Грёзы Марка - Трофимов Сергей Павлович (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
— Мне жаль сторожевую башню, — прошептала Гули.
— Не надо жалеть! Любовь — это таинство. Любовь — это зов неизвестного. Кто знает, быть может, однажды утром ты не увидишь башню на этом месте. Когда-нибудь сила любви поможет ей освободиться от уз долга, и ее существование обретет новый смысл.
— Я больше никогда не смогу смотреть на эту башню, как прежде. Что ты сделал, дедушка Сото?
— Не я это сделал, а ты! Ты полюбила ее. И это чувство родства отныне всю жизнь будет наполнять тебя воспоминаниями о юности. Луна-то какая! Пойду подменю на часок этого стража. Пусть сбегает к своей подружке. Только, чур, не подсматривать! Вы еще маленькие!
Из дома пришли тревожные вести. В городе снова шли бои. Отец получил осколочное ранение, но в больницу не поехал — там его могли принять за боевика. К тому же, в пригороде бушевала холера. Мать просила приехать. Забота об отце занимала все ее время, и кому-то надо было добывать пропитание. Я рассказал о предстоящем отъезде Гули, и мы решили, что лето она проведет у моей бабушки, а если обстановка у границы улучшится, я вернусь за ней и увезу в город. Из Ханы по нашей дороге каждый день проезжали колонны беженцев. Я мог добраться до города вместе с ними.
Вечером снова пошел дождь. Бабушка со вздохами собирала мои вещи. Пришла Гули, потом Фаром, а за ним потянулись остальные жители селения. Говорили о боях и трудностях военного времени, вспоминали мирную жизнь и кляли людей, на челе которых пятнами позора чернело горе многих искалеченных судеб.
Ночью мне снова приснилась сторожевая башня. Гули в белом подвенечном платье махала мне рукой, а я уходил по дороге и вдруг, в который раз обернувшись, увидел, как от бойниц к земле заскользили змейки трещин. Твердыня башни дрогнула. А Гули махала мне рукой и печально улыбалась. Я закричал ей: «Уходи!». Я кричал, махал руками, но она не слышала меня. Поднеся ладонь к губам, она послала мне последний поцелуй. Я бросился к ней. Но трещины бежали быстрее, и над головой Гули уже откалывался огромный кусок стены…
Я простился со всеми, но провожать меня пошел один Сото. Ах, как мне хотелось остаться здесь — с людьми, которых я полюбил и которые убедили меня в возможности счастливой жизни. Шел мелкий дождь. На повороте дороги виднелся столб автобусной остановки. Мы сели на покосившуюся скамью. Грусть сжимала мое сердце.
— Эта разлука, как клетка, в которой томится душа. Отчего, Сото, мы ушли от лучшего? Почему судьба все время крадет у нас друзей и любимых? Знаю, что эти вопросы были всегда и что они всегда оставались без ответа. Но теперь, когда идет дождь, я искренне рад ему — в нем столько печали.
— Я понимаю тебя, сынок. Когда я печален, шум дождя наполнен тоской и грустью. Когда мне весело, его струи несут мне хорошие вести. Снова печален, и тучи чернее судьбы. Весел, и вновь отмечаю в разрывах я яркое солнце. Но есть и другая сторона! Каким бы ты ни был, дождь все равно идет, и тучи иногда скрывают небо. То, как ты видишь мир, лишь зеркало, в котором только ты. Разбей его! Оно кривое!
— Скажи, Сото, а ты доволен прожитой жизнью?
— Как тебе сказать… Было много возможностей изменить ее. Некоторыми я воспользовался, другие — упустил. Но, вспоминая упущенное, я до сих пор испытываю чувство сожаления. А это говорит о том, что мой путь не пройден до конца. Жизнь похожа на могучую реку. Прекрасны ее берега — судьба подарила мне много друзей. Я восхищаюсь ее водоворотами событий, перекатами сомнений, всплесками озарений и побед. Я благодарен всему, чему оказался свидетелем — всему, что позволило мне пережить невероятную глубину этой удивительной реки.
Он вздохнул и посмотрел на низкие тучи.
