Вино из одуванчиков. Октябрьская страна - Брэдбери Рэй Дуглас (первая книга .txt) 📗
- Не слишком веселый разговор,- сказала его жена.
- Я хочу сказать: живем и не задумываемся над тем, как другие люди мыслят, как свою жизнь живут, как умирают. Ждем, когда к нам смерть придет. Хочу сказать: сидим здесь, приросли к креслам, а в тридцати милях от нас, в большом старом доме - со всех сторон ночь и всякая чертовщина - один из лучших людей, какие когда-либо жили на свете.
- Герб!
Он пыхнул сигарой, пожевал ее, уставился невидящими глазами в карты.
- Извините.- Он моргнул, откусил кончик сигары.-
Что, мой ход?
- Да, твой ход.
Игра возобновилась; шорох карт, шепот, тихая речь... Герб Томпсон поник в кресле с совершенно больным видом.
Зазвонил телефон. Томпсон подскочил, метнулся к аппарату, сорвал с вилки трубку.
- Герб! Я уже который раз звоню. Как там у вас, Герб?
- Ты о чем?
- Гости ушли?
- Черта с два, тут...
- Болтаете, смеетесь, играете в карты?
- Да-да, но при чем...
- И ты куришь свою десятицентовую сигару?
- Да, черт возьми, но...
- Здорово,- сказал голос в телефоне.- Ей-богу, здорово. Хотел бы я быть с вами. Эх, лучше бы мне не знать того, что я знаю. Хотел бы я... да-а, еще много чего хочется...
- У тебя все в порядке?
- Пока что держусь. Сижу на кухне. Ветер снес часть передней стены. Но я заранее подготовил отступление. Когда сдаст кухонная дверь, спущусь в подвал. Посчастливится, отсижусь там до утра. Чтобы добраться до меня, ему надо весь этот чертов дом разнести, а над подвалом прочное перекрытие. И у меня лопата есть, могу еще глубже зарыться...
Казалось, в телефоне звучит целый хор других голосов.
- Что это? - спросил Герб Томпсон, ощутив холодную дрожь.
- Это? - повторил голос в телефоне.- Это голоса двенадцати тысяч, убитых тайфуном, семи тысяч, уничтоженных ураганом, трех тысяч, истребленных бурей. Тебе не скучно меня слушать? Понимаешь, в этом вся суть ветра, его плоть, он - полчища погибших. Ветер их убил, взял себе их разум. Взял все голоса и слил в один. Голоса миллионов, убитых за последние десять тысяч лет, истязаемых, гонимых с материка на материк, поглощенных муссонами и смерчами. Боже мой, какую поэму можно написать!
В телефоне звучали, отдавались голоса, крики, вой.
- Герб, где ты там? - позвала жена от карточного стола.
- И ветер, что ни год, становится умнее, он все присваивает себе - тело за телом, жизнь за жизнью, смерть за смертью...
- Герб, мы ждем тебя! - крикнула жена.
- К черту! - чуть не рявкнул он, обернувшись.- Минуты подождать не можете! - И снова в телефон: - Аллин, если хочешь, чтобы я к тебе сейчас приехал, я готов! Я должен был раньше...
- Ни в коем случае. Борьба непримиримая, еще и тебя в нее ввязывать! Лучше я повешу трубку. Кухонная дверь поддается, пора в подвал уходить.
- Ты еще позвонишь?
- Возможно, _ если мне повезет. Да только вряд ли. Сколько раз удавалось спастись, ускользнуть, но теперь, похоже, он припер меня к стенке. Надеюсь, я тебе не очень помешал, Герб.
- Ты никому не помешал, ясно? Звони еще.
- Попытаюсь...
Герб Томпсон вернулся к картам. Жена пристально поглядела на него.
- Как твой приятель, этот Аллин? - спросила она.- Трезвый еще?
- Он в жизни капли спиртного не проглотил,- угрюмо произнес Томпсон, садясь.- Я должен был давно поехать к нему.
- Но ведь он вот уже шесть недель каждый вечер звонит тебе. Ты десять раз, не меньше, ночевал у него, и ничего не случилось.
- Ему нужно помочь. Он способен навредить себе.
- Ты только недавно был у него, два дня назад, что же - так и ходить за ним все время?
- Завтра же не откладывая отвезу его в лечебницу. А жаль человека, он вполне рассудительный...
В половине одиннадцатого был подан кофе. Герб Томпсон медленно пил, поглядывая на телефон, и думал: "Хотелось бы знать - перебрался он в подвал?"
