Узкие врата (СИ) - Дубинин Антон (читать книги без регистрации TXT) 📗
Сначала он стал обзванивать своих. Это случилось уже на третий день после исчезновения Рика. На третий, когда стало ясно, что он не вернется.
Фил ведь ходил туда, в ихний DOMUS INQUISITIONIS — узнавать. Там за стеклянной перегородкой сидел меланхоличный страж в серой форме, с оливковой ветвью на шевроне, и, покусывая карандаш, разгадывал кроссворд.
— Здрасьте…
— Пропуск, молодой человек. Или повестку предъявляйте.
— Да я не повестку, — Фил, к стыду своему, почувствовал, как по спине пробежали мурашки. — Я… просто спросить.
Лицо серого человека стало совсем непроницаемым, и Фил заторопился сказать — успеть надо было раньше, чем его отсюда выгонят.
— У меня один знакомый пришел три дня назад к вам по повестке, и… пропал куда-то. Даже не позвонил. Скажите, его могли… э… у вас задержать, или… с ним что-нибудь другое случилось?..
Он говорил — и сам поражался, как глупо звучат его слова. Лицо серого человека — единственным украшением его была короткая щеточка усов — оставалось неизменным, плавало в воздухе, как мутный блин… как квасной гриб. Фил захотел ударить в этот блин кулаком — прямо через стекло… разбивая его к Темным…
— Я, кажется, спросил…
Губы полицейского дрогнули. В глазах, опустившихся сначала на какие-то записи, появился проблеск жизни.
— Молодой человек… Имя Папы, при котором был упразднен еретический Орден Рыцарей Храма. Девять букв, четвертая — «м».
Фил подумал, что ослышался. Его даже шатнуло — вот что называется «ошеломлен»: как будто тебя ударили дубиной по шлему. Клименций, едва не ответили сами собой его губы; наконец он справился с ними и проговорил голосом зверски простуженного:
— Сэр… Я же спросил, как…
— Не знаете? А псевдоним оперной певицы первых лет Реформации, исполнявшей арию Маргариты в опере «Доктор Фауст»?.. Шесть букв всего.
— Сэр… Ответьте на мой вопрос, будьте так добры.
Фил был упрям, как осел. Тверд, как камень. Тошнота и дурнота сменились жаждой убийства; от полицая он теперь хотел либо ответа, либо кр-ровищи, и без того или другого уходить не собирался.
Серый человек моментально потерял к нему всякий интерес. Легкое подобие жизни, взыгравшее было в его глазах, исчезло под толстой пленкой вроде нефтяной.
— Я не отвечаю на служебные вопросы. Деятельность церковной организации не разглашается. Чудовище-людоед из семи букв, вторая — «о». Не знаете?
Полицай, хотел ответить Фил, сам про себя усмехнувшись шутке — но усмешка даже внутри головы вышла недостоверная, кривая.
— Да какая там деятельность!.. Я про… брата хочу узнать!..
Темные тебя побери, едва не прибавил он, но сдержался. Слово «брат» вырвалось само собой — и это было, увы, не слово fratter. Это чтобы правдоподобнее, сказал себе Фил, внутренне сжимаясь. Чтобы ничего лишнего… просто родственник, и все.
— Не разглашается, — безо всякого выражения повторил полицай и снова обратился к своему кроссворду. На миг Филу показалось, что это вообще не человек. — Позвоните в вышестоящие инстанции, вам объяснят.
— Какие инстанции? Дайте телефон.
— Служебные телефоны разглашению не подлежат.
У Фила начало что-то нехорошо шуметь в ушах. Наверное, кровь прилила к голове. Серый охранник вдруг поднял взгляд — это были совсем другие глаза, уже не подернутые пленкой. Живые… и очень острые, как буравчики.
— Мальчик, ты лезешь не в свое дело. Давай, давай отсюда… А то придется позвонить.
Да обзвонись, крикнул Фил, хоть лопни — тогда я хоть пролезу внутрь… и все вам тут разнесу в клочья!.. Вернее, не совсем так: он едва не крикнул так, но ноги уже сами несли его прочь, быстро, мимо длинной чугунной ограды с прутьями как копья, мимо раздавленного колесами красного голубя — окровавленные перья и слизь, — мимо деревьев, на которых были уже совсем большие, набухшие жизнью почки… Чудовище-людоед из семи букв. Горгона. Какая безнадега. Нет, так с этим не совладать.
