Мальчик - Гор Геннадий Самойлович (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
Когда мы пришли в детскую и сели, Громов спросил:
– Ты так или по делу?
– По делу, – сказал я.
Громов сразу же замолчал. Я тоже не решался сказать, по какому делу пришел.
– И черепа тоже везете? – спросил я.
– Везем.
– И божка?
– Божка тоже.
– А мальчика?
Это слово само вырвалось у меня почти невзначай. Я бы много дал, чтобы вернуть его назад. Лицо у Громова сразу изменилось. Его словно что-то отодвинуло от меня. И казалось, я его вижу не в комнате перед собой, а на экране телевизора.
– А зачем тебе мальчик? – тихо спросил Громов.
– Я ему вопрос хочу задать.
– Так задавай, – так же тихо сказал Громов. – Я отвечу.
– Я хочу, чтобы сам мальчик ответил.
– Я и есть мальчик.
– Ты?
– Да, я. Разве ты об этом не догадался?
Я ничего не сказал. Меня бросало то в озноб, то в жар. На лбу выступил пот.
– Ну, что же ты не задаешь вопросы?
– Я лучше потом, – сказал я.
– Когда же потом?
– В следующий раз.
– Мы завтра уезжаем в Новосибирск.
– Когда?
– В девять вечера.
– Тогда я после обеда забегу, можно?
– Забегай.
Но я, конечно, не забежал к нему после обеда. Почему? Я сам не знаю. Может быть, потому, что я не знал, о чем его спрашивать. Не мог же я спрашивать про динозавра с хватательной функцией в передних ногах, который воровал яйца у своих соседей. Это было бы слишком мелко. А более крупных вопросов у меня в сознании, к сожалению, не возникло. Слишком уж я волновался.
12
Я долго переживал и волновался. Дней пять или шесть. А потом перестал переживать и больше ужо не волновался. И как только перестал волноваться, в моей голове появилось множество вопросов, которые следовало бы задать мальчику, то есть Громову. Но Громов был уже далеко, в Академическом городке под Новосибирском. А в их квартиру въехала какая-то чужая семья. Я видел, как подъехала трехтонка с вещами. Но то были обыкновенные вещи, столы, кровати, стулья, диваны. И конечно, среди этих вещей но могло быть деревянного божка с поджатыми ножками и нумерованных черепов. Я смотрел, как носили эти вещи, и сердце мое сжималось от тоски. И я думал: вот была в доме напротив необыкновенная квартира, и в ней жил Громов, а сейчас туда въехала незнакомая семья, и это уже необратимый процесс, как любит говорить наш учитель физики Дмитрий Спиридонович.
Вообще настроение у меня было плохое в эти дни, и ребята это заметили сразу.
– Что нос-то повесил? – спросили меня.
– Громов уехал, – сказал я.
– Ну и что? Подумаешь! Вместо него другой уже сидит ученик. Новый. Он тоже, кажется, много знает. Приехал из Горького. Говорит на трех языках.
И действительно, на том месте у окна сидел новичок, издали он даже был чем-то похож на Громова. Такое же задумчивое выражение лица. И волосы жесткие, прямые, ежиком.
И как Громов, он то и дело смотрел в окно. Потом сделал кому-то гримасу и показал язык. И я подумал, что он это, наверное, старухе в доме напротив, которая ела яблоки или щелкала утюгом орехи. Громов этого себе никогда не позволял. Он ко всем относился с уважением, и к этой старухе тоже.
Да, неважное было у меня настроение. А тут еще стали тревожить меня вопросы, которые я не успел задать Громову.
Уроки тянулись долго. А когда я возвращался домой, я увидел рядом с собой того, новенького, который сидел на месте Громова.
– Ты далеко живешь? – спросил он меня.
Я назвал улицу и номер дома. Он удивился.
– Значит, ты живешь напротив, – сказал он.
И я догадался, что это он поселился в квартире Громова. Это их вещи привезла трехтонка. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, как к нему отношусь: хорошо или плохо? Два голоса спорили во мне. Один голос говорил: он же не виноват, что сел на место Громова у окна и поселился в его квартире. И Громов все равно уехал бы в Академический городок под Новосибирском, раз его отца выбрали в члены-корреспонденты. А другой голос возражал: разумеется, он не виноват. Но все равно что-то в нем есть. И наверное, задается.
