Центурион - Долгова Елена (читаем книги .TXT) 📗
* * *
…Джу, ставя сапоги в выбоины крутой тропинки, поднимается на вершину холма – вообще-то, опасное место. Но она знает, что сейчас на расстоянии выстрела нет никого, ментальный эфир чист и пуст, как фарфоровая чашка. Пси-активность самой земли Туле обостряет дар сострадалистки, в лучшие свои часы она способна ощущать все – не только яркие ауры псиоников или умеренный свет ментальности обычного человека – она чувствует даже тусклое свечение укрытых защитными шлемами солдат. И только Стриж абсолютно непроницаем.
Пуста вершина холма, пусты поля, зияют пустотой овраги. Далеко за горизонтом грязным хвостом торчит неряшливо растрепавшийся столб дыма.
– Съели?
На Джу сейчас не смотрит никто, и она хохочет вволю, хохочет до слез, разрешив себе этот взрыв – там, за холмами, споро полыхает пресловутый большой пси-детектор…
* * *
…Прямая, статная Минна Фалиан, не пошатнувшись, несет два ведра воды. Майер уже ждет во дворе, рукава рубашки закатаны выше локтей. Твердая ледяная струя разбивается, отмывая окровавленные ладони философа. Тонкий пепельноволосый подросток, чем-то похожий на Мюфа, топчется неподалеку.
– Ну и как?
– Парень, я не уверен, я не хирург, я только недоучился… Твой брат счастливец – три дырки и ни разу в кость. Надеюсь, обойдется.
Подросток сует Хэри Майеру сверток.
– Это вам.
– Зачем это? Возьми назад.
Парень уходит, дернув напоследок плечом. Минна по-крестьянски качает головой, вытирая пальцы о передник.
– Не ловите его, профессор, и не возвращайте. Это очень сильная обида. В наших краях много сенсов, но мало настоящих врачей, здесь принято одарять ученых докторов.
Майер уходит в дом, огибая ложе раненого. Тот мирно спит в большей из комнат, плотно сомкнув бледные веки. В дальнем закутке, на крышке деревянного стола профессора ждет начатая новая рукопись. “Относительность ирреальности”. Он работает, работает, вкладывая в это дело душу без остатка – работа отвлекает от страха. Сайбера нет, пси-философ от руки покрывает бумагу ровными строчками.
Когда начинает смеркаться, он от очага поджигает в медном подсвечнике полуистаявшую свечу…
* * *
Все это было, но было не только это. Горели крыши окраины Туле, подожженные излучателями. В тот день пепельноволосый подросток погиб одним из первых – он был слишком юн и еще не научился страху. Мать кричала без слов, цепляясь за одежду отчаявшихся мужчин, и тогда Стриж, морщась от запаха несуществующей полыни, под огнем добрался до неподвижного тела. Впрочем, нулевик рисковал менее всех – для точной наводки конфедераты использовали новый, усовершенствованный, но совершенно бессильный против Стрижа пси-детектор. Подросток был мертв – он обгорел до костей.
Граждане Туле уходили на восток, унося младенцев, скарб, уводя коз и пони. Минна беззвучно плакала крупными, как горошины, слезами, Иеремия не позволял снохе упасть ничком на обочину, повторяя слова древнего гимна: “Не бойся печали под солнцем, не бойся ужаса, идущего среди звезд”. Белочка не прислушивалась ни к гимнам, ни к ментальному эху душевного горя. Она сидела на единственной уцелевшей повозке и держала тонкие пальцы у висков умирающего Ральфа, сняв барьер и принимая на себя чужую боль. В уголках искусанных губ псионика запеклась кровь. Отряд боевых сенсов, потеряв командира, смешался с женщинами и детьми и на какое-то время превратился в обычную неуправляемую толпу. Конфедераты уже ловили кур в покинутой деревне. Беглецов спас от удара в арьергард и полного уничтожения лишь случай – неистовый Егерь, взбешенный мародерством, задержался возле разносимых на части домов. Стриж, потеряв обычное хладнокровие, кричал и бранился, командовал, ругался и просил, толкая прикладом оцепеневших от поражения людей. На него огрызались. Кое-кто пытался приставить к виску иллирианца ствол, но на руке зачинщика повис Майер. Доктора Хэри уважали многие, некоторые ценили Стрижа. Люди Ральфа остановились, пропуская уходящих женщин.
