Письма на воде (СИ) - Гринина Наталья "NataBusinka" (читать лучшие читаемые книги .TXT, .FB2) 📗
Вкуса принц не понял, но жидкость была густой и тёплой. И когда он её проглотил, едва не подавившись, то почувствовал, как по его горлу в желудок словно заструилось ласковое молоко, тихонько уговаривающее боль.
Ван Со зажмурился, прислушиваясь к ощущениям и опасливо ожидая, что его сейчас опять начнёт тошнить, но ничего этого не произошло. Наоборот, он даже расслабился и бессознательно убрал с живота судорожно сцепленные руки: ему действительно стало легче.
А когда он вновь открыл глаза, Чжи Мона рядом уже не было.
В ту ночь Ван Со впервые не просыпался и его не выворачивало наизнанку. Утром же он так и не смог для себя решить, был ли это сон или Чжи Мон действительно приходил к нему. Сам астроном на все вопросы упорно отмалчивался или уводил разговор в сторону. И принц скоро перестал его спрашивать.
С тех пор он пошёл на поправку, но был ещё настолько слаб и так медленно выбирался из болезни, что весь извёлся, вынужденно находясь в постели, принимая помощь посторонних в самых простых действиях и чувствуя себя при этом отвратительно беспомощным. Он злился и срывался на придворного лекаря, рычал на служанок и швырял посуду, которой пытался пользоваться сам, однако то и дело проливал на постель чай или рисовый отвар. Его призывали к благоразумию, от него шарахались, с ним боялись разговаривать. И ещё неизвестно было, кто сильнее молил Небеса о его выздоровлении: он сам или те, кто обречён был выносить его невозможный характер, усугубившийся в болезни.
Единственный, кого рядом с собой, кроме астронома, терпел Ван Со, был тринадцатый принц, который находился в комнате постоянно, насколько это было возможно. Когда Ван Со открывал глаза, то видел его у своей кровати на одном и том же месте – в изножье, у стены. Бэк А то спал, роняя голову на грудь, то читал, то рисовал в блокноте, то смотрел на него с тревогой и что-то шептал.
Когда Ван Со впервые узнал его и понял, что может говорить, то разлепил пересохшие губы и просипел:
– Су… где?
Бэк А придвинулся и низко наклонился к нему, не поняв вопроса, и Ван Со пришлось повторить ещё раз, давясь и кашляя.
– Она под стражей, – нехотя и не сразу ответил тринадцатый принц.
– Что с ней?
Бэк А отвёл взгляд, но Ван Со схватил его за руку, заставляя смотреть на него и отвечать. Перед глазами всё ещё колыхалась розовая пелена, и лицо брата виделось ему размытым отражением в мутной воде.
– Её пытали, – через силу произнёс Бэк А, и Ван Со от внезапного прострела в висках провалился во мрак.
Когда он очнулся в следующий раз, было темно. Бэк А спал, устроившись на полу и положив под голову руку.
Ван Со сполз с кровати, стараясь не потревожить его, и, поминутно морщась от боли, стягивающей живот шипастым обручем, натянул на себя одежду.
– Брат! – вскинулся Бэк А, когда Ван Со, неловко повернувшись, уронил со стола подсвечник. – Ты куда? Тебе нельзя вставать!
– Мне нужно… к ней… – Ван Со силился проморгаться сквозь плотный туман перед глазами, чтобы определить, где дверь.
– Не надо, пожалуйста! Ты ещё очень слаб, – уговаривал его Бэк А, пытаясь вернуть в постель.
– Оставь… меня, – Ван Со сбросил руку брата со своего плеча и пошатываясь направился к выходу, который наконец-то обнаружил по двум приметным светильникам. Но стоило ему взяться за ручку и дёрнуть дверь на себя, как от этого незначительного усилия его перерезала пополам жгучая боль, и он потерял сознание.
День сменяла ночь, за ночью расцветал новый день, а выздоровление шло слишком медленно, и Ван Со не находил себе места, продолжая остервенело рваться из тюрьмы своего недуга к Хэ Су, которой наверняка было неизмеримо тяжелее и хуже, чем ему, и о чьей судьбе он ничего не знал.
***
Чхве Чжи Мон приходил к четвёртому принцу каждый вечер, чтобы дать Бэк А возможность отдохнуть. Он всех выпроваживал из спальни Ван Со и оставался там, пока упрямый младший брат больного не возвращался, чтобы занять своё привычное место у кровати. Никого другого рядом Ван Со просто не выносил, особенно по ночам.
