Дневник, найденный в ванне - Колесников Олег Эрнестович "Magister" (полная версия книги .TXT) 📗
— Вы упомянули об интриге. Чья это была интрига?
Офицер побледнел. Его веки задрожали и опустились, несколько секунд он сидел с закрытыми глазами.
— Сверху, — прошептал он. — Сверху явно метили в меня, но ведь за мной нет никакой вины… Если бы вы воспользовались хотя бы частью своих широких полномочий и…
— И что?
— И замяли бы это дело, то я сумел бы…
Он не договорил. Затем какое-то время с близкого расстояния изучал поверхность моего лица.
Я видел блестящие, как стекло, белки его застывших, расширенных глаз. Пальцами рук, сложенных на коленях, он гладил, мял, дергал материал мундира.
— Девятьсот шестьдесят семь на восемнадцать на четыреста тридцать девять, — умоляюще прошептал он.
Я молчал.
— Четыреста одиннадцать… Шесть тысяч восемьсот девяносто четыре на пять! Нет? Тогда на сорок пять! На семьдесят!
Он заклинал меня дрожащим голосом. Я продолжал молчать. Он встал, бледный как стена.
— Девятнадцать? — сделал он еще одну попытку. Это прозвучало, как стон.
— Ага, значит, так? — сказал он. — Понимаю. Шестнадцать?.. Хорошо… Что ж… Прошу меня извинить.
Прежде чем я пришел в себя, он вышел в соседнюю комнату.
— Господин офицер! — крикнул я. — Подождите же! Я…
За приоткрытой дверью грохнул выстрел, вслед за которым послышался звук падающего тела. Остолбеневший, со вставшими дыбом волосами, я стоял посреди комнаты. "Бежать!" — зазвенело у меня в голове, но в то же время, весь обратившись в слух, я ловил звуки, все еще доносившиеся из комнаты. Что-то слабо стукнуло, словно каблук ударился об пол. Еще один шорох… и тишина, полная тишина. Через щель приоткрытой двери была видна нога в форменной штанине. Не спуская с нее глаз, я попятился задом к выходу, ощупью нашел ручку и надавил на нее.
Коридор — я проверил это двумя косыми взглядами — был пуст. Закрыв за собой дверь, я повернулся и прижался к ней спиной. Напротив, небрежно опираясь рукой о филенку, в распахнутой двери неподвижно стоял приземистый офицер и не отрываясь смотрел на меня. Внутри у меня все оборвалось. Я перестал дышать, ощущая, как делаюсь все более плоским под его слегка скучноватым ледяным взглядом. Его лицо, широкое, толстощекое, выражало все более явное неудовлетворение и недовольство.
Он извлек из кармана какой-то маленький предмет — перочинный ножик? подбросил его вверх раз, другой, третий, по-прежнему не спуская с меня глаз, затем крепко схватил его, провел указательным пальцем — с тихим треском выскочило лезвие. Он попробовал его подушечкой большого пальца, усмехнулся одними уголками губ, медленно прикрыл веки, словно бы говоря «да», после чего отступил в свою комнату и закрыл дверь.
Я стоял и ждал. В тишине возник носовой певучий звук поднимавшегося где-то лифта. Звук ослаб, исчез. Я снова слышал лишь шум собственной крови. Наконец я оторвал руки от лакированной поверхности двери. Мог ли он наблюдать за мной через замочную скважину? Нет, она была маленьким черным пятнышком.
Шаг… Затем второй, третий…
Я снова брел по бесконечным коридорам, сходившимся, расходившимся, без окон, залитым светом, со стенами без единого пятнышка, с вереницей сверкавших снежной белизной дверей, измученный, слишком обессиленный, чтобы решиться на еще одну попытку вторгнуться куда-либо, позволить вовлечь себя в еще один из тысяч водоворотов, поджидавших меня за звуконепроницаемыми перегородками. Время от времени я пытался отдохнуть, опершись о стену, но стены были слишком гладкими, слишком вертикальными, не давали надежной опоры.
