Безатказнае арудие - Бэнкс Иэн М. (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗

Иэн М. Бэнкс

Безатказнае арудие

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Потом все словно куда-то исчезло: ощущения, память, «я», даже само представление «быть», на котором зиждется реальность, – все это, казалось, сгинуло в никуда, а вместо них – лишь понимание: ничего этого больше нет; а потом и это потеряло всякий смысл и в течение неуловимого, бесконечного мгновения было только ощущение чего-то – чего-то, не наделенного ни разумом, ни целью, ни мыслью, одним только знанием того, что оно есть.

Потом наступило восстановление: через пласты мысли и развития, обучения и формирования завязывалось и наконец пробудилось нечто индивидуальное, имеющее форму и способное обрести имя.

Жужжание. Жужжащий звук. Внизу что-то мягкое. Темнота. Попытаться открыть глаза. Что-то липкое. Попытаться еще раз. Световая вспышка обрела форму 00. Глаза вроде открылись, разлиплись, но все еще темно. Запахи. Одновременно бодрости и разложения, насыщенные жизнесмертью, будят какое-то воспоминание, недавнее, но и запредельно далекое. Возникает свет; маленькая… искать название цвета… маленькая краснота, висящая в воздухе. Шевельнуть рукой, появляются пальцы. Правая рука. Шуршание – кожа трется о кожу, и возникает осязание.

Предплечье, кисть, пальцы: поднять, придать положение, сфокусировать зрение. Красный лоскуток мягкого света исчезает. Найти его. Рука дрожит, ощущение слабости в руке. Падает туда, где была, – сбоку. Кожа о кожу.

Щелчок.

Жужжащий звук, что-то опять скользит, но уже не кожа о кожу – жестче. Потом свет сзади/сверху. Маленькое красное пятнышко исчезло. Потом движение. Темнота наверху/вокруг уходит назад, теперь лицо шея плечи грудь/предплечья туловище/руки па свету. Глаза моргают на свету. Свет серо-розовый, теперь сверкает; ярко-синее через отверстие в кривой скале наверху/ вокруг.

Ждать. Набираться сил. Пусть глаза приспособятся. Щебетание вокруг, стена вокруг/наверху (не скала – стена), искривляется, закругляется (потолок; крыша). Отверстие в стене, откуда свет, называется окно.

Лежать здесь, повернуть голову; еще одна дыра сверкнула над плечом; доходит до самой земли и называется дверь. Там, за нею, дневной свет, зелень деревьев, травы. Пол внизу под тем, где лежишь, – спрессованная земля, светло-коричневая с маленькими камнями в ней. Щебетание – это пение птиц.

Медленно приподняться, руки сзади, опереться на локти, посмотреть вниз на ноги; женщина, голая, цвета земли.

Земля совсем рядом; вполне можно встать. Привстать больше, поворот (головокружение на миг, потом прошло), потом ноги сбросить в сторону… в сторону с чего?… с лежака, с лежака, который появился из отверстия в стене здания, лежать на лежаке, а потом… встать.

Держаться за лежак, в ногах странное чувство, потом встать нормально, не держась, и потянуться. Потянуться приятно. Лежак уходит обратно в стену; смотреть, как он исчезает, и смотреть, как часть стены опускается, закрывая отверстие в стене, отверстие, откуда появилась. Чувствовать… печаль, почувствовать… и приятно. Глубоко вздохнуть.

Звук дыхания, потом звук кашля и… наконец голос. Прочистить горло, потом сказать:

«Говорить».

Чуть испугаться. Горло и лицо чувствуют голос. Потрогать лицо, ощутить… улыбнуться. «Улыбнуться». Ощутить, как что-то поднимается изнутри. «Лицо». Все поднимается. «Лицо улыбаться». Все то же. «Лицо улыбаться приятно живой дыра красный стена я смотреть дверь дверной проем солнце сад, Я!»

Потом раздается смех, взрывается, наполняет маленькую каменную ротонду и выплескивается в сад; птичка мечется в воздухе среди трепещущих листьев и улетает, оставляя после себя щебет.

Смех прекращается. Сесть на иол в здании. Чувство пустоты внутри; голод. «Смех. Голод. Я голод. Я голодна. Я смеюсь. Я смеялась, я голодна». Встать. «Он». Усмехнуться. «Усмехнуться. Встать и усмехнуться, я. Я учусь. Теперь я иду».

