Удивительное путешествие(изд.1949) - Сапарин Виктор Степанович (список книг .txt) 📗
— Здравствуй! — кричал он мне в ухо. — Уж десять часов, а ты лежишь в постели. Лентяй ты этакий!
Он случайно угадал, что я еще лежу. Но мне не хотелось подтверждать его догадку.
— Ничего подобного, — сказал я тоном утомленного человека. — Я встал в шесть часов и работаю, не разгибая спины. Я сейчас сижу за столом и забираю вчерашние фотографии.
— Ты лежишь на кровати, — возразил Борис, — и не видишь даже, что прожег одеяло.
Я взглянул на одеяло. Папироска, которую я держал в левой опущенной руке, в самом деле прожгла в нем порядочную дыру.
Опять угадал! Это было уже чересчур.
— Ты сегодня не в ударе и говоришь все время невпопад. Я уже три дня, как бросил курить.
— Басни, — уверенно сказал Борис. — Ты только что бросил папиросу, которую курил… Что же ты все лежишь и почесываешься (при этих словах я отдернул руку от затылка)?! Ведь ты знаешь, что я жду заказанных снимков.
— Все давно сделано. Я проявлял всю ночь, а сейчас отпечатки сушатся. Они развешаны на бельевой веревке.
— Не вижу я в твоей комнате никаких развешанных вещей, — уверенным тоном произнес Борис, — если не считать брюк, которые ты, раздеваясь, бросил на спинку стула.
Его самодовольный тон становился несносным, и я решил его срезать.
— Снимки сушатся в ванной, ты это отлично знаешь. Нечего разыгрывать из себя профессора черной магии. Подумаешь — сверхпроницательность: куда же я повешу брюки, если не спинку стула? Ты ведь знаешь мебелировку моей комнаты и мои привычки.
— Сейчас посмотрим, — сказал Брорис. — Одну минуту. Ага! На этот раз ты сказал правду. Снимки висят в ванной. Но я вижу, что два из них валяются на полу. Узнаю твою небрежность! Ага, а вон и крыса, которая подбирается к ним.
Это была с его стороны дешевая и мелкая провокация. Я не собирался поддаваться на нее. Но отпечатки должны были уже просохнуть, а мне, как всегда, не терпелось взглянуть на свою работу. Надев туфли и набросив халат, я побежал в ванную, бросив трубку на стол, где он продолжала верещать что-то мне вдогонку.
Отпечатки висели на веревке, которую я протянул вчера от вешалки к газовой колонке. Все это напоминало развешанное для просушки белье. Но два зажима были пусты, а снимки, которые должны были здесь висеть, лежали на полу. Я проявлял и печатал их последними, почти засыпая от усталости, и, должно быть, недостаточно аккуратно вложил в зажимы.
Но как Борис узнал об этом? Вернее догадался… Впрочем, и в этом не было ничего особенного. Руководствуясь теорией вероятности, я всегда могу предположить, что если человек зажигает полсотни спичек, то две из них дадут осечку или сломаются. Так же естественно, что если человек развешивает полсотни снимков, то два или три могут оторваться: слабый зажим, случайный ветерок при закрывании двери. Мало ли причин!
Борис угадал только цифру. В этом и вся его заслуга. Но какую другую цифру можно было привести, не глядя? Один мало. Три? Пожалуй, многовато. Остается два.
Размышляя таким образом, я снял отпечатки с веревки и вместе с ними вернулся в комнату. Трубка на столе встретила меня ехидно-одобрительным звуком.
— Наконец-то, — раздался голос Бориса, когда я поднес ее к уху, — можно считать тебя за работой. Но ты возмутительно небрежен. Неужели ты не видишь, что уронил один снимок? Он лежит позади тебя.
Я оглянулся. Меня начинала нервировать прозорливость моего друга! Положительно, он заморочил мне голову. На полу посреди комнаты лежал самый лучший из вчерашних фотоснимков. Хорошо еще — эмульсией кверху!
— Хорошо, — сказал я усталым голосом, на этот раз уже без притворства, — скажи, наконец, что тебе от меня нужно? Мне надоело это утро загадок и отгадок — не знаю, как их назвать. К тому же я спешу на натурную съемку.
— В такую погоду? — удивился Борис.
Я отдернул штору. Был пасмурный день. О съемке на открытом воздухе нечего было и думать.
