Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
Если в сути разобраться —
Жизнь отменно хороша...
Критикам никогда не узнать, что автор «Корней паутины», записывая эти слова беглым, летящим почерком, видел рыжую девчонку-осень, склонившуюся над яркой, праздничной лазурью мундира, видел рыжие, как осенние листья, усы щеточкой, безумную улыбку на губах, видел руку с кривой шашкой, сильные пальцы, намертво впившиеся в рукоять; и кулак в груди мало-помалу разжимался, хрустя суставами.
* * *
...сорвалась птица с Федькиных рук.
Прочь порхнула.
Встала над лежащим полковником дикая баба. Лицо в крови, платье разорвано. Страшная — сил нет. Красивая — дух захватывает.
Вот ты и задохнулся, Федька Сохач.
Ком в горле.
— Шалва-а-а!.. ах, Шалва...
Удивился Федор самому себе. Впору волком выть, на людей кидаться (раньше надо было!.. раньше...); впору душу кастетом вокруг кулака обмотать — а не выходит. Легкая вдруг душа стала, не быть ей свинчаткой. С чего бы? Смотрит Федор, видит, понимает: с чего. Нет больше здесь полковника-«Варвара», в чьем присутствии маг не маг, а грош ломаный. Есть Шалва Джандиери; просто так.
А скоро и его здесь не будет.
Одно тело останется; живое. Просто так.
Проще некуда.
— Шалва-а-а... ах, Шалва!..
«А-а-ах!» — единым выдохом отозвалась толпа. Назад попятилась, дальше, за ограду, как не пятилась от живого полковника. Едва не побежала. Страшно толпе: хозяйка дома кругом полумертвого мужа в пляс пошла. Руки-крылья, ноги-струны; кровь на лице чудо-рассветом полыхает.
Праздник.
Та минутка, между «Варваром»-облавником и безумным калекой, когда броня искорежена, нутро пульсирует в щелях-дырах, и возможно все, невозможное досель.
Княгиня вела Обратный Хоровод.
Сломав паузу, будто сухую ветку. Единственным способом, какой может позволить себе маг в Законе без крестника: замкнув «финт» на себя. Выжигая себя дотла. Вспенивая смерть спасительной соломинкой. Танцуя над пропастью, все ближе и ближе к краю... ближе... еще...
Вскинула голову.
Повела взглядом, рассыпав искры по смятой траве.
Траву — в паркет.
Росу — в восковые потеки.
Прошлась балетной примой, пробуя самоубийственный марьяж.
Свечи! — и сотни канделябров, шандалов, розеток из старого серебра... везде: на белых перилах веранды, поверх вензелей решетки, в кронах деревьев, на подоконниках, плетеных креслах, разбросанных в беспорядке!
Есть.
Скрипки! — и скворцы на ветках сами себе поразились: куда там курским соловьям, куда там Яшке Хейфецу, венскому кумиру!.. поем, братцы, трепещем горлышком, ведем кантилену всем на зависть!
Марьяж длился.
Оркестр! — и безумная капель рояля бросилась вниз головой с ветвей акации, чтобы вместо смерти окунуться в многоголосое аханье контрабаса; гобои эхом отдались в холмах, убегая прочь по тракту, навстречу гобоям откликнулись солнечные трубы, звонко скользя бликами по растрепанной шевелюре сада — недоигранный вальс мсье Огюста Бернулли, последнего властителя душ, который насмерть запомнила Рашка-Княгиня перед каторгой, чтобы помнить всю жизнь, вступил в свои права.
Время.
Пока марьяж длится; пока жива.
— Вставай, Шалва!
Не слышит. Не хочет слышать. Лежит; не лежит — уходит.
— Погоди, Шалва!
Услышал.
Остановился.
— Вставай, говорю!
Лежит. Не лежит — стоит, ждет. Вот-вот дальше отправится: отдать последний рапорт Безумию. «Ваша беспощадность! Полковник Джандиери по Вашему приказанию...» Упрямый попался... да только с каких это пор муж жену переупрямит?!
— Иди ко мне!
Ну вот, послушался. Идет. Не идет — встает. Сперва тяжко вздрогнув остывшим телом, хрустнув суставами; затем — на четвереньки, ткнувшись в траву лбом.
— Ну?! Долго мне ждать?!
На колени.
Это правильно, Шалва: перед женой — на колени.
Это ты верно понял.
А теперь — вставай.
— Пляши!