Но повернуться и посмотреть внутрь здания; кривые стены, утоптанный земляной пол, отполированные прямоугольные камни с буквами на них вделаны в стену, некоторые с маленькими крышечкам и/корзиночкам и/державками. Не знает точно, какой из них с лежаком и маленьким красным пятнышком, не знает точно, из какого она появилась. Печаль, немного.

Повернуться снова и идти к двери, выглянуть на небольшую полянку. Деревья, кусты, трава, несколько цветков, ручеек по земле.

«Вода. Я пить. У меня пить, я хочу пить; я попью. Теперь идти попить. Хорошо».

Оставить склеп, где родилась.

«Небо. Голубое. Облака. Прогулка. Дорожка. Деревья. Кусты. Дорожка. Еще дорожка. Снова небо. Холмы. Ой! Ой, тень. Испуг. Смех! Куст побольше. Плоская трава. Жажда; сухой рот; думать хватит пока говорить. Ха-ха!»

2

Утром сто сорок третьего дня года, который по новому стилю назывался последний-второй, Хортис Гадфий III, главный ученый объединенного клана Расчеты/Привилегии, сидя на стальной балке, взирала на почти завершенную громаду разжижающей установки номер два нового кислородного завода Большого зала и покачивала головой.

Она смотрела, как кран перемещает поддон со стальными листами в направлении рабочих, ожидавших груза на самой верхушке сооружения. Над кружевным плетением стрелы крана вращалось массивное тело вентилятора, ворчали двигатели, подавая новую порцию воздуха. Она обвела глазами все это муравьиное мельтешение на стройке нового кислородного завода, где пыхтели, тарахтели и гудели работающие двигатели, где ползали, плавали, катились или просто стояли машины, где потели, напрягались, поднимали и тащили грузы химерики, где трудились и люди – кричали или просто стояли, почесывая головы.

Гадфий провела пальцем по слою пыли на балке, потом поднесла запачканный палец к лицу, размышляя, нет ли в этом мазке какой-нибудь наномашины, которая могла бы за день создать машины, которые создали бы машины, которые создали бы машины, которые дали бы столь нужный всем кислород, причем к концу сезона, а не к концу следующего года. Она вытерла палец об одежду и снова посмотрела на разжижающую установку номер два: ее одолевало беспокойство, будет ли установка работать надлежащим образом, а если будет, то найдутся ли работоспособные ракеты – потребители ее кислорода.

Она повернулась к трем огромным окнам Зала, за которыми (под высоким потолком-облаком, никогда не изливавшим дождя) сияло солнце, высвечивая косыми лучами висящую в воздухе пыль, освещая подернутый дымкой ландшафт в нескольких километрах дальше, поблескивая на башнях и куполах Зала-Сити в двух тысячах метрах под висячим Фонарным дворцом причудливой архитектуры.

Снаружи было светло. В такие дни легко себя убедить, будто в мире пока еще все в порядке, будто нет никакой угрозы, никакой тени на лице ночи, никакой безжалостной, надвигающейся катастрофы Бессистемного масштаба. В такие дни можно убеждать себя, будто все это огромная ошибка или массовая галлюцинация, а зрелище, открывшееся ей прошлой ночью у купола обсерватории над темным Дворцом, было игрой ее воображения, сном, который не исчез или не был как следует оценен по пробуждении, а потому сохранился в виде кошмара.

Она встала и направилась туда, где ее ждали молодой адъютант и научный помощник. Оба вполголоса беседовали среди строительного хаоса кислородного завода и время от времени со снисходительным пренебрежением поглядывали на всю эту низкую возню, потребности в которой обусловлены чисто технологическими соображениями. И Гадфий ничуть не удивилась бы этому – рассуждают, что это взбрело в голову старушке и для чего она торчит на строительной площадке дольше необходимого.

Возможно, ей вообще не было нужды участвовать в совещании на стройке. Научные аспекты строительства давно были согласованы, и теперь вся ответственность лежала на техниках и технологах. Тем не менее ее приглашали на такие встречи из вежливости (и из-за ее высокого положения), и она приходила, если могла, потому что беспокоилась, как бы в спешке они, воссоздавая технологии и процессы, устаревшие тысячи лет назад, не упустили чего-нибудь, не забыли бы какого-нибудь простого факта, не проморгали очевидного, не проглядели серьезной опасности. Такое упущение можно было бы без труда ликвидировать, но времени оставалось так мало, что любая остановка работ могла привести к катастрофе. И если все же, впадая в хандру, она предвидела неизбежность остановок, то была исполнена решимости сделать все от нее зависящее, чтобы, случись такое, это произошло бы не из-за ее халатности.