Локатор - Никитин Юрий Александрович (мир бесплатных книг .txt) 📗

Панель гигантской машины искрилась сотнями циферблатов, больших и малых экранов, множеством разноцветных лампочек. Это была знаменитая электронно-вычислительная машина «Алкома-12».

Я находился в зале машинных расчетов и чувствовал себя очень уютно в старом глубоком кресле. Его спинка едва слышно поскрипывала, когда я наваливался всей тяжестью, деревянные подлокотники поблескивали от прикосновения сотни рук.

– Олесь, – сказал я, – как попала сюда эта архаика? В твоем страшном царстве машин пристало бы что-нибудь соответствующее.

Олесь возился с перфокартами. Он был высоким и сильно сутулым парнем. На длинном некрасивом носу сидели огромные очки. В свои тридцать лет он уже заимел изрядную лысину и бледное нездоровое лицо.

На мое замечание он буркнул:

– Завтра специально для тебя принесу зубоврачебное кресло.

– Ну зачем же такие жертвы? – сказал я томно.

Хотя, честно говоря, именно такие страшилища и подошли бы такому чересчур строгому помещению. Здесь все блестело и сияло чистотой и хромированными деталями, а холодный блеск металла спорил безжизненностью с люминесцентными экранами. А мне почему-то больше нравились запыленные помещения, полные старых книг и картин, когда в каждом углу висит роскошная паутина, а пол испещрен следами мышиных лапок…

– Готово! – объявил Олесь.

Он вставил последнюю катушку, в стремительном темпе сыграл на пульте управления. Пальцы у него были гибкими, как у музыканта. Я тут же подумал, что это сравнение устарело. Скоро, желая похвалить музыканта, будут сравнивать его с виртуозным программистом.

– Ты всерьез? – спросил я недоверчиво.

– Разумеется, – ответил он очень серьезно.

– Поручаешь машине подобрать невесту?

– Все верно, поэт. Все верно.

Я не люблю, когда меня называют поэтом. Как-то нескромно звучит, хотя действительно зарабатываю на жизнь стихами.

– Брак по расчету… Ужасно! Не представляю, как вы посмотрите друг другу в глаза. Я бы со стыда сгорел. Твоя избранница должна быть такой же толстокожей, как и ты!

– Проповедуешь стихийную любовь? – спросил он.

– Да, любовь должна быть неожиданной. Случайной. Чтобы нечаянно встретились, взглянули друг другу в глаза и – разгорелось пламя! Понимаешь, глаза в глаза!

Он некоторое время молча смотрел на меня поверх очков, словно бы я сморозил невесть какую глупость, а не высказал кредо настоящей любви. Потом быстро подошел к двери, ведущей на балкон, и резко распахнул.

– Иди сюда, поэт!

Я нехотя вылез из кресла. Олесь стоял у перил и смотрел на улицу. Ощутив мое присутствие, молча указал вниз.

По улице текла полноводная людская река. Из подъездов контор и учреждений выливались новые ручейки, из массивных ворот расположенного напротив военного училища вырвался сильный и бурный поток зеленого цвета. Чуть дальше к полноводному течению присоединялись черные струйки служащих главков, потом влился веселый жеребячий ручеек светло-зеленых штормовок студенческих стройотрядов, мощной струей хлестнул оранжевый поток рабочих-дорожников, выплеснулась мутная пена из дверей гигантского пивного бара.

Русло было испещрено черными дырами подземных переходов и метро, над ними завихрялись людские водовороты. И все же исполинская река не мелела, ибо на всем ее протяжении из множества дверей выплескивались новые ручьи.

Иногда возникали круговороты возле лотков с пирожками, время от времени можно было увидеть буруны фонарных столбов, но в целом река текла, не встречая препятствий. Вдоль всей улицы ее жадно сглатывали разномастные автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутные такси. Значительная часть проваливалась в черные дыры метро и продолжала путешествовать подземными потоками, часть всасывалась корнями лифтов и затем возгонялась по стволам небоскребов, но река все так же текла неудержимо, напористо, неистощимо, неуклонно, неукротимо, настойчиво… И не было ей ни конца, ни края.

Как и всякая бурная вода, она несла в себе и долю мусора. Трудолюбивые рыбки-санитары – названные здесь дворниками, – усердно вылавливали сор, старательно чистили дно великой реки.

На перекрестке река разветвлялась. Соседний квартал выглядел сахарным островом в море кипятка. На миг промелькнуло нелепое опасение: не рухнет ли под напором, не растворится ли?

– Здесь около ста тысяч человек, – сказал Олесь. Он все так же хмуро смотрел вниз. – Из них десять тысяч незамужних девушек! Скажи, ты с каждой из них знаком? Учти, точно такое же столпотворение в моменты пик наблюдается во всех центральных районах Москвы. В других городах страны – примерно такая же картина. А теперь объясни мне, как ты с каждой из живущих на Земле девушек сможешь посмотреть «глаза в глаза»?

Я молчал. Не хотелось признаваться, что и самого мучила мысль о необъятности мира. Столько останется непрочитанных книг, стольких прекрасных девушек даже не увижу…

– Извини, чуткая душа, – сказал он едко, – но ты очень похож на одного моего друга.

Он приоткрыл дверь и громко позвал:

– Вася, друг!

За дверью послышался шорох, Олесь приоткрыл створки пошире, и в щель важно вошел большой черный кот. Хвост он держал трубой, на меня посматривал недружелюбно.

– Вот существо, – сказал Олесь, – которое тоже довольствуется «стихийной» любовью. Радиус его действия ограничивается крышами двух соседних домов.

Кот потерся о его ногу и что-то сказал на кошачьем языке.

– Он спрашивает о твоем радиусе, – перевел Олесь. – Знаешь ли ты всех девушек в своем доме? Не говоря уже о соседних.

Кот смотрел на меня зелеными глазами. В животе у него противно урчало, Олесь достал сигарету, закурил. Потом сказал:

– Кроме того, признайся: «глаза в глаза» – басня. Поэтическая метафора. Твое приличное воспитание не позволит знакомиться на улице.

– Не позволит, – согласился я неохотно.

– Вот-вот. Значит, выбор у тебя еще более ограничен, чем у Васьки. А я поведу поиск по всему земному шару! Чтобы найти ту, Единственную. А теперь скажи мне, поэт: кто из нас больший романтик?

Он бросил сигарету на пол, яростно затоптал.

– Я не верю в машины, – сказал я упрямо.