Герб Томпсон прошел к телефону, вызвал междугородную, заказал номер.
- К сожалению,- ответили ему со станции,- связь с этим районом прервана. Как только починят линию, мы вас соединим.
- Значит, связь прервана! - воскликнул Томпсон. Он повесил трубку, повернулся, распахнул дверцы стенного шкафа, схватил пальто.
- Герб! - крикнула жена.
- Я должен ехать туда! - ответил он, надевая пальто. Что-то бережно, мягко коснулось двери снаружи. Все вздрогнули, выпрямились.
- Кто это? - спросила жена Герба. Снова что-то тихо коснулось двери снаружи. Томпсон поспешно пересек холл, вдруг остановился. Снаружи донесся чуть слышный смех.
- Чтоб мне провалиться,- сказал Герб. С внезапным чувством приятного облегчения он взялся за дверную ручку.
- Этот смех я везде узнаю. Это же Аллин. Приехал все-таки, сам приехал. Не мог дождаться утра, не терпится рассказать мне свои басни.- Томпсон чуть улыбнулся.- Наверно, друзей привез. Похоже, их там много...
Он отворил наружную дверь.
На крыльце не было ни души.
Но Томпсон не растерялся. На его лице появилось озорное, лукавое выражение, он рассмеялся.
- Аллин? Брось свои шутки! Где ты? - Он включил наружное освещение, посмотрел налево, направо.- Аллин! Выходи!
Прямо в лицо ему подул ветер. Томпсон минуту постоял, вдруг ему стало очень холодно. Он вышел на крыльцо. Тревожно и испытующе поглядел вокруг.
Порыв ветра подхватил, дернул полы его пальто, растрепал волосы. И ему почудилось, что он опять слышит смех. Ветер обогнул дом, внезапно давление воздуха стало невыносимым, но шквал длился всего мгновение, ветер тут же умчался дальше.
Он улетел, прошелестев в высоких кронах, понесся прочь, возвращаясь к морю, к Целебесу, к Берегу Слоновой Кости, Суматре, мысу Горн, к Корнуоллу и Филиппинам. Все тише, тише, тише...
Томпсон стоял на месте, оцепенев. Потом вошел в дом, затворил дверь и прислонился к ней - неподвижный, глаза закрыты.
- В чем дело? - спросила жена.
Постоялец со второго этажа
The Man Upstairs
1947
Переводчик: Т. Жданова
Он помнил, как заботливо и со знанием дела бабушка поглаживала холодное разрезанное брюхо цыпленка и вынимала оттуда диковины: влажные блестящие петли кишок, пахнущие мясом, мускулистый комок сердца, желудок с зернышками внутри. Как аккуратно и нежно бабушка вспарывала цыпленка и засовывала внутрь пухлую маленькую ручку, чтобы лишить цыпленка его регалий. Потом все это разделялось, одно попадало в кастрюлю с водой, другое в бумагу - то, что пойдет на корм собакам. А затем ритуальная таксидермия, набивка птицы пропитанным водой и приправами хлебом, и хирургическая операция, производимая быстрой сверкающей иглой, стежок за стежком.
За одиннадцать лет жизни Дугласа это зрелище было одним из самых захватывающих.
Всего он насчитал двенадцать ножей в скрипучих ящиках магического кухонного стола, откуда бабушка, седовласая старая колдунья с добрым, мягким лицом, вынимала атрибуты для совершения таинства.
Дугласу разрешалось стоять, уткнув веснушчатый нос в край стола, и смотреть, но он обязан был молчать - пустая мальчишеская болтовня могла нарушить чары. Свершилось чудо, когда бабушка размахивала над птицей баночками для приправ, обильно посыпая ее, как подозревал Дуглас, прахом мумий и порошком из костей индейцев, при этом бормоча беззубым ртом таинственные вирши.
- Бабушка, - сказал наконец Дуглас, нарушив тишину. - Я такой же внутри? - Он показал на цыпленка.
- Да, - сказала бабушка. - Чуточку аккуратнее и презентабельнее, но такой же...
- И гораздо больше, - добавил Дуглас, гордясь своими кишками.
- Да, - сказала бабушка. - Гораздо больше.
- А у дедушки их даже больше, чем у меня. Вон у него какой живот, - он может класть туда свои локти!
Бабушка засмеялась и покачала головой.
Дуглас сказал:
- И Люси Уильямс, которая живет в конце улицы, она...
- Помолчи, детка! - закричала бабушка.
