Фата-Моргана 5 (Фантастические рассказы и повести) - Харвей Рэймонд (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Древолюди дали ему разрешение, хотя вряд ли поняли смысл его работы, и Аргустал принялся осматривать местность, а мысли его втискивались, как ветер, в любую щель или трещину.
В глубине овраг был завален каменной осыпью, однако ручей проникал в его нижнюю часть сквозь промежутки между блоками. С трудом поднимаясь, Аргустал выбрался на вершину скального развала и оказался в холодном и сыром проходе между двумя большими горными хребтами. Здесь царил полумрак, а небо было почти не видно, поскольку скалы нависали над головой. Впрочем, Аргустал редко смотрел вверх. Он шел вдоль ручья до места, где тот врезался в глубь скалы, навсегда исчезая с людских глаз.
Посвятив своему занятию много тысячелетий, Аргустал почти понимал язык камней и сейчас был более чем когда-либо уверен, что найдет камень, подходящий для его великого дела.
Камень был здесь — он лежал у самой воды, отполированной поверхностью вверх, однако, когда Аргустал выковырял его из гальки и щебня и перевернул, то заметил, что снизу он неровен — как будто черные зубы торчат из гладких десен. Это удивило его, но когда он присел, чтобы приглядеться внимательнее, то начал понимать, что именно немного неровности и требовалось для его мозаики. Тут же ему стал ясен очередной этап схемы, и Аргустал впервые мысленно увидел свое творение таким, каким оно должно быть. Картина эта тронула его и взволновала, он сел, где стоял, сжимая шершавыми пальцами гладко-шероховатый камень, и непонятно почему стал думать о своей жене, Памитар. Теплое чувство любви пронзило его, и он улыбнулся сам себе.
До того, как подняться и идти обратно, он много узнал о новом камне. У него был нюх на такие дела, поэтому он мог вернуться во времена, когда камень был гораздо больше, чем сейчас, когда он занимал почетное место на вершине горы, потом был поглощен ею, а затем выброшен в воздух, разбился при падении и стал частью скалы, когда скала эта расплавилась, а затем превратилась в дождь вулканической пыли, сыплющий сквозь отравленную атмосферу, чтобы затем погрузиться на дно теплого моря.
С нежной уважительностью он положил камень в большой карман и выбрался обратно тем же путем, каким пришел. Он не прощался с пятью Орами — они стояли молча, сцепив ветви-руки, и смотрели сны о грехе перемен.
Теперь Аргустал торопливо шел домой, сначала через окраины Старой Кротерии, а затем через Тамию, ще не было ничего, кроме грязи. Согласно легендам, Тамия была некоща благодатным краем, где пятнистые рыбы роились в ручьях, текущих сквозь леса, однако теперь трясина победила все. Редкие деревни были построены из обожженной грязи, дорога — из высушенной, небо имело грязноватый цвет, а немногочисленные люди с кожей цвета грязи, по каким-то причинам решившие здесь поселиться, редко имели хотя бы рога, растущие из плеч, и выглядели так, словно сами вот-вот превратятся в грязь. Во всех этих местах не было ни одного порядочного камня. Аргустал встретил здесь дерево по имени Давид-у-рва-который-высыхает, направлявшееся в ту же сторону, что и он. Подавленный неизменной бурой окраской Тамии, он упросил его подвезти и вскарабкался между его ветвями. Дерево было старым и сучковатым, ветви его были изогнуты, как и корни, и оно скрипуче слог за слогом рассказывало осврих примитивных мечтах.
Слушая его в непрерывном напряжении, чтобы запомнить каждый слог во время долгого ожидания следующего, Аргустал заметил, что Давид говорит примерно так же, как люди из племени Ор, засовывая мелкие веточки в отверстие в стволе. Однако, если древолюди, казалось, теряли способность использовать голосовые связки, человекодерево создавало их заменители из своих натянутых волокон. При этом возникал вопрос кто и для кого был вдохновителем, а кто кого копировал, хотя возможно, что обе стороны — занятые исключительно сами собой — стали отражением одного и того же извращения совершенно независимо.
