Дефенестрация Эрминтруды Инч - Кларк Артур Чарльз (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

Артур Кларк

Дефенестрация Эрминтруды Инч

Я сейчас я должен выполнить краткую, но печальную обязанность. Одной из многочисленных тайн, окружавших Гарри Парвиса – а он столь охотно делился с нами любой иной информацией, – было наличие или отсутствие миссис Парвис. Да, обручального кольца он не носил, но в наши дни это мало что значит. Почти столь же мало, – и это скажет вам любой владелец гостиницы, – как и обратное.

Во многих своих повествованиях Гарри проявлял откровенную враждебность по отношению к тем, кого один мой польский друг, чье владение английским сильно уступает его галантности, всегда называл дамами женского пола. И воистину любопытным оказалось совпадение, что самая последняя история, которую рассказал нам Гарри, сперва указала, а затем и убедительно доказала его брачный статус.

Не знаю, кто произнес в нашей компании слово «дефенестрация», ведь оно, в конце концов, не является часто употребляемым абстрактным существительным. Наверное, один из подозрительно эрудированных молодых завсегдатаев «Белого оленя»; некоторые из них только-только выпорхнули из колледжа и, щеголяя подобными словечками, заставляют нас, ветеранов, ощущать себя неоперившимися юными невеждами. Но от слова, означающего на юридическом новоязе «выбрасывание из окна», разговор вполне естественно перешел на само деяние. Не доводилось ли кому из присутствующих испытывать дефенестрацию? Может, кому-либо такие личности известны?

– Да, – сказал Гарри. – Это произошло с одной моей знакомой, весьма болтливой дамой. Ее звали Эрминтруда, и она была замужем за Осбертом Инчем, звукооператором с Би-Би-Си.

Все свое рабочее время Осберт слушал, как говорят другие, а почти все свободное – как говорит Эрминтруда. К сожалению, он не мог поворотом ручки выключить ее, поэтому ему очень редко удавалось вставить слово в монологи жены.

Есть такие женщины, которые искренне не подозревают о том, что непрерывно говорят, и очень удивляются, когда их обвиняют в монополизации разговора. Эрминтруда начинала говорить, едва открыв глаза, повышала громкость, чтобы слышать себя на фоне восьмичасового выпуска новостей, и продолжала в том же духе, пока Осберт с облегчением не уходил на работу. Два года такой жизни едва не свели его с ума, но однажды утром, когда жену одолел затянувшийся ларингит, он выразил энергичный протест ее вокальной монополии.

К его полному изумлению, она категорически отказалась принять его обвинения. Эрминтруде просто-напросто казалось, что, когда она начинает говорить, время останавливается – зато, если говорит другой, ее охватывает чрезвычайное беспокойство. И, едва обретя голос, заявила Осберту, как несправедливо высказывать ей столь необоснованные обвинения, причем спор этот грозил привести к очень серьезным последствиям – если только с Эрминтрудой вообще можно хоть как-то спорить.

Ее слова привели Осберта в отчаяние и полное расстройство чувств. Но он был человеком изобретательным, и ему пришло в голову, что он сможет привести неопровержимое доказательство того, что Эрминтруда произносит сотню слов в ответ на каждый звук, который ему удается издать. Я уже упоминал, что он работал звукооператором, и в его комнате было полно усилителей, колонок, магнитофонов и прочей свойственной его профессии электроники (некоторые достались ему в подарок от ни о чем не подозревающей Би-Би-Си).

Он принялся за дело и быстро собрал некий приборчик, который можно назвать селективным счетчиком слов. Если вы что-то смыслите в звуковой технике, то поймете, что можно сделать при помощи подходящих фильтров и схем деления – а если нет, то поверьте мне на слово. По сути, его приборчик делал вот что: микрофон улавливал каждое произнесенное в квартире Инчей слово, более низкий голос Осберта проходил по одной электронной цепочке и регистрировался счетчиком, обозначенным «он», а высокий женский голос Эрминтруды шел в другом направлении и попадал на счетчик с пометкой «она».

