Клокочущая пустота - Казанцев Александр Петрович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Мама! Я только защищаюсь от тех, кому моя внешность не дает покоя. Но, поверьте, я никого не убил на дуэли, даже не ранил серьезно. Я остался прежним, каким вы хотели меня видеть.
— Жалеешь пойманных рыбок, вымениваешь их на перочинный ножик?
Савиньон кивнул.
— Вот это приходится тщательно скрывать, впрочем, как и многое другое. — И он усмехнулся.
— Я знаю, я все знаю, что у тебя на сердце, догадываюсь, чего ты жаждешь, — говорила мать, подавая сыну отцовскую одежду.
— От вас я ничего не хотел бы скрыть, и потому позвольте прочесть вам новый сонет.
— Читай, Сави, я так люблю твои стихи и всегда гордилась ими.
— Не знаю, можно ли гордиться мечтой о ЖЕЛАННОМ ЯДЕ, которым я, поверьте, словно весь пропитан.
— Читай, я все пойму.
Савиньон поцеловал матери руку и прочел стих:
ЖЕЛАННЫЙ ЯД
Как я хотел бы для дуэли
Противника себе найти
И звездной ночью (без дуэньи)
С ним вместо шпаг скрестить пути!
И пусть в мучениях до встречи,
В волненье жгучем буду жить.
Змеиный яд болезни лечит,
Желанный яд кровь освежит.
Придет, как гром, мое мгновенье,
Смогу счастливцем страстным стать
И за одно прикосновенье
Полжизни радостно отдать!
Хочу сраженным быть не сталью,
А приоткрытою вуалью!
Мадлен подошла к сыну и, приподнявшись на носочки, поцеловала его в лоб над бровями, где начиналась у него переносица.
— Лучше о самом своем сокровенном ты и сказать бы не смог! — произнесла она, вытирая передником слезы.
— Я знал, что вы поймете, — сказал Савиньон, снова целуя матери натруженную домашней работой руку.
— А как твоя комедия? Я все ждала, что ты нас пригласишь в театр, хотя не знаю, в чем могла бы пойти.
— Увы! На первом же спектакле по наущению церковного начальства ее освистали.
— Освистали? Не может быть! Я ведь читала и так смеялась от души.
— Душа в театре не нужна, о ней печется церковь, усмотревшая в моей пьесе оскорбление ее уставов. Пастыри не позволили довести представление до конца. О новых спектаклях не могло быть и речи, так же как и об ожидаемых доходах. — И Савиньон горько усмехнулся.
— Что же теперь?
— Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!
— Я верю в тебя, но переоденься, не то отец…
Но переодеться Савиньон не успел.
Жозеф уже донес отцу о приходе брата, и господин Абель де Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.
— Что это за проходимец? — закричал он. — Лохмотья? Посмел в них явиться сюда после драки, непутевый!
Савиньон, покорно склонив голову, подошел к отцу, чтобы поцеловать ему руку.
— Прочь, нечестивый! — брезгливо отпрянул отец. — Ты можешь вызвать только омерзение! Чего пришел? Бездельник! Тунеядец! Таверны, женщины, вино, дуэли! И вид бродяги! О подвигах беспутных слышал, обливался слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.
— Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!
— Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!
— Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.
— А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?
— Как бы ни изодран камзол, но в нем я только что стоял перед его высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.
— Не лги! — вскипел отец. — Последние лакеи вытолкали бы тебя, спустили с лестницы дворца.
— Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.
— И ты отказался? Не смеши родителей и Жозефа, который, конечно, подслушивает у дверей.
— Да, отказался, ибо не хочу никому служить.
— Единственные слова правды, которые я слышу: «не хочу служить»! Не хочу зарабатывать деньги.
— Я не отказываюсь от службы, я не хотел лишь бить при этом поклоны. Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.
— Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?
— Решение его высокопреосвященства и привело меня к вам, почтенный мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.
— К капитану де Карбону? Не верю!
— Тогда, пожалуйста, взгляните на этот документ. Быть может, глаза нотариуса не откажут вам?
И Савиньон вынул из кармана рваного камзола заветную записку кардинала.
— Жозеф! Очки! — крикнул господин Абель.
Жозеф тихо открыл дверь, за которой он действительно стоял, и передал отцу очки в железной оправе. Тот напялил их на нос.
— Что вижу! — вне себя от изумления воскликнул господин Абель. — Сам Ришелье, письмо к папе, какой-то Кампанелла! Рука самого кардинала, сомнений нет! Но как это поручение досталось тебе?
— Быть может, кардинал объяснит это вам при личной встрече.
— При личной встрече? И ты можешь устроить это мне? О боже! Неужели обо мне могут вспомнить только из-за этого бретера, моего сына?
— Вы сами же спросили, могу ли я устроить вам встречу с кардиналом.
— Жозеф! Ты слышишь, он вхож туда!.. О боже!
— Я вхож, как видите, но теперь лишь как гвардеец роты капитана де Карбон-де-Костель-Жалу.
— Но ведь это же конь, мундир, вооружение! Не меньше тысячи ливров!..
— Но иначе мне не выполнить поручение кардинала, а следовательно, не явиться снова к нему, как вы в том заинтересованы.
— Это уже совсем другое дело! Но ты разоряешь меня! Я вынужден буду затронуть основной капитал, уменьшить ренту.
— Я возмещу затраты, как только театр заплатит мне за принятую пьесу.
— Ее освистали и денег не заплатят, — тихо вставил Жозеф.
— Снимай скорей эти лохмотья, они мне выворачивают душу. Но подпись кардинала! Лишь она заставит меня помочь тебе для вступления на военную службу. По крайней мере, все-таки будешь служить. Но кому? Кардиналу или королю?
— Франции!
— Отец, неужели вы решитесь разорить нас всех? — спросил Жозеф.
— Молчи! — прервал отец. — Не понимаешь, чего стоит эта подпись!
Так королевскому писцу господину Абелю де Сирано-де-Мовьер-де-Бержераку пришлось согласиться на трату части основного капитала, кстати сказать, полученного им в приданое за женой.
Савиньон почувствовал, что он выиграл сражение, попробовал было «развить наступление» и оговорить интересы сестренки, но, услышав лишь первые слова Савиньона, господин Абель сердито замахал руками.