В комнате было свежо и сумрачно: молодая луна только народилась, и робкого, блёклого сияния её тонкого серпа не хватало, чтобы осветить всю спальню. Днём придворный лекарь зажигал ароматические свечи, но Чжи Мон, приходя, убирал все душные благовония и открывал окна: гораздо важнее и полезнее для принца был свежий воздух и прохлада.
Проделав все свои привычные манипуляции и в этот раз, он встал у изголовья, наблюдая за больным. Ван Со дышал ровно и спокойно, лишь незначительные хрипы выдавали его нездоровое состояние. Но его больше не рвало кровью, он начал спать, мог принимать жидкую пищу, говорить, садиться на постели и постепенно приходил в себя – это обнадёживало.
Чжи Мон вовремя успел дать ему своё противоядие. Ещё несколько часов – и Ван Со не выдержал бы, просто сгорев изнутри. Теперь оставалось только ждать и молиться.
Осторожно, чтобы не разбудить больного, Чжи Мон проверил его пульс, легко прикоснулся ко лбу и пергаментным щекам, после чего со вздохом облегчения выпрямился и устало потёр переносицу. Неужели опасность миновала?
Что он там себе думал о непредсказуемости четвёртого принца и о выматывающей необходимости постоянно быть с ним начеку? Видимо, расслабляться не стоило ни на грамм, иначе это могло обернуться катастрофой в любой момент. Как на фестивале Двойной девятки, например, оплошность на котором астроном никак не мог себе простить.
Сейчас, когда угрозы жизни Ван Со больше не было, а вокруг искрилась цикадами ночная тишина, такая мирная и полная обманчивой безмятежности, Чжи Мон мог признаться себе, что запаниковал. Тогда, на празднике, увидев, как Ван Со хлещет отравленный чай чашку за чашкой…
Астроном крайне редко мог позволить себе поддаться этому недостойному и весьма непродуктивному чувству – панике, однако в тот раз и в самом деле ощущал себя, как паук, который пытается плести паутину на ураганном ветру. Сравнение ему не нравилось, но иного он не находил и, пользуясь передышкой от дневных забот, вновь и вновь перебирал в памяти цепочку событий, которые привели к такому плачевному исходу. Самобичевание нравилось ему ничуть не больше паники, но он называл это самоанализом и кропотливо сопоставлял факты и случайности, маркируя каждую из них знаком «плюс» или «минус» и делая выводы.
Разумеется, Чжи Мон знал о заговоре против Ван Му, равно как обо всех других заговорах, без которых дворец просто не мог просуществовать ни дня. Это было так же естественно, как свежие пионы поутру во всех его залах. Кстати, у принца Ван Со в комнате их не наблюдалось – и слава Небесам! Только этого тут не хватало!
Звездочёт непроизвольно хмыкнул, вспомнив, как принц что-то плёл ему про небо, когда нахально вторгся в его владения и захватил балкон в единоличное пользование. Ему, видите ли, остро приспичило полюбоваться звёздами, «которые есть только в Корё»! Ну да, конечно! А пионы с их удушливо-приторным запахом горя и агрессивной психосоматикой Ван Со были совершенно ни при чём…
Ладно, это всё дело прошлого. Сейчас бы разобраться с настоящим. И желательно так, чтобы минимально зацепить уже предопределённое будущее.
Чжи Мон был в курсе шаткого положения наследного принца, его неизлечимой болезни и в особенности – его острого нежелания садиться на трон после отца. Ван Му не был плохим человеком: справедливый, честный и великодушный, он умел быть благодарным и ценил доверие и преданность. Он искренне любил отца и братьев. Но в нём не находилось того сурового стержня, той жёсткости и бескомпромиссности, которые требовались для правителя молодого государства, чьи опоры постоянно подтачивали водовороты смуты и мятежей.
И Ван Му это прекрасно понимал, поскольку глупцом он тоже не был. Если бы ему дали право выбора, он бы предпочёл спокойно жить со своей семьёй в родной провинции покойной матери, вдали от дворца, не пачкаясь в грязи его интриг и вечных подковёрных игрищ влиятельных кланов и придворных. Но такого выбора у него не было, поскольку его угораздило родиться первенцем.
