Ночь молодого месяца (сборник) - Дмитрук Андрей Всеволодович (лучшие книги TXT) 📗
Гурьев тщательно, как перед экзаменационным полетом, срастил швы скафандра и шагнул в предшлюзовую камеру.
Когда он потревожил Главную диспетчерскую Пояса, ему ответили, чтобы он хорошенько проверил показания приборов, потому что во всем флоте давно уже нет ни одного жидкостного ракетного двигателя, а если есть, то это чья-нибудь личная инициатива, и дело Гурьева — передать рапорт «вниз», Земле.
Руководству полусотни станций, следящих за тысячами судов, было не до мелочей, не до каких-то неведомых умельцев, воскрешающих историю космоплавания.
Он предупредил Землю-Грузовую и Землю-Главную. Там занялись измерениями, а потом поблагодарили Гурьева и сказали, что ракета действительно идет из чертовой дали, а значит — при ее ничтожной скорости, — запущена очень давно. Может быть, она несет погибший экипаж, а машина, построенная в ином столетии, просто не знает, что надо отдавать рапорт. Во всех случаях Гурьев совершил значительное открытие, и ему этого не забудут. Монстра же подхватят силовым каналом в атмосфере и благополучно посадят.
Тогда бы надо было Алексею успокоиться и даже возгордиться, но он и не подумал.
В глубине его голубоглазой, влюбчивой и дисциплинированной души, возможно попав туда не по адресу, жила, как щука в ясном озере, безошибочная интуиция. Подтверждая выкладки парапсихологов, малоопытный Гурьев каялся предчувствиями. Когда трещал зуммер личной связи, он уверенно говорил первым, не дожидаясь никаких «алло»: «Здравствуйте, богиня Ника», или: «Я вас слушаю, Ахмед Касымович» (так звали шефа), или: «Я повторяю — причалы заняты до особого распоряжения». Знал по звонку, кто вызывает!
Вот и теперь: не успокоили Алексея ни силовой канал, ни похвалы. Вещий голос нашептывал тревогу.
Он еще раз набрал код Земли-Главной. Координатор космодромов ответил вроде бы менее приветливо.
— Вы видите объект, о котором я докладывал?
— Разумеется, во всех подробностях.
— Вы использовали для идентификации систему памяти Космоцентра?
— Использовали, — с подчеркнутой кротостью сказал координатор.
— Ну и что?
— Точных аналогий нет, но общая конструкция соответствует восьмидесятым-девяностым годам двадцатого века.
— Двадцатого?!
— Да, это какой-то зонд-автомат, случайно или намеренно выведенный на очень вытянутую орбиту и включивший двигатели вблизи Луны. Еще раз огромное вам спасибо, Гурьев.
— Да я не о том… Раньше… раньше бывали такие случаи?
— Подобные. Ловили станции, ракеты-носители, зонды, но, конечно, не вековой давности и не в активном полете. Вас еще что-нибудь интересует?
В последних словах лязгнул откровенный начальственный металл: «А занимались бы вы своим делом, диспетчер». Но если деликатный Гурьев срывался, остановить его было трудно.
— Но почему, почему машина не определила точно?! Ведь в Космоцентре должны быть данные обо всех запусках, от начала космонавтики!
Молчание.
Шуршащий, бормочущий эфир подобен некоему громадному колодцу, где долго бродят причудливо искаженные отзвуки твоих слов. Особенно когда собеседник молчит.
— Часть документации утрачена, Гурьев. Особенно той, что касается конца двадцатого века. Вы же знаете, что тогда творилось на Земле… Ничего, скоро разберемся. А почему вас, собственно, так волнует тип ракеты?
Профессиональное терпение координатора оказалось большим, чем ожидал Гурьев. Кажется, на Земле-Главной смирились с допросом, а может быть, решили, что переполох да кольце спутников имеет основания.
— Не знаю… Мне подумалось… только вы не смейтесь! Мне подумалось: а вдруг это боевая ракета? Может быть, даже с атомным или термоядерным зарядом?
Там как будто улыбнулись.
— Исключено. Земля не вела войн в открытом космосе.
— Вы ведь сами говорите, что часть документации погибла!
Шептались, посмеивались, безмятежно текли эфирные волны.