Через некоторое время, необходимое Егерю для пресечения мародерства, когда преследователи уже взяли след беглецов, конфедератов встретил залп излучателей и точная, слаженная, мощная боевая пси-наводка. Удар получился чувствительным – многие охотники за живой дичью побросали показавшиеся ненужными шлемы в подожженной деревне. Солдаты, хватались за пылающие от боли лица, падали в густую дорожную грязь. Это позволило беглецам уйти. Натиск конфедератов окончательно остановили позднее и восточнее, на берегах Таджо, там, где часты и многолюдны крестьянские поселки, где псионики и непсионики северо-востока сумели создать настоящую армию.
Ральф не умер.
Быть может, сострадалистка на этот раз превзошла самою себя, или дар сенса-целителя изначально сильнее медицины противостоит зову Лимба, но смертельно раненый русоволосый псионик выжил. Правда, двигаться с прежней непринужденностью и ловкостью он уже не смог никогда.
Зато уже за Тибром тихо умер старый проповедник Иеремия Фалиан. Он поговорил со снохой, нараспев прочитал вечерние гимны Разуму, уединился в отгороженном для него углу, уснул и больше не проснулся – отказало сердце.
* * *
– Привет, Ральф, как ты сегодня?
– Сносно, Алекс. Пора перестать себя обманывать, я теперь всего лишь разбитая повозка – лучше уже не будет. Я прикован к месту до конца своих дней, которые, признаться, не иначе как Разумом выданы мне в кредит.
Стриж окинул взглядом покалеченного псионика, тот, стараясь держаться прямо, сидел на плетеном из лозы кресле. Свою трость Ральф прислонил к стене. Дезет знал, что эта палка – лишь символ недостижимой мечты встать на ноги, скорее всего, она никогда не понадобится луддиту.
– Давай, рассказывай, как дела.
Стриж помедлил, не решаясь начать неприятный разговор. Прикованный к креслу Ральф казался непохожим на себя, чересчур беззащитным.
– Дела идут неважно, ты сам знаешь, почему.
Псионик заметно помрачнел:
– И ты, друг, туда же.
– Ну, кто-то же должен был решиться на разговор с тобою, эту миссию все охотно доверили такому бестактному и бесполезному типу, как я. В общем, мы сейчас вкушаем кислые плоды и наблюдаем теневую сторону теории и практики луддизма.
– Был ты, Алекс, тупым атеистом, им и остался.
– Я только скромный специалист. У нас мало оружия – это раз. Твои псионики распотрошили армейские склады – отлично, только захваченного не хватит навсегда. В секторе почти нет промышленности, это два, значит, новых поставок не будет.
– Псионики…
– Ну да, конечно. Теоретически можно вести войну исключительно ментальными способами. Только не забывай, люди каждой новой наводкой укорачивают собственную жизнь, по-моему, тратить технику куда умнее…
– Ты змей, приятель.
– Змей, змей, не сомневайся… Западная граница сектора, кстати, блокирована, наши люди – официально объявленные Сенатом преступные мятежники, нам ничего не продадут даже подпольные торговцы, имей ты деньги и выходы на них. Это три. Прочие сектора уже крепко успокоены, скоро они престанут составлять проблемы для Калинус-Холла, у президента и отцов сенаторов появятся ресурсы для широкого наступления за Таджо. Это четыре.
– А что-нибудь более оптимистичное есть?
– Да. На оставленной нами территории сама собой пошла партизанская война. Не очень активная, зато, похоже, надолго. Конфедеральные каратели перестарались, при случае их стали брать на вилы все – непсионики в первую очередь, этим попросту надоело смотреть, как регулярные части собственной страны едят их кур и трахают дочек.
– Конфедеральные войска настолько разложились? Хотел бы верить, но не верю.
– Когда полевую жандармерию вместо охранных функций при армии бросают на гражданских, и не такое бывает.
– Что еще?
– Нас с тобою высоко ценят.
– То есть как?
– В самом буквальном смысле. Сенат, поразмыслив, выставил награду за поимку неких Ральфа Валентиана и Александера Дезета. Официальная причина объявлена – терроризм, подстрекательство к бунту, убийства военнослужащих, сопротивление властям и, обрати внимание, шпионаж в пользу Иллирианского Союза. За каждого дают по десять тысяч конфедеральных гиней.
