Сироты небесные - Лазарчук Андрей Геннадьевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
И всё было бы намного проще.
Но это уже, как говорит бабка Калерия, разговор в пользу бедных…
«Неустрашимый» улетел ночью, незаметно. А накануне вечером Санька собрал почти всех главных начальников: Потапова – коменданта Верхнего, четверых судей Ыеттёю: тетушку Агжу, почтенного Рагнура, почтенного Сулага и учителя Пейю, – и Юрия Борисовича Громова, первого секретаря. Не хватало ещё одного судьи, его не смогли найти посыльные, и председателя исполкома Дениса Витальевича Кима – он был ранен в стычке. Свой голос он передал Громову. Примерно за час с помощью Барса составили документ, согласно которому планета Мизель со всем её населением, планетным телом и центральным светилом присоединяется к союзу Земли, Эрхшшаа, марцалов и Свободных – на первых порах, до создания центрального правительства, в качестве подопечной территории, а затем – в качестве равноправного члена. Причём, поскольку на планете существует крупная стихийная колония выходцев с Земли, именно Земля несёт основную ответственность за процветание и скорейший выход из изоляционно-регрессивного шока своей подопечной…
Это обсуждали с Рра-Раштом и Барсом наедине перед самым собранием. Почему мы? – Вам сейчас просто необходимо о ком-то заботиться. Это позволит не остановиться в развитии… Кроме того, у большинства землян-переселенцев на планете-метрополии остались родственники, а значит, Земля становится естественным патроном для этой маленькой колонии…
Права собственности, принципы самоуправления, свобода миграции, доступ к технологиям – всё к обоюдному удовлетворению. Договор составлен в двух экземплярах, один отбывает на Землю на борту «Неустрашимого», другой – остаётся на Мизели. Подписи: капитан «Неустрашимого» Рра-Рашт, начальник экспедиции Александр Смолянин…
Без Рра-Рашта стало пусто и неуютно. Пожилой Кот был чертовски надёжен. А тут ещё Ярослав заявил, что отправляется домой. Пора.
И Санька понял, что ему нужен отпуск. Хотя бы на один день.
…Они смылись на «Спасателе» – Санька, Михель, Вовочка, Лизка, Маша и Ярослав. «На хозяйстве» остались только Артём и Барс. По дороге отпускники забрали Олега с Артуром из хижины Имжкура (хижина была не хижиной, а странного вида башней частью из камня, частью из дерева) – с обещанием вернуть завтра, – и еле-еле ковыляющего на костыле Спартака – из дома, под личное поручительство пана Ярека, что ходить больному не придётся, а придётся только лежать в тепле и много и вкусно есть. Впрочем, и это не помогло бы, если бы не Маша: она сказала, что на ферму ей не очень хочется, а лучше они останется здесь и поболтает с Еленой Матвеевной о своём, о женском. Получилось, таким образом, что-то вроде культурного обмена.
О-о, как встречали пана Ярека дома! Как кричали и пели, как висели у него на шее и барабанили по гулкой спине: жёны, дети, работники… Знали уже, что жив он и здоров, весточку об этой радости давно принесли – так что обошлось без обмороков; да и соседи скоро подъехали: ждали, должно быть. И тоже радость, и тоже – по спине… Стол новый сколотили прямо перед домом, широкие удобные лавки поставили. И уж таких медов, таких кушаний нанесли, каких пирогов…
На Саньку отцы семейств смотрели без робости, качали головами: юн, слишком юн был новый начальник планеты. Но разговаривали почтительно, интересовались: вот многих с Земли без паспортов забрали, как таким быть? Восстановят ли документ и прописку, если кто вдруг вернуться захочет? А то и хуже: муж или жена на Земле остались, а здесь – человек по другому разу семью создал, детьми обзавёлся… Санька обещал, что всё будет улажено, и не с такими коллизиями справлялись.
Некоторые вопросы ставили его в тупик: например, отменили ли в Омске продуктовые карточки и вывели ли американцы першингов из Европы? Он не знал, что такое карточки и кто такие першинги. Ему объясняли. Когда он говорил, что еды давным-давно просто невпроворот и что и Советский Союз, и Штаты развалились и даже успели забыть, что враждовали когда-то, – народ чесал в затылках и из вежливости делал вид, что верит…
Незаметно подполз вечер. Разошлись и разъехались гости. От зябкого ветерка, потянувшего вдруг с болот, спрятались в просторной летней кухне.
