Гномон - Харкуэй Ник (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
— Я могу пожелать стать мудрее.
— Если только уже знаешь, в чем заключается мудрость. Изменять собственный разум всегда нелегко. Ты могла бы, конечно, пожелать знаний, но при этом можешь случайно сотворить вещи несуществующие, чтобы о них узнать. Зверей. Людей. Миры.
— Абсурд.
— О да. Не могу себе представить ни одного варианта, где бы ты случайно создавала предмет вселенской важности. Лгу ли я? Точно собираюсь. Да. Да, на самом деле лгу.
— Так было прежде.
— Верно. Только представь, чего ты сможешь добиться теперь. О, сколько возможностей. Голова идет кругом.
— Значит, мы заключим сделку?
— Да.
— Я потребую жеста доброй воли.
— Апейрон безграничен. У него нет ни берегов, ни дна. Нет и волн, поскольку нет различия между морем и небом. Но он также невидим, ибо вездесущ. Апейрон, Флегетон, время, пространство — в конечном итоге их разделяет лишь мысль. Все прочее — тщета.
— И это говорит демон в оперении павлина.
— Это оперение — последствия выбора, но не сам выбор. Демон? Думаю, да. Имя мне легион, но и тебе тоже. Хорошо, я покажу тебе дверь в обмен на свитки, и ты воскресишь мертвого. Которого из них — твое дело.
Будь на кону любая другая душа, я бы колебалась.
— Свитки и точные инструкции для исполнения моей задачи.
— Мне не дано помогать срезать углы.
— Пусть тогда будут вещие наставления.
— Возмутительно размытые.
— Точные и доступные дешифровке без сумасшествия.
— Сложные. Темные.
— И твое имя из твоих уст, чтобы я могла призвать тебя в час нужды.
— Я был охотником, заглянул в пруд и увидел себя. Мое отражение было оскорблено. Я был наследником, змеем, а ныне я изгнан. Или загнан. Трудно сказать.
— Я сказала «имя», а не «автобиография».
— Увы, невозможно. Я разрываюсь.
— Не все ли разрываются?
— Было бы смешней, если бы ты знала, что это значит.
Я всматриваюсь в демона глазами, которые были у меня во сне, но на его костях — мешанина знаков, которые не могут быть словом.
— Тогда имя, о котором мы условимся и на которое ты откликнешься.
— Тогда я буду Quaerendo.
— Я не буду так тебя звать.
— Предложи что-нибудь.
— Как насчет Всезнайки?
Демон смеется:
— О да. Хорошо. Входи в дверь. Аид — шкатулка с секретом, пятисоставной замок, к которому требуется множество ключей, ключей слов и ключей крови, а также вкус твоей души. То, что у тебя есть; то, что ты знаешь; то, что ты есть, и последние два нужно проверить дважды, ибо пять доказательств открывают Пентемих. У каждого уровня охраны своя цена: Коцит, Стикс, Лета, Ахерон и Флегетон. Ты должна пересечь пять рек Аида и свершить свою волю в отведенном тебе месте.
— И я снова получу сына?
— Это твой путь. Я не могу сказать, что ты обретешь в конце. Много уготовано для тебя; нечто ты должна совершить. Ты — поворотная точка в этой войне, Афинаида Карфагенская. Я бы дал тебе воскресить мертвого, но есть силы: приспешники, судьи и свидетели, власти и морфосмиты, которые объединились против меня. Более того, они поставили меня против того, что я ныне хотел бы обрести. Они вглядываются и приходят в смятение. Окончание твоего пути — их погибель. Или моя.
— Чушь. Я — мать, что ищет своего сына, вот и все.
— Ты несешь Алкагест. Вчера ты была матерью, и это, вероятно, было не важно, хотя мне кажется, что выносить жизнь внутри и вывести ее наружу — первичное определение божественности. Ныне твои шаги приводят в движение десять тысяч миров. Твой гнев рождает новые солнца во тьме внешней. Ты творишь миры и их разрушаешь.
— Я ничего такого не делаю!
— Похоже, ты говоришь правду. Нужно ли проверять? Прежде ты растила волосы и ногти, заживляла порезы на пальцах безо всякого волевого решения. Грудь твоя поднималась и опадала — без спроса и наставления твоей воли. Алкагест подобен твоему сердцу. Он исполняет свое предназначение, даже когда ты спишь.
— И как мне использовать Алкагест?
— Не тебе его использовать. Не магия, но божественность — состояние, а не действие. Это первое таинство. Он в тебе и во всем, что ты делаешь. Положись на богиню и поверь, что все будет хорошо. Исполнение Алкагеста предрешено другому.
— Но он во мне?
Всезнайка поднимает тонкие пальцы к потолку, словно говорит: «Знания и разговор с демоном в горящей библиотеке, которой не существует. Если тебе нужно нечто еще более магическое, попробуй его хотя бы придумать».
