Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
* * *
...вода.
— Это Катерина-головиха, — бессвязно выдохнул Федор. — Подслушивает! она думает, что...
— Не надо, — ласковая ладонь священника легла на плечо, и только сейчас Федор ощутил: не плечо у него! камень! чугун литой! — Не надо, Федор Федорович. Мы все... мы все слышали. Вы понимаете, Федор Федорович... это не сейчас, это перед зарей было.
Совсем рядом тяжело дышала Княгиня. Ее взгляд обжигал; изумление, недоверие, пылающий восторг, доходящий до преклонения, едва ли возможного в этих, вечно насмешливых глазах, — страшная, чудовищная смесь кипела во взгляде Княгини.
И еще: вода в тарелке тоже стала горячей. В ней клубились розоватые облачка, словно туда упали две-три крупицы марганца.
— Как вы интересно руками делаете, Федор Федорович! — донеслось из кресла. — Так полонез танцуют... Вверх, вниз, в сторону... вверх, в сторону... Вы меня научите так делать?
И молчала рядом на скамеечке, нахохлившись, черная ворона.
— Это перед зарей было, — священник тяжело навалился на Федора, задышал прямо в ухо. — Федор Федорович, дальше! дальше!..
Палец вновь закрутил водяные смерчики, отливающие розовым. Замерцали рубины со дна. Взлетела набухшая капля, напоминая сосок девичьей груди; взлетела, обрушилась... исчезла меж себе подобных.
...вода.
...палец.
...Вверх, вниз, в сторону... вверх, в сторону...
* * *
— Ой, люди! ой, соседи! ой, спортили мне Остапа!
— Цыть! цыть, глупая баба! коржи-бублики!
— Ой, спортили! сглазили! Ишь, чего удумал: сыночка, ласточку родимую!.. к этим!.. к этим!.. ой, люди!..
Из-за плетня, густо украшенного пустыми горшками и макитрами, смотрели цвиркунчане. Падкие на любой гвалт, вперевалочку спешили от колодца бабы; орали дети; остановился на полпути бондарь Подопригора; конопатый Ондрейка-коваль шмыгал носом, разбитым вчера гадским панычем; дьяк Смарагд Яхонтыч сунул в ноздрю палец и принялся задумчиво ковырять там, словно надеясь добыть истину на свет божий.
— Цыть! Катерина, прибью! ей-богу, прибью!
— Ой, люди! Демиде, начальство, ты-то чего смотришь? столковались, да?! спелись, кочеты седатые?! да?!
Собирались люди.
Голосила Катерина-головиха. Мешала грешное с праведным, поняв из ночной, подслушанной беседы одно: мажий вертеп под боком. Все, все там скурвились, застили князю ясны очи, а теперь и до ее Остапа добрались. Проходивший мимо села пастух, так и не дождавшись тутошних Буренок и Лысок, отрядил двух подпасков узнать: в чем дело. Подпаски узнали. Старший из них, уроженец ближних Кривлянцов, мигом запылил босыми пятками прочь по дороге — на родину. Докладывать; трепать языком. Мало-помалу заваривалась каша. Сам голова с урядником молчали, как плотва на кукане, только рты разевали-захлопывали — боялись, что в суматохе и им достанется; или, того пуще, всплывет правда. А так: горячился народ, плохо вникая в вопли головихи, закипал, найдя, на кого свалить беды-злосчастья, на ком душу живую отвести; «Обижают! обижают!» — верещал Прокопий-блаженный, звеня веригами...
— Дальше! Федор Федорович, умоляю!
— Как вы интересно поете, Феденька! и слова интересные: н'аш шамаш тгуа'ндали, н'аш шамаш аруда н'а...
— Господи, Томочка! да что вы такое говорите?!
— Федор Федорович! умоляю!
А время закручивалось в тарелке розовой — нет, уже алой, будто кровь из вспоротой артерии — спиралью, брызжа на стенки секундами, минутами...
...толпа шла наперерез толпе. Еще минута, другая — и передовой отряд гневных цвиркунчан, состоящий почти полностью из сопляков-голодранцев, прямо на перекрестке столкнется с такими же сопляками, бегущими на челе войска села Кривлянцы. Того самого, откуда родом был незадачливый подпасок, в лихой час решивший стать крестником Девятки Пиковой.
