Голос Лема - Дукай Яцек (первая книга TXT) 📗
Как известно, приняли решение о дивергенции апокрифа. Пост-Лем 1.01 развивался по начальной биографической линии, а для пост-Лема 1.02 внесли изменения для 1990-х годов. ТКО повествуют, основываясь на интервью с тогдашними работниками МАТЦГ и логах администратора проекта. Ему (пост-Лему) преподнесли ежегодники тогдашней польской прозы. Он проглотил их и впал в меланхолию, ступор и общее безделье. Ему подключили нейропротезы юношеского интереса к миру. Он вернулся к чтению научной периодики и проникся доверием к интернету; захотел чаще выходить из дома. Поэтому ему омолодили «тело». Он написал много эссе и фельетонов. Ему вкололи сюжетную инъекцию. Он начал выстукивать на машинке роман, но через несколько десятков страниц выбросил его в корзину. И так три раза подряд. Половина отдела потом сидела над этими виртуальными обрывками. Высказывали пожелание встроить ему ограничитель самокритичности и небольшой усилитель самолюбования. В конце концов решили передвинуть точку дивергенции апокрифа еще на 25 лет назад.
А поскольку этот гейдельбергский пост-Лем из 1960-х и 1970-х годов (конструкции 1.03.1020–1.03.1649) также подвергался модификациям и перезапускался на изменяемых параметрах (в том числе в различно модулируемых жизненных условиях и политических обстоятельствах), дивергенция коснулась и старых текстов. Например, пост-Лем, действующий в ПНР сурового коммунизма, где никогда не было «оттепели», не говоря об Эдварде Гереке, вместо «Новой космогонии» пишет предназначенную для печати вторую редакцию «Новой экономики», где не физики меняются во времени и пространстве и «приспосабливаются» к готовым, идеальным математическим теориям, а законы экономики и экономические системы. Поэтому не всегда и не везде действительным, согласно этой версии пост-Лема, является, например, утверждение о вытеснении лучших денег худшими или фальшивыми — об абсолютной эффективности закона «невидимой руки» рынка. И потому марксистская экономика, как идеальная абстрактная модель, особенно плановая коммунистическая экономика, может оказаться действенной, будучи сначала годами неэффективной (или фальшивой). Корректировке подвергаются не скорость света, масса электрона, постоянные Планка или Больцмана, а законы спроса и предложения, форма кривой Лаффера или попеременность волн Кондратьева. «Новая экономика», внушая, что Маркс был прав, хотя он же не был прав (или, если желаете, был не прав, хотя был прав), в рамках вышеприведенной имитации не могла появиться в официальном обращении. Часть апокрифов Лема после дивергенции направилась дальше этим путем, создавая незавуалированную критику системы и вмешиваясь в политическую деятельность значительно сильнее, чем через Польское независимое соглашение и тому подобные движения.
Группа литературоведов Университета Рупрехта-Карла по прошествии года начинает публиковать эти труды, и именно тогда, по мнению Тукагавы, Крупского и Орвитца, рождается современная апокрифистика, а вместе с ней — новые области науки о литературе.
С течением времени апокриф Лема стартовал, дорабатывался и стартовал заново на параметрах все более осознанно отклоняемых; он существует уже в сотнях и тысячах версий. Таким образом, мы узнаем произведения Лема, видоизмененные согласно математике хаоса: от очень друг на друга похожих, сосредоточенных вокруг аттрактора главной идеи (почти дословный сюжет романа «Расследование») до сильно отличающихся в результате небольшого изменения начальных предположений — разбитых на литературных бифуркациях (например, события романа «Солярис», представленные объемным текстом с тем же самым началом, но диаметрально отличающимися фабулами и финалами). НЕЛИНЕЙНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ занимается исследованиями текста, видоизменяющего линейный образец, то есть существующее произведение. Предметом анализа является, скорее, соединение творческих процессов, приводящих ко всем возможным текстам, онтология в соответствии с теорией Ингардена.
