Зеркало ночи - Вирен Георгий Валентинович (книги хорошего качества TXT) 📗

Георгий Валентинович Вирен

Зеркало ночи

I

Зрителей на стадионе было трое. Сидели бок о бок, в серых плащах с поднятыми воротниками и молча смотрели на пустое поле. Стадион был маленький, неухоженный. Дождь заладил моросить с ночи, шел все утро, а теперь с неба летела мокрая пыль. Старик, сидящий в середине, поглядел на часы, и сосед слева – лет сорока, с лицом, пухлым как булка, поспешно успокоил:

– Сейчас начнут, сейчас…

И тут же раздался треск мотора. Из-под трибун неторопливо выехал странный серый автомобильчик, похожий на сильно вытянутую каплю – узкий, почти острый спереди и толстый, круглый сзади. Он ехал осторожно, словно пробуя гаревую дорожку, сделал круг, еще один, стал набирать скорость, все быстрей, быстрей…

Старик вздохнул.

Третий круг автомобиль прошел стремительно, будто и правда превратился в невесомую каплю, гонимую ураганом. Звук мотора стал тонким, зудящим… Из задней части машины выдвинулось нечто вроде крыльев, она задрожала на ходу и вдруг оторвалась от земли, быстро и плавно взлетела метра на три и легла в крутой вираж. Круг за кругом, поднимаясь все выше, она облетала стадион. Потом быстро снизилась, резко ударилась задними колесами о землю, подскочила и покатила по дорожке, снижая скорость. Крылья спрятались. Автомобиль остановился и постоял, как будто в ожидании. Трое на трибуне не двигались. Наконец поднялась вверх дверца машины, оттуда выбрались двое водителей, постучали ногами о колеса, что-то сказали друг другу и медленно направились к зрителям. Первым шел высокий парень с испачканным черным лбом и улыбался.

– Ну как? – довольно крикнул он еще издали.

Старик поднялся, его спутники тоже.

– Стоило мокнуть, – мрачно сказал он и сразу пошел к выходу.

Улыбка исчезла с лица чумазого парня, он подбежал к оставшимся.

– Постойте, товарищи! Вы же обещали…

Человек-булка развел руками, а второй – аскетичный брюнет – вежливо пояснил:

– Это не то, что мы ищем…

– Да чего искать, чего искать-то? – заволновался водитель. – Наш «Икар» по своим параметрам не имеет аналогов в отечественном автостроении и выигрывает по всем основным показателям у машин зарубежных! Да вы что, товарищи! И мы это все – своими руками! Каждую детальку! В сарае, без всяких условий! Если нам базу дать, так мы…

– Брось, Коля, не унижайся, – зло крикнул его напарник. – Ты же видишь – этим чинодралам на все начхать!

– Ну зачем же так! – человек-булка всплеснул руками. – Вы меня простите, но вы нас и Николая Николаевича ввели в заблуждение. Может быть, невольно, я понимаю, но все-таки, все-таки! Вы обещали показать нам уникальное достижение человеческой мысли, так? А показали всего лишь автомобиль, ну пусть даже летающий…

– Ни фига себе! – возмутился Коля. – Ну, если это не уникальное достижение, то я не знаю, какого рожна вам надо! Это же «Шаттл» советских магистралей! Неужели непонятно? Это же революция на транспорте, ё-моё!

– Мы этим не за-ни-ма-ем-ся! – как глухим, крикнул булка.

– Но хоть как-то помочь вы можете? – сбавил тон Коля. – Ведь этот ваш… Николай Николаевич, вы говорили – академик?

– Да, академик. А мы вот – доктора наук. Но мы не занимаемся автомобилями…

– Но связи у вас небось есть… Ведь мы ради дела стараемся, – сказал Коля совсем жалко, и напарник его аж плюнул от злости.

– Хорошо, – сказал брюнет. – Я попрошу Николая Николаевича позвонить… Кому звонить? – спросил он булку.

Тот пожал плечами.

– Может, в КБ АЗЛК? – подсказал Коля.

Брюнет нервно дернул головой.

– Я не знаю, что такое АЗЛК. Николай Николаевич позвонит заместителю Предсовмина, который курирует автомобильную промышленность, и тот вас примет.

– Правда, что ли? – недоверчиво хмыкнул Коля.

