Погонщики туч - Гуревич Георгий Иосифович (мир бесплатных книг TXT) 📗
С берега сотрудники увидели пухлую сизую тучку, которая с невиданной быстротой неслась над рекой. Шланги конденсаторов свисали куда-то вниз, самолет же был загорожен мысом. Спустя несколько минут показался и он. Самолет не летел, он шел по воде, как глиссер, оставляя бурун за собой. Белый пароход, облепленный мурашками людей, горделиво проплыл навстречу. Гидроплан качнулся на волне, конденсаторы пронеслись над пароходом, и белый пар от его сирены смешался с тучей.
Подходя к Соколовой горе, самолет выключил мотор. Конденсаторы образовали замкнутый шар вокруг облака Туча пронеслась над самолетом по инерции и, медленно теряя скорость повернула его за xвост.
— Что же они делают? — послышались голоса — Зачем же дождь над рекой?
— Молодцы! — кричали другие. — Ура! Победа!
— Стареем! Яйца курицу учат! — восторгался Феофилактов и искал глазами Хитрово.
А тот, стоя позади всех, запыхавшись от быстрого бега, прижимал руку к сердцу, приподымался на цыпочки.
— Что происходит? Я ничего не вижу, — жаловался он.
Девушки-лаборантки подхватили его под руки:
— Александр Петрович, с нами! Ребята уже лодку спустили. Пойдемте вниз, Александр Петрович, встречать Шурочку.
И вот уже лодка покачивается рядом с причалом, и Шура, смущенная, протягивает руки всем сразу, отмахивается от приветствий, уклоняется от поцелуев, хочет что-то сказать, но голоса ее не слышно.
Старый профессор почувствовал себя безгранично счастливым. Он сразу забыл мелкие столкновения с электробунтарями. Дело победило. Увенчались успехом труды династии Хитрово, десятков институтов, тысяч ученых. Его ученики, воспитанники, его родная племянница одержали последнюю победу. И радость эта была гораздо светлее, чище, чем если бы он сам был триумфатором. С трудом пробился старик сквозь кольцо сотрудников.
— Ну, племянница, обнимемся, что ли!
И вдруг, горестно махнув рукой, Шура сказала со слезой в голосе:
— Что же вы меня поздравляете все? Ведь не вышло же ничего. Все впустую.
Приветствия смолкли. У всех вытянутые лица, серьезные глаза.
— Все впустую — дождя нет. Выключаем невод — облако расплывается; включаем, сыплем песок — дождь не идет. Бились, бились — и все бестолку. Обидно! С самого Каспийского моря везли.
Серьезно выслушав Шуру, старик упрямо тряхнул головой:
— Все равно, обнимемся, племянница. — И тон у него был успокоительный, как, бывало, в детстве, когда он говорил: «В чем дело, Шурочка? Не сходится с ответом? Сейчас я покажу тебе, как решать». И в ту же секунду исчез добродушный дядя. Начальник института возвысил голос: Товарищи, немедленно в мою лабораторию за оркестром N 171. Девушки, инфрабасы сюда! Живее! Бегом! Шурочка, зови свой самолет.
Зорин, подруливший самолет к причалу, был встречен энергичным натиском старика:
— Товарищ, освободите как можно больше места. Снимите все лишнее. Сейчас начинаем погрузку.
Летчик, недоумевая, взглянул на Шуру. Девушка, начавшая понимать, кивнула головой.
А между тем с горы уже бежали лаборантки, несли с собой двухметровые свистки, флейты, похожие на бревна, витиевато загнутые трубы с огромными раструбами; впереди всех забывший про позументы Архипыч бежал вдогонку за катящимся под гору необычайным барабаном.
Василия, несмотря на его протесты, отнесли к «лишним» и оставили на берегу. Даже Шура, и та вынуждена была уступить место дяде и его необыкновенному оркестру.
Вновь, и который раз уже, Зорин повел на буксире облако. Опять пронеслась бело-голубая лента реки, вспаханная пароходными винтами; за ней заволжская сторона — сначала зеленые луга и черные квадраты пашен, потом бурая сухая степь.