Также представляющая производную нелинейного литературоведения и переживающая сейчас расцвет ФРАКТАЛЬНАЯ КРИТИКА не была бы возможна без помощи продвинутых апокрифологических инструментов. Анализу в ней подлежит не отдельное (квантованное) произведение, а волновая функция произведения (см. «Вероятностное литературное произведение» Ф. Кёпфа), имеющая свои экстремумы, степень вероятности и т. п. Версия текста, которая увидела свет — которую мы знаем как единственно возможную, ибо единственно настоящую, — может получаться на абсолютной периферии функции, из точек на ее графике, отвечающих маловероятным состояниям; в то время, когда максимум функций дает произведение в совершенно другой форме. Бывают яблоки продолговатые, округлые, грушевидные — но яблочность яблока мы распознаем именно потому, что видим не один случайный фрукт, а континуум тысячи форм, реже или чаще реализованных.
Более расширенные анализы — апокрифа, разветвляющегося на миллионы версий в многолетних имитациях — проводят уже не на единицах «литературного произведения», а на «фрактале темы». Поэтому первоначальной относительно произведения, воплощенной в той или иной форме, является идея, и иногда она может выразиться одним романом, иногда — несколькими, иногда — рядом коротких рассказов, а иногда — сублимироваться в нефабульные формы или даже проявляться сугубо негативно, in absentia, то есть вызывая отказ от написания других произведений. Таким образом, в творчестве гейдельбергского апокрифа Лема проявлялся, например, фрактал Бога (в атеистических аналогах Его, как в «Не буду служить» или в «Уничтожение») и фрактал антитоталитаризма (только после водворения в тюрьму пост-Лемы пишут чисто антикоммунистические произведения, как «Вид с чердака» или многочисленные «Возвращения с Магелланова облака»).
Тем временем нелинейное литературоведение выводит очередные специализации, течения и школы в рамках течений, а именно: ОШИБОЧНУЮ ФИЛОЛОГИЮ (см. «Литература как несчастье» Альфонса К. Биттера), показывающую, что совершеннейшие языковые решения возникают в результате очевидной ошибки в стартовых параметрах; самые великолепные неологизмы — это дети лингвистических катастроф, семантических абсурдов (как из самой идеи переносного телефона получить «сотовик», из нежеланной электронной рекламы — «спам»?), или ЭВОЛЮЦИОННУЮ ЭСТЕТИКУ, берущую хронологически упорядоченные произведения и их автора в неразрывной связке с критикой и аналогичными элементами обратных связей. Только благодаря практичным аппликациям нелинейной апокрифистики можно увидеть, писал бы Станислав Лем так же при абсолютном неведении относительно восприятия своих прежних произведений. Оказывается, что до такой степени обращенные в самого себя, независимые творцы появляются как невероятно редкие исключения, и что, как правило, рецензенты и критики являются соавторами более поздних книг писателей, творчество которых описывают (на основе сравнений параллельных процессов апокрифологи это тщательно раскладывают на «авторства неполные» и т. п.). Аналогично законам естественного отбора, детерминирующим биологическую эволюцию, в эволюционной эстетике существуют законы, определяющие степень «приспособляемости» текста к существующей культурной среде (со своеобразными читательскими нишами, критиками-хищниками, волнами крупных вымираний и межавторским родственным альтруизмом), а также — шансы «выживания» автора с чертами, отличающимися от среднечеловеческого. Среди всех возможных мутаций Лема одна — научно-фантастическая — достигает наилучших результатов. Пост-Лемы, придерживающиеся реалистической прозы à la «Больница Преображения», зачастую оказываются совершенно забытыми в истории литературы.
Работы по пост-Лему в МАТЦГ шли бы дальше своим путем, если бы не скандал с краковско-венским апокрифом, правовая ситуация которого радикально изменилась после ратификации европейскими странами капштадской конвенции 2055 года. Господа ТКО ударяют в этом месте в высокие тона, как ярые эгалитаристы для случая post hominem. Разделы, описывающие политические танцы, проходившие тогда вокруг «биологических» апокрифов, я считаю самыми слабыми во всей книге, но только в силу их очевидной агитационной ориентации (сравнения сархивированных результатов апокрифов с массовыми абортами грубы и мало логичны, ведь каждый цифровой процесс удастся открыть и повторить через любое время без вреда для внутренней «тождественности» процесса, непрерывность которого нельзя сохранить в операциях на материи), поскольку тогда самого Станислава Лема и литературу ТКО почти теряют из виду.
