Мёртвые пашни (СИ) - Кликин Михаил Геннадьевич (бесплатные полные книги TXT) 📗
Несколько раз приходили девчонки, стучались долго, прежде чем заглянуть в тёмную комнату, морщились от мужского духа и просили то картошку почистить, то посуду помыть, то воды принести. Скромные просьбы их оставались без ответа, лишь храп и сопение парней делались чуть менее выразительными. Девчонки ждали на пороге, еще на что-то надеясь, вздыхали, поругивались, но будить сонь не решались — через тонкую стенку они слышали обрывки ночного разговора и теперь догадывались, что ребятам действительно нужно отдохнуть. Девушки возвращались на кухню и делали дела сами — как это обычно и было: скоблили овощи, шинковали капусту, варили суп и картошку на пюре, в большом противне готовили гуляш из совхозной баранины, кипятили в тазах свое девчоночье бельё, закрывая его оцинкованными, похожими на боевые щиты, крышками, грели воду — много воды — чтобы потом, запершись на хлипкий шпингалет, завесив окна простынями и раздевшись, быстро пугливо помыться, поливая друг дружку горячей водой из больших эмалированных кружек.
На кухне было тепло, хотя батареи отопления начали оживать лишь к полудню — это Миха Приёмышев и Коля Карнаухов, не притерпевшись к холоду и не убоявшись непогоды, перебежали по улице в пристройку котельной, нащепали огромным ножом-хлеборезом лучины и развели в чугунной печи огонь. Они так и просидели в котельной до самого обеда — Коля прятал здесь остатки привезённого из района портвейна, так что скучно приятелям не было.
Столоваться вышли уже все. Стол был накрыт на холодной веранде: от кастрюль поднимался пар, стёкла густо запотели, с потолка кое-где капало. Вовка Дёмин вытащил свой радиоприемник, включил «Маяк» — на «Маяке» играли «Самоцветы». Доцент Борисыч шуршал местной газетой «Звезда», строго поглядывал на молодежь — он видел, что Сергей будто побит, что Николай и Михаил чуть навеселе, что Дмитрий неестественно напряжен, а Иван Панин взбудоражен, словно бы к драке готовится. Доцент немало поездил по совхозам, не единожды бывал в стройотрядах — и студентом, и аспирантом, и вот как сейчас — доцентом. Он хорошо знал подноготную жизнь таких маленьких студенческих сообществ; знал он и то, что подопечные о его осведомленности не догадываются, не берут её в расчет. Доцент чувствовал — в прошедшую ночь что-то случилось. И потому, услышав гудение пробирающего по грязи УАЗика, ничуть не удивился, приготовился к непростому разговору с людьми в милицейской форме. Но — обошлось. На совхозной машине приехал бригадир Петрович, седоватый крепкий мужик в засаленном картузе, армейских шароварах и тяжеленных кирзовых сапогах. Петрович взошел к веранде как хозяин, дверь открыл, не постучавшись, поздоровался кивком разом со всеми, на девчонок глянул озорно, прищурясь. Спросил:
— Кушаете?
Заслюнявив в пальцах искуренную беломорину, выбросил её через плечо, прикрыл дверь, ладонями стряхнул с плеч воду и сообщил:
— Я вам мяса привёз, забирайте. Мешок под крыльцом.
Доцент Борисыч отодвинул миску со щами, встал со стула. Сказал, показывая на матовое от сырости окошко:
— Дождь.
— Ага, — согласился бригадир. — Техника в поле вязнет. Я еще вилы привёз и голицы, завтра руками копать будете. Норму ставлю в тридцать вёдер на человека. Наберёте больше — хорошо. Наберёте меньше — будет повод вас здесь еще задержать.
— А если завтра опять дождь? — спросил Иван Панин.
— Дождь не дубина, — фыркнул Петрович. — Да и вы не глина. Не размокнете… Поесть гостю предложите?
Не дожидаясь ответа, он сел на ближайший табурет, дотянулся до миски, взял горстью хлеб, сколько прихватилось, подвинул к себе кастрюлю с черпаком, нюхнул пар и улыбнулся широко, посверкивая золочеными коронками.
— Со вчерашнего дня ничего не жрал!
Ел бригадир быстро и некрасиво: хлюпал, чавкал, утирал запястьем ноздреватый, будто гриб-трутовик, нос. В мокрых усах его застревали хлебные крошки и капуста, смотреть на них было неприятно.
— Ничего чудного не видели? — спросил вдруг Петрович, принимаясь за второе блюдо.