Но мне этого мало.
— Чертог Исиды — обман.
Демон цокает языком:
— Он был картой без страны. Ныне страна творится у тебя под ногами: ты стоишь в огне, но не сгораешь; ты приказываешь духу и промышляешь путь в царство мертвых. Если у тебя нет Алкагеста, ты очень неплохо без него обходишься.
Я сваливаю свитки на стол и чувствую легкую дрожь от падения каждого. «Великое колесо» Эмпедокла. «Трактат о наименовании гор» Пифагора. «Эннойя и Хокма» Симона Мага. Три, пять, десять, больше — из-за пояса, из-за пазухи. Еще по одному с каждой ноги. Я плачу за своего сына тысячелетним знанием, книгами, которые принесли бы благо всем живущим на земле. Тайная «Книга Огдоады» Аполлония. Я чувствую последний свиток у поясницы. Его можно оставить себе.
— Что будет с ними? — спрашиваю я.
— Это не важно, — отвечает Всезнайка и протягивает руку. — Идем. Ты уже решила их отдать. Ты слишком мудра, чтобы поступить иначе. Вообрази, каково было бы вернуть сына и тут же потерять его вновь — в уплату долга мне. Или вовсе его не найти. Кто знает? Но все оплачивается.
Я не смотрю на подпись на футляре. Но это делает Всезнайка и вздыхает:
— «Парадоксы» Баху. Вот так так.
«Парадоксы» Баху — древнейший известный труд по математике, описывающий проблемы, выведенные из философской логики, решения которой меняют базовые значения; на этом основании дедуктивно или индуктивно определяется божественное. Кажется, цитата из этой книги была выписана на стене Чертога, под благословением Пресвятой Деве; я могла бы жизнь положить на то, чтобы распутать хотя бы один из ее секретов. Могла бы войти в историю науки лишь с одной строкой из этого свитка.
Всезнайка швыряет его в пламя. У нас на глазах он вспыхивает и темнеет.
— Зачем? — спрашиваю я.
Демон пожимает птичьими плечами и повторяет:
— На небесах война.
— Катаклизм?
— Не в том смысле, который ты подразумеваешь. Боги состязаются. Азимутальные углы расходятся.
— И кто побеждает?
В улыбке сверкают зубы.
— Полагаю, что я. Так или иначе, — говорит он. Затем, помолчав, поднимает руки и указывает: — Иди к своему сыну.
В этот момент, наконец, проклятый катафалк, ненавистный гроб является, как обычно, в один миг, чтобы я не успела заметить и растоптать кобольдов, которые его притащили.
Всезнайка подходит и поднимает крышку. Я отворачиваюсь: не хочу смотреть. Демон ждет у открытого ящика.
Я заставляю себя повернуть голову и вижу не укрытое медом лицо, а ведущую вниз лестницу. Разумеется, вниз, ибо туда мне и надо спуститься.
— Не оглядывайся, — говорит Всезнайка, когда я прохожу мимо. — На небесах война. Не оглядывайся.
Первые ступени — каменные, воздух — сухой и пахнет плесенью. Когда лестница поворачивает, я чувствую под ногами дерево и слышу запах прелой листвы. После второго поворота ступаю по ступеням из пепла, а после третьего уже не спускаюсь по лестнице, а шагаю по пустыне из черного песка. От бархана у меня под ногами до широкой речной дельты внизу все черно, но это плодородный черный цвет, полный глубины, с богатой текстурой. И хотя в бесконечной тьме неба нет солнца, каждый камень и чахлое деревце явственно видны на фоне остального, благодаря удивительному сочетанию блеска и шероховатостей.
Et in Erebus ego. [49]
Споткнувшись, я замечаю, что за мной на земле остаются густые, бледные следы. Под ладонями, когда я встаю на ноги, пепел окрашивается серебром. Неужели я высасываю черноту из камней? Или она перетекает в меня? Я оглядываюсь, потом вздрагиваю, потому что Всезнайка запретил оборачиваться, но меня не испепеляет черная молния, ужасная горгона не гонится за мной. Только поблескивают мои следы — слабое напоминание о том, где я была. Поток времени и памяти. Нет. Нет, это не тот запрет, что был наложен на Орфея. Теперь он мне кажется почти милосердным. Я — смертная женщина, и, как бы ни терзали мою душу и даже тело, мой разум тот же, что и вчера. Мое сердце — смертное сердце. Странствуя по Эребу, как было написано в одной книге, путник идет по трупу того, кого любил. Пять рек, пять частей тела — две руки, две ноги, туловище с головой считаются единой частью. И в каждом скрывается одна из стихий, из которых соткан смертный мир. Огонь в правой руке, вода в левой, земля в правой ноге, воздух в левой, а туловище и голова — двойной сосуд души. Песок скрывает кожу, реки наполнены слезами. Если копать слишком глубоко в Эребе, найдешь сердце.