Через час после включения счет был следующим:

По мере того как на счетчике мелькали цифры, Эрминтруда все дольше и дольше задумывалась и одновременно все дольше и дольше молчала. Осберт, с другой стороны, упиваясь кружащим голову вином победы (хотя для любого другого оно показалось бы чашечкой утреннего кофе или чая), использовал полученное преимущество и стал весьма разговорчив. Поэтому, когда он ушел на работу, счетчики зафиксировали изменение внутрисемейного статуса:

Желая показать, кто теперь в доме хозяин, Осберт оставил аппарат включенным; ему всегда хотелось узнать, не разговаривает ли Эрминтруда чисто автоматически сама с собой, даже когда ее слова слушать некому. Перед уходом он предусмотрительно запер счетчик, чтобы жена не смогла его выключить.

Придя вечером домой, он с некоторым разочарованием обнаружил, что цифры совершенно не изменились, но через минуту счетчик заработал вновь. Для супругов стало своеобразной игрой – хотя совершенно серьезной – поглядывать на счетчик всякий раз, когда кто-то из них говорил. Эрминтруда пребывала в полнейшем расстройстве чувств; время от времени она не выдерживала и извергала словесный поток, увеличивающий ее счет на сотню-другую и прервать который ей стоило огромного усилия воли. Осберт же, и теперь имевший большую фору, мог себе позволить роскошь красноречия и развлекался, время от времени выдавая ехидные комментарии, ради которых не жалко было немного увеличить собственный счет.

Хотя в семействе Инчей и было восстановлено определенное равенство, счетчик тем не менее усилил разлад супругов. Наконец Эрминтруда, обладавшая от природы некоей особенностью, которую некоторые могут назвать лукавством, воззвала к совести мужа. Она указала, что никто из них не в силах вести себя естественно, когда каждое их слово улавливается и подсчитывается; Осберт нечестно позволил ей вырваться вперед, и теперь болтлив до такой степени, на какую никогда бы не решился, не имея перед глазами предупреждающие показания счетчика. И хотя Осберт лишь ахнул, услышав столь наглые обвинения, ему все же пришлось признать, что они содержат элементы истины. Эксперимент станет более честным и убедительным, если никто из них не будет видеть показания счетчика и тем более если они вообще позабудут о его существовании и поведут себя совершенно естественно или, по крайней мере, настолько естественно, насколько такое возможно при подобных обстоятельствах.

После долгих споров стороны пришли к компромиссу. Осберт великодушно обнулил оба счетчика, закрыл его окошки шторками, чтобы нельзя было подсмотреть результат, и опечатал их. Супруги согласились сломать восковые печати – каждый оставил на них по отпечатку пальца – в конце недели, и уже тогда подвести итоги. Спрятав микрофон под столом, Осберт перенес счетчик в свою маленькую мастерскую, чтобы в общей комнате ничто даже не напоминало о неподкупном арбитре, которому предстояло решить судьбу Инчей.

После этих манипуляций все постепенно вернулось к норме. Эрминтруда стала столь же болтлива, как и прежде, но теперь Осберт уже ничуть против этого не возражал, зная, что каждое ее слово терпеливо подсчитывается и будет использовано как доказательство. А в конце недели его ждет полный триумф. Он даже позволил себе роскошь произносить пару сотен слов в день, зная, что Эрминтруда скомпенсирует это за пять минут.

Церемония снятия печатей была проведена в конце необычно болтливого дня, когда Эрминтруда дословно пересказала три до омерзения банальных телефонных разговора, на которые, судя по всему, и потратила весь день. Осберт лишь улыбался и раз в десять минут вставлял: «Да, дорогая», а сам тем временем старался угадать, какие аргументы выдвинет жена на сей раз, когда ее придавит тяжесть неопровержимых улик.

Поэтому сами представьте его чувства в тот момент, когда печати были сняты и он увидел недельный баланс: