Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич
Квилла втащил его на обрыв, как перышко. Некоторое время они плечо к плечу стояли над пропастью. Нить оседала. Квилла словно чего — то ждал. Нить, которая привела их сюда, рассыпалась белыми снежинками, и человек повернулся идти в пещеру. Квилла задержал его за плечо.
— Твой соплеменник, — сказал он. — Он что, остался на станции?…
Глава 5. Образование
В глазах кружилась вьюга. Кругом простиралась наклонная снежная равнина. Он лежал в холодном сугробе. Стояла тишина, и вьюга постепенно успокаивалась, потому что металась только в его голове. Он лежал в глубоком сугробе на сверкающем снежном склоне. Он был штурманом дальнего следования и только вчера покинул борт своего корабля. Иногда падают с самолета и остаются в живых. Но он не падал с самолета. Просто когда он летел над заснеженным склоном следом за чудовищами, похожими на людей, ему вдруг показалось, что он видит это во сне, и он отпустил страховочное кольцо. Но не проснулся, а упал вниз, как камень, как самолет, у которого надломили крылья.
Его защитила плотная прозрачная оболочка, в которой он спускался сквозь атмосферу. Сейчас ее не было, под одежду проникал холод. Он выбрался из сугроба и теперь сидел на снегу, ощупывая свое тело. Ничто не болело. Над его головой проплывали голубые просветы в белом облачном небе. Больше ничего не было видно, никакого движения, только большая птица медленно пролетела над ним в вышине под облаками. А может, самолет — слишком прямо для птицы.
Николай Бабич встал и отряхнулся. Он упал приблизительно в километре от нижней кромки снегов. Склон здесь был пологий, но немного выше задирался неприступными скалами. Внизу зеленела долина, иногда сквозь туманную дымку там блестели стекла в окнах домов. Он снова посмотрел вверх. Утесы высились над ним, как дворцы великанов, приближение к которым запрещено. Долина лежала в нескольких часах ходьбы. Постояв немного, он двинулся вниз. Там люди; он не привык быть один. Он был одет слишком легко и озяб на ветру, но не мог, чтобы согреться, идти быстрее. Скорость вязла в глубоком снегу. «Вы любите приключения?» Да, приключений хоть отбавляй.
Все мешалось в его мозгу, когда он брел вниз по нетронутому белому снегу. Тоска по необычайному, накопившаяся за десять лет нудной возни с вычислительными машинами в штурманской «Земляники». Странная уверенность, что необходимо немедля вернуться в пространство. Крик обзорных локаторов, взявших цель. Причудливая маленькая ракета, не похожая на спасательную капсулу, уходившая на последнем дыхании прочь от далекой планеты. Александр Синяев, человек загадочный во всех отношениях, но великолепно разбирающийся в технике давно исчезнувшего народа. Черный оазис, чужой корабль, безмолвная переправа. Исправленный механизм, гонка по ночным коридорам, схватки с обитателями оранжерей. Сладкое чувство свободы. Возвращение к Дилавэру, прорыв сквозь испуганную толпу. Бесплотное существо переменной формы, люди с мордами ящеров, долгий сон, во время которого Бабич узнал язык и многое другое. Наконец, последний разговор с Синяевым на этом языке, когда они шли по внутренним переходам станции, чтобы через несколько минут спуститься сквозь атмосферу с помощью приспособления, подозрительно напоминающего обыкновенную канатную дорогу.
— Вы их не бойтесь, они не кусаются, — сказал тогда Синяев, указывая на спину одного из трусивших впереди чудовищ.
Чудовища эти были ростом с человека, но сходство здесь не заканчивалось. Они очень напоминали людей, только в маскарадных костюмах. Их спины были сплошь усеяны какими — то чешуйками, пластинками, костистыми гребешками, вдобавок спина переходила в нелепый толстый хвост, волочившийся по полу. Ноги заканчивались у них большими овальными копытами, которые звонко шлепали при ходьбе. Руки были трехпалые, пальцы кончались страшными большими когтями. Лица представляли собой оскаленные маски, казавшиеся выполненными из живого металла. Тем не менее повадки у них были вполне человеческие.
