Страна багровых туч(изд.1960) - Стругацкие Аркадий и Борис (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Иоганыча подтащили к «Мальчику», уложили поудобнее. Быкову пришлось прежде потратить несколько минут на то, чтобы привести Юрковского в себя. Геолог ходил вокруг мертвого транспортера, ничего не слыша, не отвечая, не замечая. Быков схватил его за плечи, сильно встряхнул, и тогда тот опомнился и послушно пошел за ним, всхлипывая и бормоча.
Дауге все еще не приходил в сознание. Не было лекарств, бинтов. Нечем было закрыть обожженные ноги друга. Нельзя было даже снять с него шлем и напоить водой — температура воздуха после взрыва была еще слишком высока, более 80 градусов. Юрковский и Алексей Петрович молча перекладывали Иоганыча, рылись в вещевых мешках, обматывая израненные ноги тряпками. Они пытались делать ему искусственное дыхание, сами не зная зачем, лохмотьями костюма укрывали от обжигающего ветра обнаженное тело. Быков поминутно смотрел на ручной термометр, но температура понижалась медленно.
— Умрет, — проговорил Юрковский. — Ожог второй степени. Плохо…
— Молчи! — взревел Быков, приходя в ярость.
— Алексей! Она ползет, — пробормотал Юрковский, как в бреду. — Смотри, ползет…
— Что? — Алексей Петрович оглянулся и сразу понял.
Вокруг «Мальчика» медленно, но заметно смыкалось кольцо красной пленки. Багровая масса наползала со всех сторон, подбираясь к центру страшного подземного взрыва, который сжег «Мальчика» и где сейчас громоздились глыбы вывороченного оплавившегося камня. Над глубокой черной воронкой поднимались клубы дыма.
— Захлестнет, — продолжал Юрковский. — Сомнет, раздавит… Уходить надо.
— Куда? — Быков обвел глазами горизонт: со всех сторон наползала малиновая пелена.
Юрковский тяжело поднялся, склонился к Дауге, взял его осторожно под плечи:
— Берись, Алексей… Запремся в «Мальчике». Может быть, отсидимся…
Иоганыч жалобно застонал, когда они протискивали его через узкий люк. В кессоне было еще очень жарко, гораздо жарче, чем снаружи.
— Господи! — сказал с отчаянием Алексей Петрович, глянув на термометр. — Девяносто!
Он лег на раскаленный пол, втащил Дауге на себя. Юрковский торопливо задраивал люк. Ничего не получалось: и отверстие люка, и крышка потеряли свою первоначальную форму. Он кое-как закрепил тяжелый горячий кусок пластмассовой брони, выглянул в щель:
— Сейчас полезет на танк… Оно не обходит препятствий — перебирается поверху… Посмотрим.
Он отошел от щели, присел где-то в темноте. Алексей Петрович молчал, прислушиваясь к шорохам снаружи, к хрипению Дауге, чувствуя, как нестерпимый жар гложет спину. Они обречены. «Мальчик» погиб, нет еды, кислорода, воды… Иоганыч плох, очень плох. Что сделать для него? Хоть что-нибудь, хоть бесполезное, если ничего другого не остается…
«Мальчик» дрогнул, красный свет, пробивающийся сквозь щели люка, стал ярче. Раздался скрип, скрежет — красная пленка наползала на изувеченный транспортер…
Через полчаса температура упала до шестидесяти градусов, и Алексей Петрович, осторожно стащив с Дауге гладкий колпак, влил ему в полуоткрытый рот глоток апельсинового сока. Иоганыч поперхнулся, открыл глаза, полные страдания. Быков погладил его по небритой щеке и снова надел шлем.
— Где мы?
— В «Мальчике», Иоганыч, дружок… Ты ранен.
— Больно как… Ноги… Что случилось, почему темно? Почему не двигаемся?..
— Был взрыв, Иоганыч, — ответил Юрковский и замолчал: не хватило сил сказать все до конца.
— Да… взрыв… Помню. Меня бросило на землю и обожгло… Владимир, ты понимаешь, что это?.. Под землей взорвался атомный котел… Помнишь, мы… спорили… об этом… Не повезло… Как раз под нами…
Дауге быстро, прерывисто задышал. Алексей Петрович до отказа повернул кран подачи кислорода.
— Хорошо, хорошо… Еще… — Дауге дышал глубоко, жадно. — Где Ермаков? Что вы молчите? Алексей! Что случилось?..
