Комментарии к пройденному (журнальный вариант) - Стругацкие Аркадий и Борис (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Не правда ли, это уже почти ТО, но притом же и не совсем ТО, а в некотором смысле даже и вовсе НЕ ТО. Такого рода планы у АБС было принято называть "крепким основательным скелетом". Наличие подобного скелета было необходимым (хотя и недостаточным) условием начала настоящей работы. По крайней мере, в те времена. Позже появилось еще одно чрезвычайно важное условие: надо было обязательно знать, "чем сердце успокоится" -- каков будет конец задуманного произведения, последняя пограничная вешка, к которой и надлежит тянуть линию сюжета. В начале 60-х мы еще не понимали, насколько это важно, а потому частенько рисковали и вынуждены были по ходу дела менять сюжет целиком. Как это и произошло с "Седьмым небом".
"Крепкий основательный скелет" романа обещал замечательную работу. Но, видимо, уже на ранней стадии обсуждения между соавторами возникли какие-то различия в подходах, еще они не взялись за работу, а уже возникла дискуссия, деталей которой я, разумеется, не помню, но общий ход ее можно проследить по отрывкам из писем АН. (Письма БН вплоть до 63-го года включительно, напоминаю, утрачены безвозвратно.)
17.03.63. АН: "Всю программу, тобою намеченную, мы выполним за пять дней. Предварительно же мне хочется сказать тебе, бледнопухлый брат мой, что я за вещь легкомысленную -- это о "Седьмом небе". Чтобы женщины плакали, стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: "Бей! Бей!" и ничего не могли сделать с одним коммунистом..."
Последняя фраза -- слегка измененная цитата из любимой нами трилогии Дюма, а вообще-то речь идет, видимо, о том, в каком именно ключе работать новый роман. У БН есть какие-то свои соображения по этому поводу. Какие именно, можно догадаться из следующего отрывка.
22.03.63. АН: "О "Наблюдателе" (так я переименовал "Седьмое не бо"). Если тебя интересует бьющая ключом жизнь вокруг, то ты будешь иметь полную возможность вывалить свои внутренности в "Дни Кракена" и в "Магов". А мне хотелось создать повесть об абстрактном благородстве, чести ч радости, как у Дюма. И не смей мне противоречить. Хоть одну-то повесть без современных проблем в голом виде. На коленях прошу, мерзавец! Шпаг мне, шпаг! Кардиналов! Портовых кабаков!.."
Вся эта переписка шла на весьма интересном внутриполитическом фоне. В середине декабря 1962 года (точной даты не помню) Хрущев посетил выставку современного искусства в Московском Манеже. Науськанный (по слухам) тогдашним главою идеологической комиссии ЦК Ильичевым разъяренный вождь, великий специалист, сами понимаете, в области живописи и изящных искусств вообще, топал ногами, наливался черной кровью и брызгал слюной на два метра.
Все без исключения средства массовой информации немедленно обрушились на абстракционизм и формализм в искусстве, словно последние десять лет специально готовились, копили материал, того только и ждали, когда же им наконец разрешат высказаться на эту животрепещущую тему.
Словно застарелый нарыв лопнул. Гной и дурная кровь заливали газетные страницы. Все те, кто последние "оттепельные" годы попритих (как нам казалось), прижал уши и только озирался затравленно, как бы в ожидании немыслимого, невозможного, невероятного возмездия за прошлое -- все эти жуткие порождения сталинщины и бериевщины, все эти скрытые и открытые доносчики, идеологические ловчилы и болваны-доброхоты, все они разом взвились из своих укрытий, все оказались тут как тут, энергичные, ловкие, умелые гиены пера, аллигаторы пишущей машинки.
Но и это было еще не все. 7 марта 1963 в Кремле "обмен мнениями по вопросам литературы и искусства" был продолжен. К знатокам изящных искусств добавились Подгорный, Гришин, Мазуров. Обмен мнениями длился два дня. Газетные вопли еще усилились, хотя, казалось, усиливаться им было уже некуда.
Во благовременье гнойная волна докатилась и до нашей околицы, до тихого нашего цеха фантастов. 26 марта 1963 состоялось расширенное совещание секции научно-фантастической и приключенческой литературы Московской писательской организации. Присутствовали:
Георгий Тушкан (председатель секции, автор ряда приключенческих произведений и НФ-романа "Черный смерч"), А. П. Казанцев, Георгий Гуревич, Анатолий Днепров, Роман Ким (автор повестей "Тетрадь, найденная в Сунчоне". "Девушка из Хиросимы", "По прочтении сжечь"),
Сергей Жемайтис (заведующий НФ-редакцией в "Молодой гвардии"), Евгений Павлович Брандис и многие другие. Вот характерный отрывок из подробного отчета АН по этому поводу:
"...И вот тут началось самое страшное. Выступил Казанцев. Первая половина его выступления была целиком посвящена Альтову и Журавлевой. Вторую я уже не слушал, потому что мучился, не зная, как поступить. Вот тезисы того, что он говорил. Альтовское направление в фантастике, слава богу, так и не получило развития. И это не удивительно, потому что в массе советские фантасты -- люди идейные. Альтов на совещании в 58 году обвинял "нас с Днепровым" в том, что мы (Днепров и он, Казанцев) присосались к единственной, всем надоевшей теме -- столкновению двух миров. Нет, товарищ Альтов, эта тема нам не надоеда, а вы -- безыдейный человек (стенографистки пишут наперебой. Вообще все стенографировалось). В "Полигоне "Звездная река" Альтов выступает против постулата скорости света Эйнштейна. Но в тридцатых годах фашисты мучали и преследовали Эйнштейна именно за этот постулат. Все вещи Альтова так или иначе играют на руку фашизму... Дальше я не слушал. У меня холодный пот выступил. Все сидели, как мертвые, уставясь в стол, никто ни звука не проронил, и вот тогда я понял, что в первый раз в жизни столкнулся с Его Величеством Мстящим Идиотом, с тем, что было в 3.7-м и 49-м. Выступить с протестом? А если не поддержат? Откуда мне знать, что у них за пазухой? А если это уже утверждено и согласовано? Трусость мною овладела страшная, да ведь и не даром, я же боялся и за тебя. А потом я так рассвирепел, что трусость исчезла. И когда Казанцев кончил, я заорал: "Разрешите мне!" Тушкан, недовольно на меня поглядев, сказал: "Ну что вам, ну говорите". Стругацкий: "При всем моем уважении к Александру Петровичу я решительно протестую. Алътова можно любить и не любить, я сам его не очень люблю, но подумайте, что вы говорите. Альтов -- фашист! Это же ярлык, это же стенографируется, мы не в пивной сидим, это черт знает что, это просто непорядочно!" (Это я помню, но я еще что-то нес, минут на пять). Секунда мертвой тишины. Затем железный голос Толи Днепрова: "Я со своей стороны должен заявить, что не слыхал, чтобы Альтов обвинял меня в пристрастий к теме борьбы двух миров. Он обвинял меня в том, что действующие лица у меня не люди, а идеи и машины". Затем все зашумели, заговорили. Казанцев начал объяснять, что он хотел сказать, а я трясся от злости и больше ничего не слыхал. И когда все закончилось, я встал, выругался и сказал Голубеву: пойдем отсюда, здесь ярлыки навешивают. Громко сказал. Мы пошли вниз, в кабак, и там выдули "бутылку настойки какой-то".