— Извините, диспетчер, мне пора вернуться к моим прямым обязанностям. А вам, вероятно, к своим.
Щелчок отключения.
Наверное, уже разливали шампанское историки космоплавания — шутка ли, сама валится в руки жидкостная колымага эпохи первых экспедиций!
«А вам, вероятно, к своим».
Правильно, к самым непосредственным!
Есть право, дарованное уставом для крайних случаев: временно передать власть автоматам и догнать судно на сторожевом ионном катере, обычно праздно пылящемся в ангаре любой станции.
Потому-то и срастил Алексей швы скафандра и через шлюз-7 шагнул под своды безвоздушного ангара. Услужливо зажглись прожекторы, скрестив лучи на плоской, напоминающей портсигар машине с двумя соплами по бокам. Под закругленным лбом катера сидели глубоко утопленные глаза объективов.
Гурьев еще с главного пульта проверил готовность двигателя, открыл пилотский люк. Оставалось только забраться в кабину, что он и сделал без помощи трапа, словно всадник, вскакивающий в седло. Захлопнув колпак, тотчас же зажег оба микрореактора. Катер тронула нервная дрожь, стали выскакивать знаки на табло под видеокубом.
Расползлись бронированные створы. Свет прожекторов был обрублен на пороге, точно станция уперлась в эбонитовую стену. Но глаза мигом освоились, ощутили провал, нащупали звездную пыль.
Тут вещий голос разом зашептал в уши Гурьева такое, что Алексей чуть было не усыпил реакторы. Он даже пальцы убрал подальше от панели — вдруг сверхчуткий пульт воспримет биотоки, искаженные страхом? Уже, спеша обосновать отступление, вступала логика: да кому он нужен, кроме историков, этот глухонемой паровоз космоса, который меньше чем через пять часов будет подхвачен силовым каналом космодрома? Он, диспетчер, рядовой сотрудник Пояса, сделал все, что мог, всех предупредил, получил благодарность. Погоня является только его правом, но уже никак не обязанностью. Кто посмеет осудить?
…А за что, собственно, осудить? Можно подумать, что, не погнавшись за ракетой, Гурьев совершит страшное преступление!
«Совершишь», — сказал голос.
Ни к селу ни к городу захотелось услышать Нику. Чтобы она опять рассказала, как Митрич принес ей в постель задушенного воробья, был бит и недоумевал: за что? За лучшие побуждения?
Вспомнился еще младший братец, имевший наглость взяться за трехактную пьесу и теперь изводивший отца и мать чтением очередных сцен. После полушутливых жалоб матери Гурьев сообщил мальцу, что литературная деятельность начинается обычно с лирических стихов, а уж прозу и особенно драму может писать только человек опытный, много переживший, знающий людей и их отношения.
Что-то мучительно знакомое вдруг заскреблось в памяти — в отдаленной связи с прозой и драмой: «Демон… демон… великий демон, скользящий по морю жизни». Откуда это?..
Вздрогнув, словно морозный ветер обжег его спину, Алексей положил пальцы на зеленый стартовый квадрат. Вернулись нужные биотоки, катер выполнил приказ.
Две пленные фиолетовые молнии зазмеились у сопел. Почти лишенный веса на время взлета, «портсигар» скользнул над цельнометаллической плитой пола и исчез. Челюстями сомкнулись створы, погасли прожекторы — только волоски ламп долго тлели под потолком.
Курс на сближение был проложен безукоризненно. Весь путь занял около трех часов. Все это время Гурьева сковывало некое неописуемое ощущение, холодная лихорадка всепоглощающего стремления к цели. Глаза с потрясающей цепкостью вбирали в себя летящие огни видеокуба; руки, словно независимо от сознания, плясали по биопанели. Но и самый придирчивый кэп из пилотской школы не нашел бы ни единой ошибки!
Он никогда не был честолюбив. Разумеется, почел бы счастьем отправиться куда-нибудь за тридевять световых лет, покорить фантастические миры и вернуться со сказочной, сверхчеловеческой славой Язона или Одиссея. Однако не представлялась ему черствой и судьба доброго, всеми уважаемого штурмана внутрисистемных трасс, имеющего в тылу озорную красивую жену Нику, дом, полный любимых книг, и двоих-троих здоровых сорванцов, от коих эти книги придется до поры беречь.