— Иногда я задаю себе вопрос, каким же будет море, куда меня принесут ее воды? Смогу ли я ощутить в том море свое присутствие? Неужели это будет только миг? Представь себе, миллионы лет бесчисленные сонмы существ наполняли его своими чувствами, желаниями и сознанием. Какое знание хранит оно! Какая всепоглощающая мощь сокрыта в нем! Одно то, что эта непостижимая вещь существует на конце нити моей жизни, наполняет меня ликующей волной блаженства и счастья. Как хочется мне увидеть его, познать и раствориться в нем. Я уже слышу грохот его волн, бьющих о скалы моей нерешительности. Торопит время, торопят годы, торопит твой взгляд, твое непонимание.
— Прости, Сото, но я действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Чего ты ищешь? Смерти? Или бессмертия? Ну что же ты молчишь?
— Мне не интересуют ни смерть, ни бессмертие. Я хочу быть между ними.
— Но это невозможно!
— Ты вновь построил для себя предел, и что же изменилось? Опять перед тобой сидит старик, которого покинул разум, а впереди ждет мир, где все расписано по пунктам…
Мы долго сидели в молчании. Из-за поворота показалась колонна грузовиков. Сото встал, обнял меня и прошептал:
— Прощай. Вернее, до скорой встречи!
Забравшись в кузов, я не сводил глаз с его фигуры, которая вскоре исчезла в пелене дождя — как призрак; как надежда, которой не суждено было сбыться.
Вечером колонна остановилась в Шаханде. Люди собирались у костров и с тревогой обсуждали свежие новости. Говорили об отряде арабов, который прорвался сквозь заслон миротворцев. Бандиты бесчинствовали в горах и угоняли скот. Их командир Бахад поклялся отомстить за смерть брата, который погиб при налете на одну из колонн беженцев. Позже мне рассказали историю о том, как храбрый юноша уничтожил шайку разбойников под предводительством брата безжалостного Бахада. Старики печально кивали головами и молились о спасении жителей того села. Им грозило уничтожение.
Я вскочил на ноги. Мое сердце забилось в тревоге. Как же их спасти? Как предупредить? В глазах замелькали лица Гули, бабушки, Сото…
Около шести утра меня, полуживого от непрерывного бега и ходьбы, подобрал грузовик миротворцев. Веселый солдат спросил, почему все бегут в одну сторону, а я — в другую.
— Бахад, — с трудом переведя дыхание, ответил я. — Он хочет сжечь мое село.
Солдат кивнул и больше не сказал ни слова. Около восьми утра мы наткнулись на две обгоревшие машины. Еще вчера их не было.
— Вот твой Бахад что делает, — сказал солдат, указав рукой на искореженные остовы машин. — Ты с этим умеешь обращаться?
Он дал мне ручной пулемет и сказал, что на следующем повороте нас может ожидать засада. Я встал в открытом кузове и прислонился к кабине. Знакомая тяжесть пулемета вернула забытую память. Солнце слепило глаза и обжигало кожу. Скалы сливались в бесконечную серую ленту. Палец на спусковом крючке немел от напряжения. Из разбитой брови стекала кровь. Я проморгался и снова перевел взгляд на горы.
В кузове на куске брезента лежали раненые ребята. У заднего борта стонал Богдан — наш сапер. Из-под окровавленной повязки на животе выползали кишки. Он вяло запихивали их обратно под алую марлю, но при каждом толчке машины они снова и снова выскальзывали из его скользких пальцев.
Я знал, что за поворотом нас ждали боевики. Так оно и оказалось. Туз снес с дороги горящий «газик». Пашка привстал, и его свалило очередью. Эх, Паша, друг… Мой пулемет пел песню смерти. Я косил их под корень. Туза зацепило. Машина врезалась в скалу, и меня выбросило на дорогу. Кровь заливала глаза, разбитое колено не желало гнуться, но руки сжимали пулемет, и, значит, песня была не допета.
Они не ждали нашего появления. Во всяком случае, позиция у них оказалась паршивой. Сквозь кровавую муть и зыбкую пелену раскаленного воздуха я увидел силуэты людей у скалы и прошелся по ним длинной очередью — за Пашу, за ребят, за тех, кто погиб на перевале, за обманутых парней, которые принесли в эти горы мир, а в ответ получили предательскую пулю.
Злобные пчелки смерти зажужжали над головой. Я смахнул кровь с глаз и дал прощальную очередь.
— Марк! — закричал знакомый женский голос.
Я увидел белое платье Гули. Я увидел бабушку и Сото. Фаром склонился над убитой женой. И Гули кричала, кричала, протягивая ко мне руки.