– Вы только серьезно подготовьтесь к разговору, продумайте ваши аргументы, представьте техническую документацию…

– Да мы уж, конечно, – начал воспрявший Коля, но брюнет оборвал его:

– Будьте здоровы. Мы свяжемся с вами.

Старик, то бишь Николай Николаевич, ждал в «Волге» у ворот стадиона. Когда булка и брюнет забрались на заднее сиденье, он сказал шоферу: «В институт» – и уткнулся в цветастый шарфик. Разбрызгивая лужи, «Волга» выбралась на шоссе. Все молчали.

– Прагматики чертовы! – вдруг буркнул академик. – А ты, Семен, тоже хорош – клюнул!

– Николай Николаевич! – попытался оправдаться булка. – Они темнили. Говорили, что покажут нечто сверхъестественное, а что именно – отказывались сказать…

– Мне это приглашение на стадион сразу не понравилось, – сказал брюнет.

– Разве дело в месте, Костя, – уныло ответил Семен.

– Люди сориентированы на немедленную практическую пользу, – неожиданно академик заговорил чеканным лекционным тоном. – Это беда современного мышления. Человек ограничен праксисом, не желает заглянуть за его границы. Технократический образ мысли резко снизил его реальные возможности…

– Они не виноваты, – вздохнул Семен.

– Виноваты! Во всем, что происходит с людьми, виноваты сами люди, и никто другой – просто некому больше, – рассердился академик и вдруг спросил с упреком: – Костя, ты ищешь Зеркальщика?

– Пока безуспешно, – сухо ответил брюнет.

– По-моему, это миф, – сказал Семен.

– Вот и докажи, что миф! Бросай своих Монгольфье и экстрасенсов, присоединяйся к Косте.

– Хорошо, Николай Николаевич. Но я почти уверен, что все эти слухи – бред.

– А нам и нужен бред! – тонко крикнул старик. – Нам не нужны изобретатели порхающих сенокосилок и ночных горшков с дистанционным управлением! Мы должны иметь дело только с чудовищным, невообразимым бредом, с нелепицей, с абракадаброй! Только там нужно искать! Только там!

II

Матвею приснилась зима. И еще во сне, малым, неуснувшим краем сознания он понял: зима пришла наяву. Утром, открыв глаза, он увидел, что комнату залил прозрачный свет – не такой, как в прежние дни мутной осени. Матвей встал, тронул ладонями печку – она ответила угасающим теплом: выстыла за ночь. В окно увидел, что и ожидал: тонкий слой снега покрыл огород, дровяной сарайчик, дорожку. Накинув тулуп, Матвей вышел в сени, открыл дверь и постоял на пороге. Втягивал свежий запах снега, пропитывался им. Не хотел сделать ни шагу за порог, чтоб не нарушить чистый покров, брошенный на семь ступенек крыльца. Скоро замерз и похромал в дом.

Он ждал эту зиму, с августовской теплыни ждал, через бабье лето и промозглый дождливый октябрь. С тайной радостью видел отъезжающих дачников, обнаруживал по вечерам, что вот еще один дом стал темным, и еще, и еще. Он знал, что совсем один не останется, но все-таки жизнь замрет, затаится зимой, опустеет и вымерзнет. Не раз уже снилась ему многоснежная зима с сугробами до окон и гулом метелей и виделась почему-то свечечка в его окне, затепленная, как лампада у церковных врат. Зима снилась безлюдная, исчирканная заячьими и лисьими следами, примятая волчьими лапами. Иногда он говорил с собой, называя себя, как мать звала, а больше никто и никогда: Матюшкой. Осенью часто ныла увечная нога, и он заговаривал боль, успокаивал себя: «Подожди, Матюшка, придет зима – сразу легче станет». И казалось ясным, что зиму он ждет просто из-за ноги, вот и все, ничего больше. Но тем же самым не спящим ни во сне, ни наяву краешком сознания знал он, что ни при чем тут боль (ему ли, горящим комком выбросившемуся из охваченного пламенем истребителя, ему ли, дважды при ясном рассудке уходившему в клиническую смерть, перенесшему десяток операций, ему ли бояться боли?), а дело в том, что… Не мог он сказать, а только чувствовал, как зверь, чуял, что сейчас нужна зима. Потому что она – одиночество, и покой, и заброшенность, и свечечка грошовая, от покойницы бабки Груни оставшаяся. А все это вместе – исцеление. Не от болей – с ними свыкся, с ними и в могилу, – а от смуты душевной, от наваждений минувшего года.