Мир Феликса (СИ) - Мельников Евгений (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

Annotation

Мир изменился, вы это чувствуете, но боитесь произнести. Вы видите это на улице, читаете об этом в новостях, слышите это в голосах ваших близких. Если вы не знаете ничего о Феликсе, значит, наше будущее в ваших руках.

Мир Феликса

1. Инъекция

2. Заражение

3. Инкубация

4. Эпидемия

5. Карантин

6. Антитело

7. Экскубатор

Мир Феликса

1. Инъекция

Посмотрите по сторонам. Убедитесь, что никто не следит за вами. Если вы читаете этот дневник и не знаете, кто такой Феликс Грин, значит, не все еще потеряно. У меня осталось совсем немного времени, скоро меня не станет, но мир этого не заметит. Теперь только от вас зависит, будет ли он прежним.

Начиная писать дневник, я старался быть максимально кратким, но при этом не упустить ни одной важной детали. Надеюсь, цель моя будет достигнута, и вы поверите в эту историю, которая нормальному человеку, скорее всего, покажется полнейшим бредом. Итак, начнем с самого начала.

1. ИНЪЕКЦИЯ

Феликс Грин всегда был особенным. С первого дня нашего знакомства он поразил меня своей уникальной способностью смотреть на вещи с неожиданной стороны. Ему как будто было доступно дополнительное измерение, из которого он наблюдал за нашим миром, это все равно что рассматривать под микроскопом популяцию бактерий в чашке Петри, которые, по сути, живут в одной плоскости. Он был ученым с большой буквы, одним из тех, кто переворачивает науку с ног на голову. Если кто-то и мог создать вакцину от СПИДа или победить Эболу, то именно он.

Меня зовут Андрей, я ученый. Успешно защитив кандидатскую, я устроился на работу в НИИ вирусологии; там я и встретил Феликса. Он был микробиологом, как и я. Мы вместе ставили эксперименты над вирусом гриппа, он, как более опытный сотрудник, руководил нашей группой. Я не солгу, если скажу, что именно от него я получил важнейшую часть практических знаний. После знакомства с ним я понял, что обучение — это долгий путь, который не заканчивается с выпуском из ВУЗа, учителя встречаются нам на протяжении всей жизни.

Вместе с тем, несмотря на мой малый опыт, очень скоро большая часть работы оказалась на моих плечах, и в итоге я, как никто другой, владел информацией по нашим исследованиям. Феликс быстро разглядел во мне молодецкое рвение и страсть до научной работы. Будь то грипп или краснуха — я готов был вгрызаться в любую задачу и день за днем терпеливо ставить однотипные опыты и вести статистику. Тем более, у меня за плечами была неслабая научная работа по происхождению воздушно-капельных вирусов. Феликсу же давно наскучило бросать по капле в одно и то же море, мое неутомимое рвение было ему на руку. Благодаря мне он смог уделять больше времени своим никому не ведомым идеям.

Я часто наблюдал его застывшим в кресле в полулежачем положении, с неподвижным взглядом, прилипшим к потолку, с откинутой головой и лысиной, смотрящей на входную дверь, словно камера наблюдения. Иногда его глаза двигались по ломаной траектории, как будто что-то рисовали там, на потолке. Со временем я понял, что это был признак процесса научного поиска. Я никогда не спрашивал его, о чем он думает, в своих размышлениях он выглядел словно в панцире, в личной крепости, куда чужакам вход закрыт.

Вместе с тем, Феликс не был полностью замкнутым, как могло показаться. Да, в первые минуты знакомства он мог быть закрытым и даже грубоватым, но, стоило познакомиться с ним поближе, скажем, дойти до совместной чашки чая, он открывался как доброжелательный собеседник. Ему не были чужды простые житейские темы, вроде политики или спорта, правда и тут он удивлял неординарностью взглядов. Я помню, как мы впервые напились вдвоем. Да, выпивать он тоже умел. Делал он это крайне редко, и первое время я был уверен, что он не пьет в принципе, поэтому, когда он вдруг под конец рабочей недели предложил мне зайти в бар и пропустить по стаканчику, я был крайне удивлен. Мы пили бельгийское пиво и разговаривали, о чем только можно: о популярной науке, о женщинах, о философии — именно такой порядок удачно соответствовал смене стадий опьянения. Так под завершение вечера, когда три бокала эля плотно придавили его веки, он сказал мне одну вещь, над которой я думал, пока не заснул в такси:

— Попробуй представить, — сказал он, — нечто противоположное раздвоению личности.