Осоловевшего от еды и питья Саньку тянуло в сон – и в то же время он знал: усни сейчас – и окажется, что прекраснейшие часы в своей жизни ты проспал. Тогда он сходил за гитарой (взбодрившись на холодке). Когда вернулся, Олег как раз объяснял Ярославу, что с ним делает знахарь.
– Понимаешь, окончательно эту заразу какими-то внешними методами изгнать невозможно. Но зато – можно научиться ею управлять. Этим мы и занимаемся. В общем, нужно особым образом концентрироваться… Я её уже остановил, выше не ползет, теперь осталось научиться выдавливать её из себя. Принцип я схватил, но пока что это слишком утомляет.
– По каплям выдавливать из себя горнорабочего, – сказал Артур.
– А как же с собаками? – спросил Вовочка. – Они ведь не могут концентрироваться…
Он достал из кармана и рассыпал по столу горсть разноцветных блестящих шариков.
– Ух ты, – сказал Михель. – Твои?
Вовочка кивнул.
Михель вытащил из кармана и пустил по столу один – но, похоже, очень тяжёлый, блестящий, с чуть заметным синеватым отливом.
– Боюсь, что собаки остаются под землей навсегда, – сказал Олег. – При этом они бессмертны… или почти бессмертны. Ну-ка… – он потянулся за шариком Михеля, приподнял, чуть не уронил. – Похоже, это рений. Редчайший металл. Тебе повезло, парень.
Вот, наверное, почему ещё имперцы так рвутся найти и захватить эту планету, подумал Санька. Потому что здесь умеют таким нехитрым способом добывать редчайшие металлы…
– Саша, можно гитару? – спросил Олег. – Вспомнил песню…
Он прошёлся по струнам, виновато улыбнулся: отвык, – и начал:
– Отшумели песни нашего полка…
– Отзвенели звонкие копыта, – подхватил Санька.
– Неужели ещё помнят? – Олег даже ахнул и прижал струны.
– У нас в экипаже она была строевой, – засмеялся Санька.
– Ну, тогда с начала…
Они спели эту, и другую, и «Когда воротимся мы в Портленд», и «Все небо пламенем объято», и грустную «Сумерки, природа…» – причём оказалось, что Санька знает на куплет больше, чем остальные: «…Медленно и чинно входят в ночь, как в море, кивера и каски, не понять, кто главный, кто слуга, кто барин, из дворца ль, из хаты… Бедны и богаты, вечностью объяты, все они солдаты»…
– О, – сказал Санька. – Вспомнил. Музыкой навеяло. Почему верёвка называется «партизанкой»?
Все переглянулись. Очень трудно объяснять простые вещи…
– Ну, это же ещё на Земле… когда война была, были такие партизаны, – сказал наконец Вовочка. – Они в лесу жили. На деревьях. И, когда враги входили в лес, они на этих верёвках на них прыгали. Или наоборот – перепрыгивали с дерева на дерево…
– Понял, – сказал Санька, давя в себе хохот. – «Дженни, Дженни, я Тарзан, иду на сближение…»
Ребятишки его не поняли, а взрослые – раскололись…
Отсмеявшись, пан Ярек выволок на свет свою затрёпанную тетрадку.
– Я тут ещё сказочку написал. Можно сказать, тоже музыкой навеяло… Хотите?
Все, конечно, хотели.
