Имя мне — Легион - Желязны Роджер Джозеф (мир книг .TXT) 📗
Кэрол о многом догадается, думал я, но Центральный интересуется только фактами. Морская вода, проникнув в вертолет, скоро уничтожит вирус. Никто не докажет, что этих людей убил я. Тем более что тело Альберта Швейцера, судя по всему, при крушении вертолета было выброшено через люк и унесено отливом.
Если случайно я столкнусь с человеком, знавшим старину Аля, он, несомненно, обознается.
Мне совершенно нечего опасаться. И все-таки, возможно, я иду не тем путем. Мне по-прежнему чертовски тяжко.
Румоко Из Пучины дымится и растет, подобно голливудскому монстру, из тех, на которых отыгрываются и постановщики фантастических фильмов. Через несколько месяцев он угомонится. На него завезут плодородную почву, и перелетные птицы удобрят ее гуано. Люди высадят красные мангры для укрепления приливно-отливной полосы и поселят на острове насекомых. Когда-нибудь таких островов будет целая цепь, если верить ученым.
Какое ужасное противоречие, скажете вы: создавать новое жизненное пространство для населения Земли и одновременно уничтожать старое, губя при этом тысячи людей!
Да, сейсмический удар повредил сферу Нью-Сейлема. Погибли очень многие. И тем не менее летом начнется создание нового вулканического острова — сына Румоко.
Жители Балтимора-II встревожены не на шутку, но следственная комиссия Конгресса установила, что причина нью-сейлемской катастрофы — в конструкционных недостатках сферы. Несколько подрядчиков привлечены к суду, а двое даже объявлены банкротами.
Все это не очень красиво и совсем не величественно, и я никак не могу простить себе, что посадил под душ того паренька. Насколько мне известно, он жив, хотя навсегда останется калекой.
В следующий раз будут приняты более действенные меры предосторожности, обещают ученые. Но за эти обещания я не дам и ломаного гроша. Я никому и ничему не верю.
Если погибнет еще один город, как погибла ты, Ева, то проект будет заморожен. Но я не верю, что навсегда. Его авторы и исполнители сумеют выйти сухими из воды и снова возьмутся за старое.
Пока мы, люди, способны на такое, я не смогу поверить, что для демографической проблемы нет иного решения, кроме создания островов.
Между прочим, я считаю, что в наше время плотность населения можно контролировать, как контролируется все на свете. За такой контроль я и сам проголосую, создав новую личность, и даже не одну, — пусть только объявят референдум. Пускай строят новые «пузыри», пускай осваивают околоземное пространство — но никаких Румоко. Людям еще рано играть в такие игрушки.
Вот почему я, Френсис С. Фицджеральд, даю слово: никогда из пучины морской не появится уродливая макушка третьего Румоко. Впервые с тех пор, как меня не стало, я возьмусь за серьезное дело не по просьбе Уэлша, а по собственной инициативе. И не потому, что я такой альтруист: просто мне кажется, я в долгу у человечества, на теле которого я паразитирую.
Пользуясь выгодами своего положения, я раз и навсегда покончу с искусственными вулканами.
Каким образом, спросите вы? В крайнем случае, превращу сына Румоко во второй Кракатау.
В последние недели Центральный (а значит, и я) узнал о вулканизме очень много нового. Я изменю расстановку ядерных зарядов. Рождение нового монстра будет сопровождаться сейсмическими толчками невиданной силы. Возможно, при этом погибнет немало людей. Но и без моего вмешательства Румоко-II уничтожит не меньше человеческих жизней, чем Румоко-I.
Надеюсь, на этот раз мне удастся проникнуть в верхний эшелон руководства проектом. Наверняка следствие, которое ведет Конгресс, вызовет значительные кадровые перестановки. Появится много вакансий. А если учесть, что я и сам могу создавать вакансии…
Человечеству будет за что благодарить отцов проекта, когда потрескается несколько сфер, а над Атлантикой вырастет огнедышащий Эверест.
Вас, читатель, забавляет моя самонадеянность? Смею заверить: я не бросаю слов на ветер.