— Вот что, — продолжал между тем голос в трубке, — доделывай отпечатки и приходи ко мне. Да захвати фотоаппарат. Есть интересный сюжет. Жду к двенадцати часам. Пока!..
Борис повесил трубку.
Рассмотрев снимки и аккуратно обрезав края, я разложил их по заготовленным заранее пакетам: порядок в фотографии — первое дело. Теперь я счел возможным позавтракать. Подкрепившись, я быстро оделся, сунув в карман фотоаппарат и направился было к выходу, как вдруг зазвонил телефон.
Это опять звонил Борис.
— Иду, иду! — крикнул я в трубку. — Неужели не видишь? Где же твоя хваленая сверхпроницательность?
— Я отлично вижу, что ты еще не готов, — возразил спокойно Борис. — Разве можно выходить на улицу без галстука? Я потому и позвонил… Твоя рассеянность когда-нибудь погубит тебя: вместо того чтобы сфотографировать тигра через решетку, ты полезешь к нему в клетку, и он съест тебя.
Я провел рукой по воротнику. Галстука не было. Куда же он запропастился? Я отлично помнил, как сам достал его из комода.
— Ну, что ты, как сыч, водишь глазами по всей комнате! — издевался Борис. — Ты, наверное, ослеп. Вон он, висит на спинке кровати. Черный в белую полоску, твой любимый.
Галстук — и именно черный в белую полоску — действительно висел на спинке кровати.
— Послушай, — пролепетал я, изумившись на этот раз не на шутку, — скажи, наконец, каким же образом?..
— Приходи — сам увидишь!
Послышался щелчок: Борис повесил трубку.
Надев галстук, я вышел на улицу. Институт, в котором работал Борис, находился напротив моего дома, и, чтобы попасть туда, мне достаточно было перейти мостовую.
Поднявшись на пятый этаж, я прошел по короткому коридору и постучался в дверь лаборатории Бориса.
— Входи!
В большой комнате, почти на самой ее середине, стоял большой прибор, закутанный в синюю материю. По внешнему виду он напоминал зачехленную зенитную пушку.
По стенам тянулись длинные узкие столы и полки, уставленные всевозможными аппаратами и измерительными приборами, как это всегда бывает в лабораториях.
Борис в синем халате стоял у окна и рассматривал… обыкновенный кирпич, который он держал в руках.
— Как думаешь, — спросил он задумчиво, — можно ли видеть сквозь камни?
Это была его обычная манера: ошарашить меня неожиданными вопросами.
— Нет, конечно, — ответил я, по возможности спокойно, так как подозревал уже очередной подвох.
— А почему?
— Ну потому, что он сплошной, — рассеяно ответил я, не сумев подобрать более подходящего ответа. — Камень ведь!
— А как же драгоценные камни? — перебил Борис. — Ведь они прозрачные. Потом — стекло: оно тоже «сплошное», а сквозь него хорошо видно… Почему же нельзя видеть сквозь кирпич?
Я не очень силен в физике. Собственно, как фотограф, я хорошо знаю только оптику. Мне всегда казалось как-то само собой разумеющимся, что стекло пропускает свет, а дальше вступали в силу законы отражения, преломления и т. д., которые я знаю уже хорошо. Борис, видимо, решил посрамить меня именно в оптике — моем, можно сказать, родном деле.
Но Борис глядел на меня неподдельно миролюбиво и даже кротко. Он был в прекрасном настроении, — верный признак большой творческой удачи. Когда у него что-нибудь не ладилось, он делался невозможным: злился на себя, не слушал никаких утешений, работал по ночам, днем ходил с красными глазами и на вопросы отвечал невпопад.
— Кирпич, стал объяснять Борис, — как и все вещи на земле, состоит из атомов, ничтожно мелких частиц материи. Но каждый атом — это как бы маленькая солнечная система. Вокруг ядра атома вращаются спутники — электроны. Поперечники их орбит в десятки тысяч раз превышают диаметр атомного ядра. Таким образом, в атоме гораздо больше пустоты, чем заполненного пространства. А раз все вещества состоят из атомов, то, значит, и они не «сплошные», а с пустотами. Что же касается кирпича, то это вообще пористый материал — кирпичные стены пропускают сырость, то есть влагу, а также воздух… Разве ты не слышал, что стены каменных домов «дышат», наподобие того, как человек дышит через поры своей кожи? Так что кирпич совсем не «сплошной», как ты его назвал.