– Жил себе да был король, и была у него дочка-принцесса – такая толстая да страшная, что и сказать нельзя. Прокляла её злая колдунья на первый день рождения, заклятие наложила. А чтоб не было у девочки комплексов, папа-король ей слуг да подружек по всем королевствам ближним подбирал таких же страшных и толстых. И долгое время сходило. Пришла, однако ж, пора замуж её выдавать, стали наезжать женихи, принцы всякие, королевичи, царевичи, султанята – да только как увидят невесту, так немедленно у них немочи всяческие приключаются наподобие грыжи или подагры, а то и похуже, так что возвращаться надо немедленно домой, в богадельню или там в монастырь определяться… Год так продолжалось, два года, три. Каждую неделю, а то и чаще – такой вот афронт. Перестала уже бедняжка во что-нибудь хорошее верить. Но вот постучалась однажды в окошко дворца старушка-фея. Принцесса её приветила, чай заварила свежий, ароматный, булочки с марципаном подала на стол да варенье из ревеня и клубники. Посидели они, поговорили, и расплакалась принцесса у феи на плече, и рассказала ей всю свою печальную историю. Фея выслушала, одной рукой за сердце взялась, другой – за голову. Сильно опечалилась. Говорит: старенькая я стала, силы уже не те. Видишь ли, есть на острове Буяне скала, на скале той крепость, в крепости башня, в башне камора, в каморе диван, а на диване том лежит чудовище, полу-бык, полу-вепрь. На самом-то деле он заколдованный принц заморский и ждет, что приплывёт к нему на белом пароходе скромная невинная девица, полюбит его, поцелует в пятачок – и спадёт тогда с него зловредное колдовство. Была бы я посильнее, устроила бы вам встречу где-нибудь посередине да волшебную бы искру на вас навела, чтобы с первого раза всё получилось. А так – надо либо тебе к нему топать, либо ему сюда, а по дороге на волшебную искру энергию набирать, целуя в уста каждого, кого встретишь. Тысячу человек примерно… Принцесса тут же вскочила, золотой рожок искать, чтобы ботинки дорожные натягивать, а фея ей говорит: нет, лучше ты ему письмецо напиши, пусть он к тебе идёт. Не знаю я случая, чтобы девица перецеловала тысячу мужиков и при этом невинность соблюла. Да и репутация поколебаться может. Принцесса, конечно, тут же не то что письмо написала, а целую печальную повесть о десяти листах, слезами её окропляя. Взмахнула старая фея платком, и упорхнуло письмо прямо на остров Буян, в волосатые чёрные лапы полу-вепря, полу-быка. Прочитал он своими красными близорукими глазёнками печальную повесть, стукнул кулаком по столу и отправился выручать несчастную принцессу. Решительный был молодой человек, только на подъём тяжёлый. Дорожную торбу корками сухими набил, лодку из векового дуба быстренько выдолбил, парус напряг – и понёсся к заколдованной невесте. Пока плыл, всё нормально было. На берег того королевства высадился, дорогу спросил – и пошел напрямик, по пути целуя всех, кто убежать не успел. А шёл, надо сказать, медленно. Природа такая – что у быков, что у кабанов: бегают быстро, а ходят медленно. Тем более отвлекаться приходится. Так что слава его поперёд неслась. И, понятно, обрастала самыми лохматыми подробностями. А кого против него высылали – солдат там, да полицейских, – он сильно пугал. Их долго потом от икоточки пользовать приходилось. Подошёл наконец заколдованный принц к столице. И тут как все побегут из неё! Ровно крысы. Король дочку в секретном подполье запер, а сам по городу мечется, никого не находит. Наконец наткнулся: в полицейском участке стрелок, за пьяный дебош арестованный, решетку выбивает. Король ему: давай-ка ты чудовище уложишь, а я тебя на трон подсажу – будешь после меня король. Тот говорит: так ведь это надо будет на твоей кикиморе жениться? Король говорит: ну да, иначе никак. Стрелок башкой крутит: не, нипочём. Король: трон, трон твой будет! А стрелок: да ну его на фиг, с такой-то придачей. В общем, сдался король, выпустил из темницы стрелка просто за так. Тот пошёл в поле да с полной дури и огрел ломом заколдованного принца. Все обрадовались, зашумели, запрыгали. Стрелок под шумок и смылся, больше его не видели. Принцессу выпустили из подполья, рассказали, что было и как. Три дня она молчала, а потом пошла на речку и утопилась в омуте. Старая фея об этом узнала и проглотила ядовитую жемчужину. Король ещё недельку протянул и от тоски помер. Где-то за границей нашелся троюродный племянник, трон опустевший занял. Был он стройный и красивый, и дочка у него была маленькая, а совсем уж красавица, так что все кончилось хорошо, не правда ли?..»