Часы, не заведенные мною вовремя, встали неизвестно когда, и я не знал, день сейчас или ночь. Иногда я ловил себя на том, что двигался в каком-то трансе, теряя чувство реальности, когда хлопанье какой-либо двери или звук трогающегося лифта внезапно приводили меня в себя. Я пропускал людей с папками, в коридорах то становилось совсем пусто, то офицеры целыми процессиями двигались в какую-то одну сторону. Возможно, работа шла здесь круглые сутки. Я видел, как люди выходили из кабинетов, и видел других, которые их сменяли, но плохо помню, что было со мной самим. Собственно, я не помню из этого странствия ничего, хотя и двигался куда-то, входил в лифты, куда-то ехал, выходил, даже отвечал, когда ко мне приставали с какими-то пустяками — хотя, может, мне просто желали "спокойной ночи".
Мое сознание не воспринимало ничего, только отражало окружающее. Наконец, неизвестно каким образом, я очутился в проходе, ведущем к туалетным комнатам. Пройдя в одну из дверей, я обнаружил, что попал в похожую на операционную, сверкающую никелированными трубками и кафелем ванную комнату с мраморной, резной, словно саркофаг, ванной.
Едва усевшись на ее край, я почувствовал, что засыпаю. Последним усилием я хотел погасить подсматривавший за мной свет, но выключателя видно нигде не было. Некоторое время я сидел, покачиваясь, на широком краю ванны. Отблески отраженного от никелированных предметов света назойливо лезли в глаза, вонзались в веки, поигрывали бликами на ресницах.
Несмотря на такую пытку, я все же заснул. Закрыв лицо руками, сполз на что-то твердое, ударился обо что-то острое, но боль нисколько меня не побеспокоила.
Сколько времени я проспал, не знаю.
Пробуждался я с трудом, долго, пробираясь через бесформенные, загромоздившие вход в явь какие-то вязкие, хотя и невесомые препятствия. Наконец я отбросил последнее — как крышку гроба — и в мои зрачки полилось сияние, исходившее из голой лампочки под высоким белым лепным потолком.
Я лежал навзничь возле мраморного основания ванны, и кости мои ныли, словно после падения с высоты. Прежде всего я поспешил стащить с себя одежду и вымыться под душем. В серебряной полочке на стене я обнаружил стаканчик с жидким ароматным мылом, оказалось здесь и мохнатое жесткое полотенце с вышитыми на нем широко раскрытыми глазами, одно прикосновение которого разгоняло кровь и заставляло гореть кожу. Проникнувшись бодростью и свежестью, я поспешил одеться. До этой минуты я совсем не думал о том, что буду делать дальше. Протянув руку к задвижке, я вдруг впервые после пробуждения осознал, где нахожусь, и острота этого открытия поразила меня, как электрический разряд. Я словно бы ощутил неподвижный белый лабиринт, который за тонкой перегородкой бесстрастно ожидал моего бесконечного, как и он сам, блуждания. Я почувствовал сети его коридоров, ловушки разделенных звуконепроницаемыми стенами комнат, каждая из которых была готова втянуть меня в свою историю, чтобы затем тут же выплюнуть.
От этой вспышки ясновидения я задрожал, в долю секунды покрывшись потом. Я был готов выбежать наружу с отчаянным бессмысленным воплем о помощи или с мольбой о милосердной смерти. Но этот приступ слабости длился очень недолго.
Я глубоко вздохнул, выпрямился, отряхнул одежду, проверил с помощью зеркала над боковым умывальником, выгляжу ли я должным образом, и ровным, не очень быстрым, но и не слишком медленным, в навязанном Зданием ритме, деловым шагом вышел из ванной.
Перед тем, как выйти, я поставил часы на восемь. Сделал я это наугад, чтобы иметь хотя бы какое-то представление о ходе времени, пусть даже и не ведая, день ли сейчас или ночь. Коридор, в который я вышел, был боковым, редко посещаемым ответвлением главного. По мере моего приближения к основной магистрали движение вокруг меня усиливалось. Служебная деятельность шла своим чередом. Я спустился на лифте вниз, питая слабую надежду, что, может быть, попаду в столовую во время завтрака, однако стеклянные двери были закрыты. В помещении шла уборка. Я вернулся к лифту и поехал на четвертый этаж. Его я выбрал лишь потому, что кнопка с этим номером блестела сильнее других, словно ее чаще всего нажимали.
Коридор, в точности такой же, как и другие, оказался безлюдным.
Почти в самом его конце, перед поворотом, у одной из дверей стоял солдат. Это был первый не имевший никакого звания военный, с которым я здесь столкнулся. Простой мундир был стянут жестким ремнем. Он стоял как изваяние, по стойке «смирно», держа в руках, обтянутых перчатками, темный автомат.