И я решил задать ему, этому новичку, вопрос, один из тех, которые хотел задать Громову.
– Почему, – спросил я его, – существует мир?
– Потому, что существует, – ответил он.
– А что было бы, – спросил я, – если бы мира не было?
– Не было бы и нас, – ответил он.
– Ну, это не ответ, – сказал я.
– А почему ты об этом спрашиваешь? – спросил он.
– Потому, что хочу знать.
– Мало ли что ты хочешь!
– А почему я должен хотеть мало? Я хочу много.
– Но ты задаешь глупые вопросы.
– Вовсе они не глупые. Ты ничего не понимаешь.
– Глупые. А главное, неконкретные. Разве можно спрашивать о том, почему существует мир?
– Можно.
– Нет, нельзя.
– Громов так бы не сказал.
– Громов? Этот тот, что жил в нашей квартире?
– Не он в вашей, а вы живете в его квартире.
– Мы въехали по ордеру. А он выбыл.
– Не выбыл, а уехал в Новосибирск.
– Ну, уехал. Это все равно. А ты в пинг-понг играешь?
– Играю.
– Так заходи. После обеда заходи. У нас есть. Сыграем.
– Может, и приду, – сказал я. – А как тебя зовут?
– Игорь, – ответил он важно. – Игорь Динаев.
Два голоса спорили во мне: идти или не идти? И все-таки я пошел. Больше из любопытства.
В столовой вместо божка с поджатыми ножками уже висела картина. Квартиру я не узнал. Везде мебель, вся новенькая, как в мебельном магазине. А ведь когда Громовы там жили, квартира походила чем-то на отсек космического корабля. Вещей почти не было. А сейчас от мебели и от картины, на которой была изображена купальщица, трогающая воду в реке длинной ногой, мне как-то стало не по себе. И даже в пинг-понг расхотелось играть. Почему-то захотелось пить. Но я вспомнил про пустыни и как там люди мужественно превозмогают жажду. И я тоже превозмог.
– Что ты молчишь? – спросил Игорь.
– Думаю, – ответил я.
– А о чем ты думаешь?
– Мало ли о чем я могу думать!
– Ну, а все-таки? – спросил он.
– Я думаю о пустыне Гоби.
– А ты там бывал?
– Нет, не бывал.
– А почему же ты тогда о ней думаешь?
– Я всегда думаю о тех местах, где не бывал.
– Значит, ты псих. У вас все в классе какие-то не такие. Я сразу заметил. А кто тот парень, про которого у вас все так много говорят?
– Громов.
– А что в нем особенного? Почему про него так много говорят?
Я взглянул на картину, на которой была изображена купальщица, и на новую мебель. Потом сказал:
– У них не было столько мебели.
– У кого?
– У Громовых.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Я нарочно заговорил о другом. Не хотелось мне говорить с ним о Громове да еще в этой самой квартире.
Потом я встал.
– Ну, пока. Уроки учить надо. Сегодня много задано.
А задано было совсем немного.
Что еще осталось мне сказать? Почти ничего. Без Громова в классе все стало очень обыкновенным. Все к этому скоро привыкли. И постепенно стали забывать о Громове. И даже я редко о нем думал. Слишком задавать стали много. Свободного времени совсем мало оставалось. Но я все-таки старался пополнять свои знания. Читал разные книжки, в том числе ту, которая называется
.
И голос (один из двух спорящих во мне голосов) говорил, что всего знать нельзя. А второй возражал, напоминая о Громове, и утверждал, что можно.
Из Академического городка под Новосибирском но было никаких известий. Я уже стал думать, что Громов просто шутил, когда сказал мне перед отъездом, что он и есть тот самый мальчик.
Но вот что случилось в субботу после занятий. Я ехал в трамвае с матерью. Ехали мы на Черную Речку к знакомым поздравить их с новосельем. И у матери на коленях в белом футляре лежал огромный торт, купленный в кондитерской
. Вес было как обычно бывает в трамвае. Одни люди стояли, держась за ремни, другие сидели. И один из них читал газету. Я заглянул ему через плечо и посмотрел на третью полосу, и буквы стали прыгать, словно я глядел на них через отцовские очки. Но я успел прочесть:
