Вторжение в Империю - Вестерфельд Скотт (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Конечно, через несколько дней – а может, и часов – новость о диверсии риксов должна была стать известна всем. Если повезет, то пертурбации в системе властных полномочий, паническая переориентация рынков и ресурсов, бешеные потоки военных новостей смоют все следы злосчастных законопроектов. Тогда у Оксам не было бы причин для беспокойства. Одно дело – слегка уколоть Императора в мирное время, другое – в тот момент, когда Империи грозила опасность, и уж совсем особое – если ты член военного совета. И главное: молодая сенаторша очень не хотела, чтобы все выглядело так, словно она купила себе место в совете, отозвав свои законопроекты.
Ей самой, по крайней мере, так не казалось.
– И еще кто-то – с Чумной Оси, – объявил Найлз.
– Это еще почему, объясни, ради всего святого?
– А я предчувствую, – чуть ехидно отозвался он.
Оксам улыбнулась. Они тридцать лет работали вместе, а Роджер по сей день терпеть не мог, когда она ссылалась на свои эмпатические способности. Тем самым она, видите ли, оскорбляла его ощущение политики как дела житейского, людского. Найлз до сих пор считал проявления действия синестезических имплантатов в чем-то… сверхчеловеческими.
Но Чумная Ось? Наверное, Найлз пошутил. Империя Воскрешенных была поделена между живыми и мертвыми, а Чумная Ось служила чем-то вроде сумеречной зоны. Тамошние жители были переносчиками древних болезней, ходячими депозитариями старинных врожденных дефектов. В те времена, когда тысячу лет назад люди начали управлять собственной генетической судьбой, в итоге было избрано очень немногое число признаков, и большой массив информации оказался утерян. Слишком поздно евгенисты осознали, что в «нежелательных» признаках таились определенные преимущества: серповидные клетки передавали иммунитет к латентным заболеваниям, аутизм был напрямую связан с гениальностью, а некоторые формы рака за счет не до конца понятого механизма способствовали стабилизации крупных человеческих популяций. Чумная Ось, средоточие напичканных микробами людей, подверженных любым капризам эволюции, была нужна для сохранения ограниченной изменчивости населения, в избытке пользующегося услугами генной инженерии.
Но чтобы эти люди были представлены в военном совете?! О да, Оксам и сама, строго говоря, не могла похвастаться совершенным здоровьем, если вспомнить о ее безумии, но при мысли о прокаженных ей стало зябко.
Сенатор опять принялась рассматривать список, который они с Найлзом составили. По традиции в военный совет должно было входить девять членов, включая Императора. Главным приоритетом при формировании этого органа являлось равновесие сил: для того, чтобы Сенат мог делегировать военному совету реальную власть в условиях войны, здесь должны были быть представлены все партии. Главные властные блоки в Империи отличались более или менее ясно обозначенной консолидацией, однако существовали мелкие «кирпичики», которые предстояло втиснуть на свободные места за столом Совета. Тут вариантов было – как в покере. И течение войны зависело от того, как лягут карты, каким образом Император заполнит эти места за столом.
От этих размышлений Нару Оксам отвлек мелодичный звук. Она уловила его вторичным слухом. Сигнал был настолько силен, что перекрыл все остальные каналы информации. Низкий, непрерывный, устрашающий сигнал самой басовой трубы органа. К тембровой окраске этого звука примешивались и звуки иных частот: еле различимое дыхание далекого океана, шелест птичьих крыльев, разрозненные писклявые звуки настраивающегося оркестра. Звук был властным, безошибочно различимым.
– Созывают заседание совета, – проговорила Нара Оксам.
Она воочию увидела, как Найлз один за другим сбросил слои вторичного зрения. Его внимание переключилось на «здесь и сейчас», и он стал похож на некоего обитателя подземных глубин, выбравшегося на поверхность, где светило доселе неведомое ему солнце.
Итак, сбросив сотканную из данных вуаль, Найлз подслеповато уставился на Оксам. За пару мгновений взгляд его стал сосредоточенным и в нем отразился удивительный, могучий ум этого человека. Он осторожно осведомился:
– Нара, ты помнишь о толпах?
Он имел в виду толпы людей на Вастхолде во время первых избирательных кампаний Оксам – в ту пору, когда она наконец избавилась от страха безумия.
– Конечно, Роджер. Помню.
В отличие от большей части Империи, политика на Вастхолде никогда не становилась заложницей средств массовой информации. Здесь она скорее была подобна представлениям уличных театров. Важные вопросы дискутировались лицом к лицу в многонаселенных городах, на уличных манифестациях, где население одного дома спорило с другим, на подпольных собраниях, на сборищах у костров в парках. Импровизированные дебаты, демонстрации, открытые стычки были в порядке вещей. Для того чтобы избавиться от застарелого страха перед большими скоплениями людей, Оксам в свое время дала согласие произнести свою предвыборную речь на политическом диспуте. Однако за счет усилия воли она лишь отчасти сумела подавить в тот день свою эмпатическую чувствительность, сознательно решившись на встречу с теми демонами, которые так мучили ее в детстве. Поначалу вихри психики, исходящие от толпы, приняли знакомые очертания, уподобились огромному зверю, воплощению «эго» и противоречий, голодной буре, жаждавшей поглотить ее, сделать ее частью бушующего смерча страстей. Но к тому времени Оксам уже стала взрослой, ее собственное «эго» успело закалиться за защитным барьером лекарства, снижавшего уровень эмпатии. Ее голос был усилен, изображение увеличено, и она усмирила демонов страха, она оседлала толпу, будто дикую лошадь, она смогла управлять эмоциями множества людей своими словами, жестами, даже ритмом своего дыхания. В тот день она узнала, что по другую сторону страха лежит… власть. Найлз кивнул – он все понял по ее глазам.
– Теперь мы очень далеко от них, от тех толп. Здесь столько притворства, что легко забыть о реальном мире, который ты призвана представлять.
– Я не забыла, Роджер. Но помни: я не бодрствовала столько, сколько ты. Для меня прошло не десять лет, а всего два года.
Он потрепал рукой свои седые волосы и улыбнулся.
– Тогда постарайся не забывать вот о чем, – сказал он. – Твои изысканные законопроектики теперь будут выглядеть проявлениями войны. Любое принятое тобой решение будет означать насилие и гибель людей.
– Конечно, Роджер. Ты должен понять: граница с риксами не так уж далеко. Для меня – нет.
Роджер нахмурился. Она никому, даже Найлзу, не рассказывала о своем романе с Лаурентом Заем. Все казалось таким кратким, таким внезапным. А для Найлза это случилось более десяти лет назад.
– Один человек, который мне очень дорог, – там, Найлз. На передовой. И когда речь будет идти о жизни далеких, абстрактных людей, я буду вспоминать о нем.
Роджер Найлз прищурился, его высокий лоб от изумления подернулся морщинами. Видимо, могучий разум консультанта пытался понять, кого она имеет в виду. А Оксам порадовалась тому, что ей все еще удавалось хоть что-то сохранить в секрете от главного советника. Так хорошо, что никому ничего не рассказала, и то, что было между ней и Лаурентом, принадлежало только им, им одним.
Сенатор Нара Оксам встала. Призывный звук еще слышался – как отголоски звона гигантского колокола, которые, казалось, не умолкнут никогда. Ей вдруг стало интересно: а не зазвучит ли сигнал громче, если она не откликнется на него.
Взгляд Найлза снова стал отрешенным, советник нырнул в поток данных. Оксам точно знала, что после того, как она уйдет, Найлз будет волноваться из-за сказанного ею напоследок и наверняка обшарит обширные кладовые баз данных, чтобы выяснить, кого же она имела в виду. И в конце концов докопается до истины и поймет, что речь шла о Лауренте Зае.
И вдруг у Оксам мелькнула мысль о том, что к тому времени ее любимый может погибнуть.
– Я уношу все твои тревоги с собой, Роджер. Война очень, очень реальна.
– Спасибо, сенатор. Вастхолд верит в вас.