И вот Красный Яр — родное село Василия, километра на три растянувшееся вдоль степной дороги: красные крыши домиков, пепельная зелень подсыхающих садов, амбары, свинарники, скотные дворы, похожие с самолета на заглавные буквы квадратного шрифта — Г, Т, С или П, у въезда в село — монументальные башни силосов, ряды громоздких стогов, в центре — клуб и треугольная вышка ветродвигателя, на холмах — пестрая россыпь стада, черные жуки — тракторы.
Выбрав поле, Зорин начал медленно кружить над ним. По единственной улице села горохом катились ребятишки. Вся деревня бежала навстречу невиданному самолету с тучей дыма на хвосте, очевидно загоревшемуся в воздухе.
Профессор открыл люк и выставил свои аппараты.
Сначала Зорин услышал резкий свист. Однообразный, металлический, неприятный звук бился в уши, проходя от самых высоких, пискливых нот, становясь все громче, превращаясь в надрывно воющую сирену. За ним включилось несколько приборов — это было похоже, как будто духовой оркестр бесконечно тянул «до» сразу во всех октавах. Затем свистки выключились, некоторое время гудели хриплыми басами самые большие трубы, потом и они замолкли; остались два звука — тонкий, пронзительный комариный писк и глухое придыхание, словно кто-то хрипел и никак не мог откашляться, чтобы сказать первое слово.
Зорин кружил самолет, стараясь, чтобы облако все время находилось над одним и тем же полем, и когда захрипели последние ноты, он увидел, как облако, кипевшее, разбивающееся на гряды хлопьев, как бы отмечавших движение невидимой звуковой волны, вдруг разразилось проливным дождем.
Люди, стоявшие внизу, закрывшись рукавами, бросились к избам; светло-каштановая земля мгновенно стала мокрой и черной.
Довольный профессор с раскрасневшимся лицом крикнул в самое ухо Зорину:
— Вот и мы, старики, пригодились! А ну-ка, возьмите вправо, дружок, польем еще тот клин за деревней.
ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ СРОКА
После Нерубина слово предоставили Шуре.
Разложив перед собой тезисы, девушка встала, набрала полную грудь воздуха и обвела взглядом всю аудиторию. Во главе стола сидел министр коренастый, немного сутуловатый, с большой лысиной. Не глядя на Шуру, он чертил что-то в блокноте, улыбаясь каким-то своим мыслям. За ним во всю длину стола, покрытого темно-красным сукном, сидели маститые ученые, все со степенями и заслугами. Все они внимательно и испытующе глядели на Шуру, словно собирались ее экзаменовать, а у некоторых девушка, как ей показалось, уловила ехидно-насмешливое выражение — эти заранее готовили ей двойку. Нерубин, такой знающий и смелый в Саратове, сидел вытянувшись, с напряженным лицом мальчика, попавшего за один стол со взрослыми. Даже у дяди был вид смущенный.
Шура открыла рот, судорожно глотнула и ничего не сказала. Ей показалось, что она забыла все, что нужно было говорить. Она беспомощно оглянулась и остановилась на благожелательной улыбке какого-то незнакомого старика с окладистой бородой. Как будто поняв ее состояние, старик тихонько показывал пальцем на лист бумаги.
Шура вспомнила про тезисы и прочла вслух первую строчку:
— «По поручению группы Саратовского сельскохозяйственного института имени профессора Хитрово (Шура не оглянулась на дядю), я вылетела 18 мая в 6.00 утра по маршруту…»
Как только первая фраза была сказана, сразу пошло легче. Слова приходили сами собой. Шура ужасно торопилась — ей так много нужно было сказать, и она все время в упор смотрела на старика с окладистой бородой, а старик все так же терпеливо и успокоительно улыбался.
Когда Шура кончила, оказалось, что она не использовала своего времени оставалось целых две минуты. Но говорить уже больше было нечего. Шура села на свое место, дядя пожал ей руку под столом.
Потом выступал Феофилактов, потом еще кто-то, но Шура от волнения не понимала их. После всех поднялся министр, и когда он встал, оказалось, что это человек плечистый, огромного роста. Министр постучал карандашом.
