременно. Все эти миллиарды миллиардов миров — одновременно один и тот же мир. Все эти миллиарды миллиардов Кириллов Максимовых — суть один и тот же Кирилл Максимов. И ничего нельзя сделать с одним-единственным, пока он часть общности, мои убитые клетки восстановятся просто потому, что на другой чаше весов — миллиарды миллиардов здоровых, живых, ничем не отравленных Кириллов. Так капля отравы разойдется в воде океана, так испарившуюся каплю океанской воды заменит соседняя. Меня нельзя убить, не убив всех нас сразу, не уничтожив все миры, не перетряхнув Вселенную до основания…
На краткий миг я понял, что невозможного действительно нет. Что все правила игры, заданные в наших мирах, все аксиомы — «огонь жжется, небо голубое, а вода мокрая» — не более чем случайность.
Небо звонкое.
Огонь тяжелый.
Вода шершавая.
Возможно все.
Я сплюнул тягучей голубовато-розовой слюной. Вытер губы. Вот ведь дерьмо…
— Воды? — послышался безучастный голос.
На стойке появился стакан. Самый обыкновенный граненый стакан с водой. Я встал, выпил его одним глотком.
— Еще воды?
— Спасибо, не надо, — сипло сказал я. — Уж если целый стакан не помог избавиться от этого омерзительного вкуса…
В горле еще жгло, но боль уходила. Я вновь переставал быть функционалом, но я выжил. Я успел.
— Я могу войти?
— Вы функционал. Вы вправе войти в музей. Хранитель оповещен.
— Музей? Какой еще хранитель? — спросил я.
Но ответа не последовало.
— Эй… — Я обернулся на дверь. — Со мной робот. Он должен войти!
— Робот может войти.
Я подошел к двери — та разъехалась послушно, будто дверь в каком-нибудь гипермаркете. Я замахал руками.
Робот шевельнулся и мгновенно, как не умеют живые существа, перешел от неподвижности к бегу. Тяжелые удары ног сотрясали землю. Я посторонился — и массивная металлическая глыба пронеслась мимо меня, затормозила, медленно повернулась, осматриваясь.
— Нас впустили, Анатоль.
— Откуда ты знаешь это имя?
— Мне пришлось стать функционалом, чтобы пройти. Таможенники подключаются к базе данных. Это очень, очень хорошая база данных.
— Меня давно не называли этим именем. — Будто сочтя разговор законченным, робот отвернулся, обошел вокруг стойки, двинулся вдоль стен. — Лучше зови меня «робот».
— Хорошо. Я узнал, где мы находимся. Это музей.
Робот не ответил. Закончил движение, остановившись у стены напротив дверей.
— Подойди сюда. Здесь скрытая дверь, она должна открыться перед тобой.
Я подошел, и стена точно так же разделилась, разъехалась в стороны.
Робот тут же метнулся в проем, будто ожидал, что его могут задержать. Я прошел следом.
Такое ощущение, что изнутри весь стилобат был пустым. Эдакая коробка без перекрытий и этажей, из которой растут башни-пластины. Я постоял, поглядел направо, налево. Робот потопал направо, я из внутреннего протеста пошел налево.
Широченный коридор. Потолки метрах в пятнадцати над головой. Ровные серые стены, по потолку сложным узором разбросаны световые панели. На равном расстоянии друг от друга на полу стоят прямоугольные платформы, три на пять метров примерно. Края платформ огорожены невысокими, по пояс, поручнями.
Лифты?
Похоже. Потолок над ними кажется цельным, но это ничего не значит. А так, если прикинуть, то под каждой башней по своему лифту.
Я подошел к ближайшей платформе. Стена за ней оказалась не ровной, а покрытой неглубокими барельефами. Церкви, соборы, коленопреклоненные люди, горящие костры, стаи каких-то монстров, мчащиеся за людьми.
— Твердь, — сказал я уверенно.
Послышался топот — робот возвращался. Остановился рядом со мной, произнес:
— Каждая башня имеет свой транспортный узел. Мне механизмы не подчиняются.
— И куда ты хочешь поехать? Это музей, слышишь? Каждая башня — один из миров. Хочешь ознакомиться с жизнью городов-государств Вероза? Или тебе интереснее животный мир Заповедника?
— Иди за мной.
Я пошел. Это было не лучше и не хуже, чем продолжать экскурсию в другую сторону или оставаться на месте.
Мы прошли весь коридор до конца, до крайней левой платформы. Робот остановился.
— Здесь нет пиктограмм и рисунков. Это может быть служебное помещение.
Я пожал плечами. В душе была какая-то опустошенность. Музей…
— Давай попробуем.
Мы поднялись на платформу. Ничего не происходило.
— Отдай команду, — предложил робот.
— На самый верх, быстро, — послушно сказал я. Несколько секунд ничего не происходило.
Потом над нами разошелся потолок, открывая узкий, по размеру платформы, лифтовый ствол. Он изгибался, следуя за скрученной башней.
— Может быть, здесь что-то… — начал робот.
В следующий миг платформа понеслась вверх. Не было никаких тросов, платформа просто воспаряла все выше и выше так быстро, что ноги начинали подгибаться. Воздух тяжелым прессом надавил на плечи — вся тяжелее и тяжелее, не удержать… Я присел, вцепился в поручень.
Бывший поэт-депривист стоял неподвижно, и если бы его металлическое лицо могло выражать эмоции, я бы назвал его торжествующим.
20
Кино приучило нас, что настоящее противостояние всегда завершается в соответствующих случаю декорациях. Фродо бросает кольцо в жерло вулкана, а не плавит его в огне бунзеновской горелки у технически продвинутых гномов. Люк Скайуокер вгоняет торпеду в выхлопную трубу Звезды Смерти, а не перерезает Самый Важный Кабель в реакторном отсеке. Терминатор вступает в последний бой среди движущейся машинерии завода, а не дерется с соперником посреди курятника. А между прочим, вы только представьте себе, как интересно бы это выглядело! Возбужденно квохчущие куры, испуганный, но полный готовности защитить подруг петух, лопающиеся под ногами роботов свежие яйца, бегающий в паническом страхе желтенький пушистенький цыпленочек…