— Нет, вроде бы, — осторожно сказал доцент, замечая, как насторожились парни, особенно Дмитрий, Сергей и Николай — они даже есть перестали. — А должны?
— Не знаю, — сказал бригадир, игнорируя вилку и черпая картофельное пюре ложкой. — Росцыно деревенька странная. Так что, если что, не пугайтесь.
— А чего пугаться-то? — хмыкнув, спросил Иван Панин.
— А ничего не пугайтесь, — в тон ему ответил Петрович. — Я ведь и сам ничего не знаю. Меня предупредить просили. Вот я и предупреждаю.
— Кто просил?
— Да есть тут один… Деятель… — Бригадир разобрался с картошкой, куском хлеба вычистил тарелку, проглотил обжигающий чай, налитый в эмалированную кружку, и встал рывком, звонко хлопнув себя по коленям.
— Мне еще на ферму надо заглянуть. И на силосную яму. А вы, значит, сегодня отдыхайте, а завтра, с новыми силами, — пожалуйте на поле. Я проверю.
Он попрощался кивком разом со всеми, выдернул из кармана алюминиевый портсигар, открыл его щелчком пальца, размял беломорину, закусил её желтыми зубами, подмигнул девчонкам. И проговорил неразборчиво, уходя в дождь:
— У соседей трактор с телегой пропал. И человек двадцать молодняка.
* * *
Дождь с небольшими перерывами лил целый день. Было скучно и тоскливо, не спасали ни шахматы, ни шашки, и даже домино всем быстро надоело. Вовка Дёмин, развалившись на кровати, зевал, смотрел в потолок и тихо бренчал на гитаре, игнорируя просьбы приятелей что-нибудь спеть. Миха Приёмышев ковырял зэковской «финкой» стену, пытаясь забавы ради проделать отверстие в девчоночью комнату. Время от времени Миха оставлял нож и брал с тумбочки кружку. Он прикладывал её к выцарапанному уже углублению и, припав к донышку ухом, напряженно вслушивался в невнятные звуки, идущие с той стороны. Все замолкали, и даже Вовка прекращал перебирать струны.
— Чего там? — спрашивал кто-нибудь.
Миха не отвечал, только хмыкал многозначительно и опять брался за финку. Стена была на удивление крепкая.
Коля Карнаухов, за свое пристрастие к рисованию давно уже получивший кличку «Худо», взялся доделывать неделю назад брошенную картину: в циклопическом масштабе он воспроизводил на стене картинку с пачки сигарет «Шипка».
— Не туда ты, Коля, пошел учиться, — пропыхтел Иван Панин, отжимаясь на кулаках в узком проходе меж кроватей.
— Ты, кажется, тоже, — сказал Коля, увлеченно штрихуя выцветшие обои шариковой ручкой.
Димка Юреев, с первого курса прозванный «Пионером», читал «Малую землю». Он карандашом делал в книге какие-то пометки и досадливо поглядывал то в залитое дождем окно, то на тусклую лампочку, окруженную липкими спиралями мухоловок, — света было слишком мало, а у него и без того были проблемы со зрением.
— А я Маринке мышь подложил, — громко сказал Серёга Цаплин. Все посмотрели на него, не понимая, о чем он говорит.
— Под крыльцом мышь дохлая валялась, — пояснил Серёга. — А Маринка сапоги на веранде оставила. Ну я туда и бросил. — Он ухмыльнулся.
— Ты как ребенок, — сказал Иван Панин и захрустел пальцами — будто хворост ломал.
— Она же мышей боится, — одобрительно сказал Миха Приёмышев.
— Ну да, — кивнул довольный Серёга.
В трехлитровой банке, стоящей на подоконнике, бурно закипела вода. Коля Карнаухов оставил рисование, выдернул из розетки провода, вытащил из банки кипятильник, сделанный из половинок бритвенных лезвий, спичек и ниток, спрятал его под матрас. Зубами надорвав пачку грузинского чая, щедро сыпанул в кипяток заварку.
— На ужин что будет? — оторвавшись от книжки, спросил Димка. — Опять картошка?
— Девчонки макароны по-флотски обещали, — сказал Коля.
— Макароны по-скотски, — попытался пошутить Серёга. Никто не засмеялся.
— Надоело всё, — сказал Миха. — Домой хочу. Мне Юрай Хип обещали достать.
— Чего? — спросил Коля, мешая чай прикрученной к ивовому прутку ложкой. — Это джинсы, что ли, такие?
— Э-э! — махнул рукой Миха. — Дярёвня!