Блесна полетела за борт. Билл глотнул апельсинового сока, а я — сигаретного дыма.
— Так, говоришь, инженер-консультант?
— Угу.
— А не страшновато?
— Не привыкать.
— Ну, ты молодчина. А я, знаешь, жалею, что в жизни ничего не случается.
— Не жалей. Оно того не стоит.
Я смотрел в пучину, способную порождать чудовищ. Волны лизали край восходящего солнца; ветер был ласков и прохладен. День обещал быть прекрасным.
— Так, говоришь, взрывные работы? — спросил он. — Занятно.
И я, Иуда Искариот, поглядел на него и сказал:
— У меня клюет. Давай-ка сачок.
— И у меня! Погоди-ка!
По палубе, точно пригоршня серебряных долларов, рассыпался день. Вытащив рыбину из воды, я убил ее ударом палки по голове. Чтобы не мучилась.
Снова и снова я твердил себе: «Тебя нет!» Но не мог в это поверить, как ни старался.
Ева, Ева… Прости меня, любовь моя. Хочется, чтобы на мой лоб снова легла твоя рука…
Как прекрасно это серебро! И волны — синие и зеленые. И свет. Как прекрасен свет!
Прости меня…
— Клюет!
— Спасибо.
Я подсек. «Протей» медленно несло течением.
Перед Рождеством я снова послал открытку Дону Уэлшу. Не спрашивайте, зачем я это сделал.
Песнопевец
После того как все разошлись, выслушав рассказ о происшедшем, а остатки останков убрали — еще долго после этого, пока тянулась ночь, поздняя, чистая, с множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, я сидел в кресле на маленьком заднем дворике за моим жилищем, потягивал пиво из жестянки и следил за тем, как заходят звезды.
Чувства мои были в неприятном смятении, я еще не совсем четко представлял себе, что же делать дальше.
Продолжать расследование опасно. Конечно, я мог бы плюнуть на оставшиеся шероховатости, нерешенные маленькие загадки, беспокоившие меня: ведь то, что мне поручили, было выполнено. И хотя мною владело желание узнать побольше, я имел полное право поставить мысленно «Закрыто» на папке с этим делом, отправиться за гонораром, а затем жить припеваючи.
Что до моего беспокойства… Что ж, никто никогда не сможет все разузнать, никого не встревожат те незначительные детали, которые продолжают волновать меня. Я вовсе не обязан вести расследование дальше.
И все же…
Может быть, это и называется чувством долга. По крайней мере, именно оно само по себе заставляло меня действовать, и принуждение это маскировалось такими общепринятыми словами, как «чувство долга» и «свобода воли».
Так ли это? Или все дело в том, что люди унаследовали мозг обезьяны — с глубокими извилинами, отвечающими за любопытство, которое может привести к добру — или худу?
Тем не менее я должен оставаться на станции еще некоторое время, хотя бы для того, чтобы не лишать свою легенду правдоподобности.
Я еще глотнул пива.
Да, надо бы получить ответы на те вопросы, которые меня волнуют. Извилины того требуют.
А еще надо повнимательнее осмотреться вокруг себя. Так мы и сделаем, решил я.
Я вытащил сигарету и принялся было прикуривать. И тут вниманием моим завладело пламя.
Я уставился на трепетные языки огня, осветившие ладонь и скрюченные пальцы левой руки, поднявшейся, чтобы защитить их от ночного ветерка. Пламя казалось чистым, как сами звезды, расплавленным и маслянистым.
Языки пламени были тронуты оранжевым с синим нимбом и время от времени открывали мерцающий вишневый фитиль, похожий на душу огня. А затем полилась музыка…
Музыка — это слово, по-моему, и подходило лучше всего, потому что по сути своей явление было скорее похоже именно на это, хотя в действительности являлось чем-то таким, с чем мне никогда не приходилось еще сталкиваться. Вообще это были не звуки в обычном понимании. Они всплыли во мне, как всплывают воспоминания, без каких-либо внешних стимулов, и не хватало силы самосознания, чтобы повернуть мысль к необходимости прийти в себя и соотнести действия со временем — как во сне.