— Да я и не боюсь, они симпатичные, — сказал Николай Бабич. — Я к ним уже немного привык. Чего их бояться?…
— Это Квилла и Дзанг, — продолжал Синяев, убыстряя шаг, чтобы не отстать от чудовищ. — Они роботы, искусственные разумные существа, сделанные по образу и подобию своих творцов с планеты Пьерн. Очень древняя культура, цивилизация второго порядка поколения. В Галактике таких мало. Возможно, она уникальна.
Он сделал паузу, потому что бесплотное существо, выглядевшее на этот раз сказочным великаном, трехметровым атлетом с могучими мускулами, но перемещавшееся странной дергающейся походкой, будто был переодетой каракатицей, исчезло в одной из боковых дверей. Чудовища и люди остановились, но существо тут же вернулось с большим мотком толстой белой веревки через плечо, и отряд продолжал прерванное движение.
Синяев снова заговорил: — Вы привыкнете и к фантому. Он тоже робот, хотя и нематериален в том смысле, как вы это понимаете. Он не имеет постоянной формы, и при каждом изменении внешности у него целиком меняется все: и память, и программа, согласно которой он действует. Однако сменных программ у него не так много. А поведение Квиллы или Дзанга диктует одна — единственная — та, что вложена при создании. Она, конечно, не слишком жесткая. Квилла достаточно пластичен в отношениях со средой и другими разумными существами. Тем не менее это всего — навсего программа. Пусть она известна не всем, но она есть, она объективно существует. Так уж устроены роботы.
— Чем же мы хуже? У каждого из нас есть такая программа, — подумав, сказал Николай Бабич.
— У каждого из нас? — Синяев сделал ударение на последнее слово.
— Да. У любого человека.
— И кто, по — вашему, в нас ее вкладывает?
— Ясно, никто! Сначала она как зародыш, как семя растения, а потом она сама формируется с годами, сама себя формирует. Постепенно становится все более и более конкретной, более цельной. Вещи, которые казались случайными, приобретают новый смысл. Разрозненные события и поступки сливаются в единую линию. Вы разве не замечали?
— Не обращал внимания. Но что она собой представляет, эта программа?
— Естественно, у каждого свое. Из одинаковых семян тоже получаются разные растения. Одни очень красивые, другие уродливые. Но одинаковых не бывает. И хотя эта внутренняя программа…
— Внутренняя?
— Разумеется! Внешние обстоятельства только мешают ее выполнению. И хотя она не всегда и не сразу осознается, хотя она подобна непроявленной фотографии или изображению, летящему через космос в виде бесплотного волнового пакета, однако ее реальность не менее объективна, чем обычной программы, вложенной в компьютер.
— И что же это такое? Предначертание? Судьба? Цель жизни?…
— Можно сказать и так, но это не очень точно. Что такое цель, если она не поставлена? Лучше выразиться иначе — свобода.
— Что общего между свободой и целью?
— Они две стороны одного и того же. Например, какой — нибудь сосуд изнутри выглядит совсем не так, как снаружи. Однако это один и тот же сосуд. Внутренняя свобода — единственное средство достижения внешней цели. Или комплекс средств. А внутренняя цель — единственный источник и стимул внешней свободы. А свобода в целом — это когда ты идешь к своей цели, невзирая на все препятствия, обходя их и сокрушая… Как река, текущая к устью.
— Я?
— Например, вы. Вам — то все это знакомо из опыта.
— Вы так думаете?
— Убежден. Слава богу, я уже немного вас знаю.
— А если цель поставлена кем — то другим? Или другими? — спросил, помолчав, Синяев.
— Высшими силами? — усмехнулся Николай Бабич.
— Ну, можно назвать и так.
— Цель, не ставшая твоей собственной, не есть настоящая цель, — убежденно сказал Николай Бабич. — И вообще всякая явная цель. Она может быть только средством. Если ты стремишься к ней, ты не человек и даже не робот. Ты просто чей — то орган, чей — то манипулятор, чье — то орудие.