— Геть, убивцы! — еще издали орал батька подпаска (к слову сказать, так и не вернувшегося домой со вчерашнего вечера); плюгавый, верткий мужичонка. — Лиходеи! Ганьба![83] Василя моего затоптали, теперь на мажье племя вину свалить норовите?! А ну, люди! в колья их!
Вой обезумевшей жены был ему поддержкой.
По счастью, вместо обмена тумаками сперва завязался обмен бранью. Всплыло, что труп Василя-крестника никто не видел (жив, мабуть, отлеживается в очерете!); ром-конокрад для допроса непригоден (сдох, падлюка! туда ему и дорога, а спросить теперь не с кого!); выяснилось, что беды и Кривлянцы стороной не обходят (падеж! недород! корова Яська двухголовое теля родила!); вот как раз с того дня, как голицынскую дачу кавказский князь купил, так, значит, и сразу...
Ондрейка-коваль взасос лобызался с батькой подпаска:
— Милый! душу! душу за тебя выну! Идем?
— Идем! — соглашался батька. — Идем вымать! Мотря, подай мои вилы! Идем, брате!
Меж людьми сновал шинкарь Леви-Ицхок — малорослый, но жилистый авраамит по прозвищу Ремень, донельзя злой в драке (это знали многие!). Трое его старших сыновей на ходу разливали в кружки варенуху и горелку; совали людям, не глядя. Потом расплатятся. Кто грошами, кто гречкой-салом, кто работой. Здесь главное не упустить время, а там — будем посмотреть.
Доброе дело всегда зачтется.
— Разом! разом пошли!
— Пошли!
— Геть! Ганьба!
— Та чего ты орешь, дурень?
— Чего ору? та все орут, от и я!
— Ломир алэ инейнем![84]
— Разом! от допьем, и — разом!
— Феденька! Родной ты мой!
— Вот, значит, почему они задержались... хмельные...
— Вы полагаете, Княгиня, с хмельными проще?
— Когда как, Гоша... когда как, отец мой...
— Федор Федорович! у вас посох загорелся! осторожнее!..
«Разом!» — эхом плеснуло в мозгу, багровой, уже венозной кровью взбаламутилось в тарелке... и на сей раз действительно разом — исчезло.
* * *
Весь мокрый, взъерошенный, Федька Сохач возвышался у края стола. Треснувшая тарелка стояла перед ним, истекая черной, жидкой смолой. Внутри было пусто и гулко, словно в заброшенной церкви ночью. К плечу припала Акулина, жена любимая; ее живот, большой и теплый, был совсем рядом, и Федор машинально тронул живот ладонью.
Осторожно.
Бережно.
Ощутив ответный толчок, убрал ладонь прочь.
— Слава Богу! — с облегчением сказала княжна Тамара, юлой вертясь в кресле. — Погасло. А я вам кричу, кричу... а вы не слышите...
— Можно вас на минутку, Федор Федорович?
Отец Георгий деликатно тронул Федьку за локоть; отвел в сторонку, к дверям.
— Вы обратили внимание на поведение Тамары Шалвовны? — и, поймав замороженный Федькин взгляд, опомнился. — Ах я, глупец! Ну конечно, до того ли вам! Вы понимаете, Федор Федорович, она видит... как бы это выразить словами... видит ТЕНЬ! Такое часто видят крестники; маги в Законе — редко, куда реже. Во время финта вокруг мага формируется некая ТЕНЬ: маг стоит, а ТЕНЬ, к примеру, пляшет, маг скрещивает руки на груди, а ТЕНЬ делает некие пассы... Понимаете, княжна это видит! Отсюда — колпак, мантия!.. странные слова... Я полагаю, действия ТЕНИ — это те действия, какие мы должны были бы делать, если бы знания передавались не по Договору, а обычным, естественным путем!.. вы понимаете меня?!
Княжна Тамара, ничуть не озабоченная тем, что стала предметом столь удивительного разговора, вдруг выскользнула из кресла.
Легко, в два шага, оказалась у крайнего, углового окна.
— Вон они, — сказала. — Пришли.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Много глаз у толпы. А во всех одинаково:
...огонь.
Бьет красный петух крыльями, рукотворную зарю поет. Языки к самому небу вымахали. Облизывают шершаво; дерут в клочья. Тени вокруг гопака пляшут: с вывертом, с подскоком. Вот уже и стропила рухнули. Вот уже громыхнуло что-то, лопнуло. Ищет огонь вкусненького, по сторонам косится.