— «Мальчик» погиб, Гриша… — Юрковский помолчал, затем медленно договорил все: — Ермаков погиб…
Дауге всхлипнул и снова потерял сознание. «Мальчик» вздрагивал, скрипело что-то по броне, щели неплотно закрытого люка светились красным. Юрковский вдруг заговорил негромко:
— Гриша, Гришка, очнись… Мы уйдем отсюда… Понесем тебя на руках… Гриша!
Дауге вздрагивал, в бреду звал Машу, плакал:
— Маша, Маша… Не уходи. Я все для тебя… Все… Жизнь, честь… Маша… Никто тебя больше меня любить не будет… Все пройдет, все ложь, кроме любви моей… Богдан… «Мальчик» жалко… Один я… Страшно… Смерть… Бо-о-ольно!..
И вдруг, помолчав, — ласково, радостно:
— Вот так… Да-да… Какая у тебя ладонь нежная, прохладная… Мне очень больно, Машенька… Ты моя радость, моя чудная… Не надо, не говори, я все понимаю, все — ерунда… Еще, еще… Милая ты моя… А я небритый… Больно очень, Машенька… Ма-ша!
Юрковский вскочил, заметался в лучах фонарика:
— Убью!.. Сволочь! Подлая баба!..
Он длинно, мерзко выругался. Быков, стащив с Дауге колпак, прижимал к его рту кислородную трубку, не отрываясь глядел в лицо друга. Жизнь уходила с лица, проваливались щеки, тускнели глаза. Губы едва уже шевелились.
— Ма-ша… — разобрал Быков. И еще: — Холодно… Боль-но… Ма-ша.
Дрожь била небольшое жилистое тело, крупная дрожь, как от сильного пронизывающего холода.
Быков взял в ладони его бессильную голову в шлеме, прижал к себе. Дауге умолк.
— Умер? — чужим голосом спросил Юрковский.
— Не знаю.
— Умер, умер. Григорий Иоганнович Дауге — известный советский геолог-космонавт — погиб при штурме Венеры. Иоганыч умер.
— Он не умер, — сказал Быков, прислушиваясь к слабому редкому дыханию.
Юрковский подошел к люку, прижался к нему и еле слышно проговорил:
— Шесть лет вместе… Луна, марсианские пустыни… Шесть лет…
Он распахнул люк резким, неожиданно сильным движением. Вокруг была ночь, тьма… Далеко-далеко, содрогаясь от собственной мощи, грохотала Урановая Голконда, поднимая над горизонтом дымное, пронизанное огнем вспышек зарево…
СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ШАГОВ
Их осталось трое.
Дауге не приходил в сознание. Быков и Юрковский с трудом извлекли его наружу и некоторое время стояли неподвижно, не в силах покинуть страшное место. Привычно подрагивала земля. Красная пленка исчезла. Они еще успели заметить остатки красного ковра над воронкой на месте подземного взрыва, метрах в двадцати от «Мальчика»: пленка жадно и торопливо втягивалась в бездонную дыру, медленно гасло лиловое сияние. Стало темнее. Быков поднял было автомат для последнего привета, но опустил, раздумав. Оставалась только одна сигнальная обойма — шестьдесят патронов, — а впереди сто километров пути по песчаной пустыне, по ущелью, по болоту… Сто километров, сто тысяч метров, сто пятьдесят тысяч шагов, и каждый из них грозит неведомым.
— Салют! — хрипло потребовал Юрковский, и Быков, вскинув автомат, дал короткую, скупую очередь…
Из обрезков селено-цериевой ткани, найденных в кессоне, они соорудили нечто вроде носилок и уложили на них Дауге. Прочная, хорошая ткань; ее еще хватило и на то, чтобы обмотать Иоганыча с ног до шеи.
Теперь они шли, согнувшись под упругим тяжелым ветром, в кромешной тьме, изредка озаряемой холодными голубыми зарницами. В такие моменты Быков видел перед собой шлем Дауге на носилках и черную шатающуюся спину Юрковского впереди, мертвые пески, низкие тяжелые тучи с яркими прожилками света. Зарница медленно гасла, и снова — тьма, вязкий песок под ногами, вой ветра в наушниках…
Они не говорили друг с другом. Дышать было тяжело, потому что они берегли сжиженный кислород и дышали наружным воздухом, пропущенным через кислородный фильтр. Этот воздух был горяч и беден кислородом, он душил, заставлял судорожно зевать, жадно распахивать сухие рты… Нет, разговаривать было невозможно. Только на редких и недолгих привалах, когда один валялся в полусне-полубеспамятстве, другой, бодрствующий рядом с автоматом на коленях, имел возможность слушать измененный голос товарища, бормочущего бессмыслицу. Говорить они не могли, но лучше бы они не могли думать…