Далее он продолжил свою мысль неконкретной жестикуляцией и вскоре оставил ее, как будто забыл или случайно сорвался с нити рассуждений.

Феликс очень мало спал, это было заметно по его частой борьбе со сном в лаборатории. Он приходил на работу раньше всех, выпивал много кофе и час или два занимался своими делами, прежде чем приступить к работе. Он добросовестно выполнял свои исследовательские и организационные задачи, после чего снова брался за то, что он называл своим хобби. Уходил из института он, как правило, последним.

В остальном, если смотреть поверхностно, Феликс был похож на обычного человека, вернее, на обычного сотрудника НИИ. Он носил серые джинсы и незатейливый свитер, без оленей, реже — казуальный пиджак, в такие дни он выглядел гораздо более опрятно. Рубашки он менял регулярно, по меньшей мере, два раза в неделю. Портфель же у него был один на протяжении, как минимум, пяти лет, зато добротный, из качественного кожзаменителя, подаренный ему коллегами. Самым верным другом Феликса был его пес — дружелюбный сеттер по имени Джек. Я узнал о нем из его рассказов, на которые мне нечем было ответить, разве что рассказать о своем мохнатом, рыжем придурке Барсике.

В добавок ко всему, Феликс был убежденным вегетарианцем. При этом, он не был одним из тех защитников говядины, которые начинают задыхаться, если за целый день ни с кем не поделились своими убеждениями. Он не ел мяса, потому что просто любил животных. В его отношении к братьям нашим меньшим я видел особое уважение, похожее на уважение к древним предкам, которые далеки от технологий, но намного ближе нас к природе, к чистой, естественной морали, не исковерканной социумом.

В целом, нельзя сказать о Феликсе ничего плохого. Если спросите, был ли он добрым, я не отвечу ничего. На его примере я понял, что оценивать гения с позиции добра и зла — все равно что судить о звере по его месту в пищевой цепи. Будь он хищником или травоядным, для нас важнее его исключительные способности — умеет ли он плавать, летать или рыть землю. Феликс умел все. Он был не только вирусологом, помимо этого он изучал психофизику и кибернетику — пожалуй, нет в русском языке более точного названия для науки, предметом которой является сознание как математическая модель. Мне нравилось поддерживать его разговоры о сознании.

— Ты задумывался когда-нибудь, что есть Ты? — Спросил он меня в одной из наших поездок на метро. — Ты — это твое тело? Руки, ноги, сердце, желудок? Или, может быть, твои глаза или даже твой рот? Я уверен, многие люди считают именно так.

— Не знаю. — Ответил я. — Мне кажется, Я — это, скорее, мой мозг. К нему нервными пучками подключены все органы чувств, он вырабатывает импульсы, приводящие к сокращению мышц.

— Уже лучше. — В умеренных эмоциях произнес Феликс. — Но мозг, клетки, даже импульсы — это все, в конечном счете, материя.

— Ну да, все верно, я ведь материален. — Я еще не понимал, к чему он меня подводил.

— Вот тут загвоздка. — Чуть более живо возразил он. — Материально твое тело, даже твой мозг, но Ты — нечто более сложное.

— Ну хорошо, — прервал его я, — Я — сознание, оно не материально.

— Именно! — Наконец, подтвердил он. Мысль его была вполне понятна и проста, и уж точно не стоила такого раздутого обсуждения. — А теперь подумай, что есть сознание и каково необходимое условие для его существования. — Тут я озадачился. Феликс ждал ответа с полминуты, но я так ничего и не предложил. — То, что мы называем сознанием — в конечном счете, совокупность огромного числа однотипных элементарных процессов, простых в своей физике, но образующих неповторимо сложную систему. Мы слишком сильно ассоциируем сознание с восприятием внешнего мира, уделяем чрезмерное внимание его связи с чувствами. Ты верно заметил, что электроника нашего мозга связана с органами чувств. Теперь попробуй абстрагироваться от этого. — Я добросовестно начал пробовать. — Ведь вариантов восприятия окружающего мира может быть масса. Пусть у нас не будет глаз, ушей, носа, вкусовых рецепторов, но будет, скажем, оболочка, улавливающая электромагнитное излучение в полном диапазоне — не просто крохотный зрачок, а замкнутая поверхность, дающая обзор во всех направлениях и на всех частотах.