Но в глазах, подернутых нефтяной пленкой, он увидел что-то столь нехорошее, что, придя домой, сделал по своей комнате не менее десяти кругов… и принялся обзванивать своих. Вечер, все должны бы сидеть дома. Хотя, конечно, когда мир пошатнулся, всё может оказаться как угодно иначе.
Первым на очереди оказался Хенрик. Один из самых старых друзей — и, пожалуй, из самых надежных. Еще бы, легко быть надежным при росте метр девяносто и размахе плеч, который с трудом пролезает в дверь!..
Белобрысый старина Хенрик взял трубку сразу, будто только и ждал звонка.
— Привет.
— Привет, Фил… Ну как, узнал что-нибудь?
— Не то что бы, — из толстого, непрошибаемо-уверенного голоса собрата по Ордену Годефрей черпнул полную пригоршню спокойствия. Ничего по-настоящему плохого случиться не может!.. Это какое-то дурацкое приключение, его надо пережить — вот и все. Кроме того, мы — сила. Кто на нас?!..
— Не то что бы узнал, скорее, понял. Я туда ходил…
— Туда? — голос в трубке слегка изменился… словно Хенрик повзрослел разом лет на десять. Он и так был старше прочих в ордене, двадцать шесть лет — не шутка, можно и прислушаться, как к старшему…
— Ну да, в ихний «домус». На Старой Площади который… (На этой самой старой площади, раньше называемой Лобной, когда-то рубили голову последнему потомку Халльгера, королю Амальрику… Это сто тридцать пять лет назад, во время Реформации. А старенького, почти выжившего из ума со страху Амальрика к эшафоту доставили на инвалидной коляске… Вот он, истинный символ вырождения монархии — даже на казнь сам идти не может!..)
— Фил, — голос Хенрика был жестким, словно осуждающим. — Ты напрасно туда ходил. Больше не суйся, будь так добр.
Фил, что называется, просто опупел. Подобные чувства он испытывал только однажды — когда серый охранник спросил его насчет имени Папы, упразднившего орден Храма, и про чудовище-людоеда. Он даже не успел быстро среагировать и что-нибудь Хенрику ответить. А тот продолжал, и голос его делался все более уверенным. Обстоятельным…
— Слушай, это дела опасные. С ними не шутят. Я спрашивал у отца, ну, то есть про Рика спрашивал — ты моего отца знаешь, он слов на ветер не бросает, да и знает по долгу службы кое-чего… Он просто позеленел, когда услышал. Тебя, говорит, я через свой труп вытащу, ты мой сын; но всем остальным скажи — пусть сидят и не вякают, а то поминай как звали… Понял ты, Фил? Нам тут ничего не сделать. Надо сидеть и выжидать, оно само как-нибудь образуется.
Фил уже справился с собой и молчал только потому, что у него не было слов. То есть были — но не такие, которые стоит произность юноше из хорошей семьи, студенту колледжа. Единственное, что он смог из себя выдавить, так это — «Хенрик, ты же… ты же сверденкрейцер».
Трубка пыхнула — видно, на том ее конце усмехнулись.
— Дитя мое! Опомнись, не на Луне живешь! Орден меча и креста, да? Кончай играть, разуй глаза — мы серьезно влипли! Сейчас можно только сидеть и не высовываться, а то огребем так, что мало не покажется, сами потопнем и свои семьи потопим!.. Это же все правда. Ты что, не понимаешь? Если такой наивненький, пойди перечитай школьный учебник истории!.. Это ИНКВИЗИЦИЯ, Фил, дубина, с этим не шутят.
— Ты же… обет давал, — тихо выговорил Фил — с такой угрозой в голосе, что не знай Хенрик, как обстоят дела — он бы затрясся от страха. Но в голосе его в ответ прозвучала такая бешеная горечь, что Фил и сам чуть не выронил трубку, будто та налилась свинцом.
— Фил, старик, а ты думаешь — мне легко? Легко убеждать одного своего друга, что другой всего-навсего попал в тюрьму, и выручать его слишком опасно?.. Да если хочешь знать, я два дня себя таким дерьмом чувствовал, что вены хотел порезать!.. Я же с Риком еще со школы… С самого начала.
Фил осторожно дышал в трубку, словно боялся выдать свое присутствие.
— Только я, в отличие от тебя, Годефрей ты недорезанный, взрослый человек. Если можно что-то сделать — я сделаю, а если нельзя… Сражаться с ветряными мельницами, как этот свихнутый испанец, можно, если ты один и только за себя отвечаешь. А у меня, между прочим, Линда… И родители. Да и у тебя, если пошевелишь мозгами и вспомнишь, тоже.