— Движение — это высшая красота, — сказал Давид-у-рва-который-высыхает, солнце сместилось по небу на много градусов, прежде чем он это произнес. — Движение во мне. В земле движения нет. Все, что содержит земля, не движется. Земля пребывает в покое, и что находится в земле, не может существовать. Красоты в земле нет. Кроме земли есть воздух. Воздух и земля образуют все, и я тоже был из земли и воздуха. Я был из земли и воздуха, но буду только из воздуха. Если есть земля, значит, есть и другая земля. Листья улетают в воздух, и моя тоска вместе с ними, но они лишь часть меня, потому что я из дерева. О, Аргустал, что ты знаешь о страданиях дерева!
Действительно, Аргустал не знал ничего, поскольку задолго до того, как закончилась эта речь, когда взошел месяц и воцарилась тихая болотная ночь, он заснул, скорчившись среди искривленных ветвей Давида, с камнем, спрятанным глубоко в кармане.
Еще дважды он засыпал, дважды следил за их медленным движением по нехоженым тропам, дважды завязывал разговор с меланхолическим деревом, а когда проснулся снова, все небо покрывали пушистые облака, между которыми просвечивала голубизна, а вдали виднелись низкие холмы. Он спрыгнул на землю — вокруг росла трава, а дорогу устилали камешки. Аргустал даже застонал от наслаждения и пустился напрямик через луг, выкрикивая слова благодарности.
— …возрастание… — сказал Давид-у-рва-который-высыхает.
Мягкая трава кончилась, сменившись песком, поросшим тут и там острой травой, калечащей края его одежды, но Аргустал продолжал идти вперед, его переполняла радость, ведь это была его страна, а направление указывали ему тени случайных холмиков, ложащиеся на песок. Однажды над ним пролетела одна из Сил, и на краткое время грозы мир погрузился в ночь; заворчал гром, и небольшой дождик пролился сотней капель, а минутой позже она была уже на границе солнечных владений и пропала невесть где.
Немного животных и еще меньше птиц дожило до этих времен. Особенно мало было их в этих пустынях Внешнего Талембиля, и все-таки Аргустал наткнулся на сидящую на кургане птицу, смотревшую из-под своего хохолка глазами, затуманенными миллионом лет страха. Завидев Аргустала, птица, ведомая древним рефлексом, затрепетала крыльями, однако Аргустал слишком уважал голод, стискивающий его внутренности, чтобы смягчать его тиски сухожилиями и перьями, и казалось, птица хорошо поняла это.
Он уже приближался к дому. Память о Памитар рисовала перед ним ее образ так четко, что он мог идти за ним, как за запахом. По дороге ему встретился один из земляков, старый урод в красной маске, свисающей почти до самой земли, и они чуть кивнули друг другу. Вскоре на пустынном горизонте показались блоки Горнила, первого города Талембиля.
Покрытое язвами солнце брело по небу, а Аргустал со стоическим спокойствием преодолевал очередные дюны, пока не вошел в тень белых блоков Горнила.
Сегодня никто уже не помнил — утрату памяти считали привилегией — какие факторы определили некоторые черты архитектуры Горнила. Это был город обезьянолюдей, и его первые жители, вероятно, с целью возведения памятника вещам еще более далеким и страшным, превратили себя и других, уже исчезнувших существ, в невольников, построив эти большие кубы, проявлявшие ныне признаки разрушения, как будто уставшие наконец от ежедневного вращения тени у своих оснований. Живущие здесь обезьянолюди жили здесь всегда; как обычно сидели они под могучими блоками, нехотя покрикивая на идущего мимо Аргустала, однако никто из них уже не помнил, как перетаскивали эти блоки через пустыню. Не исключено, что способность забывать была обязательным условием гранитной твердости блоков.
За блоками раскинулся город. Некоторые деревья были здесь только гостями, склонными стать тем, кем был Давид-у-рва-который-высыхает, однако большинство росло по старинке, довольствуясь землей и не стремясь двигаться. Их узловатые, изогнутые во все стороны ветви и сучья образовывали вместе со стволами затейливые и вечно изменчивые поселения древесных жителей Горнила.
Аргустал добрался наконец до своего дома, находившегося по другую сторону города.