— Мертвяка! — охнули в толпе. — Мертвяка подымает!
— Пляши, говорю!
Ну давай, Федор, помогу еще немного. Видишь: тень за Княгиней. Во весь рост поднялась. Двойная тень: Шалва Джандиери с Рашелью танцует. Идут кругами, уйдут-вернутся, отдалятся-приблизятся. Не к тебе, глупый Федька. Вглядись: вон оно, стоит. Ждет. Безумие. Скрестило руки на груди; смотрит рыбьими, пустыми глазами. А Шалва с Рашкой ближе-дальше, ближе-дальше...
Это тень.
Видишь?
Не сдюжила Княгиня. Перехватило горло удавкой; толкнул в грудь варнак-кашель, опрокинул. Стоит на четвереньках Шалва Джандиери; ждет. Стоит в тени танцор-Джандиери, один стоит; ждет. Стоит поодаль Безумие; ждет.
Стоит на коленях Рашка-Княгиня, задыхается; нет сил встать.
Поймал Федор на лету взгляд-мольбу.
Взгляд-приказ.
— ...а меня... — хрипнул Федюньша в самое ухо, насмерть обжигая дыханием. — А меня так плясать выучишь?!
Выучился, значит. Не обманула Княгиня, сдержала слово. Всему своему выучила, передала; оттиснула. Твое оно, Федька, не твое, дареное, купленое, краденое — какая сейчас разница?!
Раз велят, надо идти.
И пошел вперед, будто на веревке потянули. Пошел спасителем; пошел палачом. Обратный Хоровод, значит? спляшем, полковник? Как велишь, Княгиня моя, фея-крестная, так и плясать станем. Велишь себя убить — убьем. Велишь тебя убить — убьем.
Смотри, пока можешь, как я тебя убивать стану.
— Пляши! пляши, Циклоп! встать!
Всплыло на белой, чистой карте диво дивное: не Король, не Туз, не Джокер. Невидаль цветная, безмастная. Ты, Федька, и есть эта невидаль.
Нравится?
А ведь встал полковник. Не в тени, наяву встал. Стоит, качается. Шашку выронил. В глазах муть: предрассветная? предзакатная? Издалека Безумие руку протянуло, пальцем поманило: куда ты? ты мой! Не слышит полковник. Не видит.
— Пляши!
Бьется на земле Рашка-Княгиня. Ртом воздух хватает. Синяя сделалась, хуже утопленницы. А взгляд прежний. Велит: делай!
Делает Федор.
— Ну?!
Ох, и сплясали! ох, сплясали! Небесам жарко. Дьяволу тошно. Народу страшно. Княгине смертно. Ох, сплясали! ох! умри, сукин сын, лучше не спляшешь!
— Папа! папочка!..
Это княжна Тамара. Вырвалась из вороньих когтей, порхнула ласточкой; добежала. Застыла на миг, а в черных очах, письма византийского: тень. Ты ее видишь, княжна? ты, горевшая в пламени одна-одинешенька? да, ты видишь. Пляшут в саду Феденька с папой; пляшут в тени маг в Законе с Шалвой Джандиери, на шаг дальше от Безумия, на два...
— Я!.. я тоже...
Вскинула руки юная княжна. Поплыла над землей; что Феденька делает, что видно ей в тени, то и повторяет. Горит заново; тает свечой. «Папа!..» — зовут руки. «Папочка!..» — идут ноги. «Я здесь!» — шуршат одежды. «Ко мне!.. к нам!..» — кричат пальцы.
И снизу, из-под ног: взгляд-приказ.
Ты еще жива, Княгиня моя?
Да, ты еще жива.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Княгиня! девочка моя! держись, не закрывай глаз! Смотри на мир прямо и остро, смотри — и увидится нам:
...ночь.
Убегает назад. Струйками вычерчен город. Что значит сердце и что значит гордость, если ты в силах себе приказать? Ты забываешь вчера, ты забываешь сегодня; дождь начинается, занавес поднят, новая пьеса начнется с утра. Отзвук затерянных снов, шум ускользающих капель.
Твердой рукою схватиться за скальпель, и по-живому не дрогнет клинок...
* * *
— Мертвяка! подняли!..
— Ой, людоньки! та на нас як спустят!
— Бей чаклунов!
— Беги!
Окаменела толпа.
Назад ли качнется?
Вперед ли?
ХII. АЛЕКСАНДРА-АКУЛИНА или НА ПЯТЬ МИНУТ РАНЬШЕ
