Тяжкий груз (СИ) - Кунцев Юрий (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— С радостью расскажу, если мы с тобой перейдем на ты.
Он сказал «если», но в его голосе звучало «когда» и легкая перчинка самоуверенности. Он сказал «перейдем», но он уже перешел эту черту, и не только эту. Он сказал много чего, а Вильма услышала еще больше, и ей нужно было быть полной дурой, чтобы не понять, что попутчики — это не тот уровень отношений, к которому он клонит. Вильма была уверена, что дур в космос не пускают, однако всего час назад она была уверена, что обезвреженных тоже. Она задала себе вопрос, сойдет ли она за дуру, если пойдет ему навстречу, и не нашла удовлетворительного ответа. Но разменять пару местоимений — это далеко не самая высокая цена ради удовлетворения собственного любопытства, и она непринужденно выговорила:
— Ну давай.
Илья не являлся членом экипажа, и по законам межзвездного права он формально не являлся даже зарегистрированным пассажиром. Уровень его прав по факту определялся термином «живой груз», а это значило, что пока Вильма не угрожает его здоровью, она ничего не нарушает. Она несколько раз повторила себе этот факт, пока ей не начало казаться, что она в него верит.
— Аксель родился на Консусе, — перешел Илья сразу к делу. — Слышала об этом мире?
— Была там проездом, — сказала Вильма единственное, что достоверно знала о Консусе.
— В общем, там была проблема с тем, что население было излишне здоровым.
— Ничего себе проблема…
— Это очень большая проблема, когда высокий уровень здоровья населения вступает в конфликт с квотой на семь процентов в акте о генетическом обезвреживании. Представляешь, какие там наглые люди? Взяли и перестали рожать выродков, которых можно было бы…
— На семь процентов? — увела его Вильма с щекотливой темы и тут же напомнила себе, что перед ней человек, который не читал новостей целых пятьдесят четыре года, а то и больше. — На большинстве колоний эту квоту уже давно снизили до шести процентов.
— Неужели?
— А на Каликсе вообще до пяти.
— На Каликсе настолько хороший генофонд?
— На колонизацию Каликса отбор был особенно строгим, — прикусила она губу, чтобы случайно не соскочить на кокетство. — Так что произошло с Акселем на Консусе?
— Его обезвредили.
— Да, ты уже говорил, за больную печень. Но как его допустили к работе в космосе?
— Я не говорил, что у него больная печень. Я лишь говорил, что у него нашли плохой ген, но этот ген является рецессивным, так что физически Аксель здоров, и мог бы иметь детей, если бы местная администрация не повысила порог недопустимости генетических отклонений, чтобы вписаться в квоту.
— Ну… — смущенно протянула Вильма, — рецессивные гены тоже опасны. Есть вероятность, что они проявятся у потомства.
— Эти шансы слишком малы, чтобы просто так брать, и спиливать целую ветвь генеалогического древа, — рычали и шипели в нем вскипевшие эмоции. — А теперь выясняется, что родись Аксель чуть позже, он бы не угодил в эту квоту. Бедный парень. Даже не знаю, говорить ему или нет.
— Да, — вздохнула Вильма, ощутив легкую нехватку воздуха. — Неудобно получилось. Выходит, я зря его забраковала.
— Я тебя не виню. Ты так сделала, потому что…
— Да-да, потому что Ось навязала мне стереотипы, — передразнилась она и досадливо развела руки. — Никакой Оси здесь нет, как видишь. Мы тут одни и сами должны отвечать за свои поступки.
— Мысль благородная, — перекосил скепсис его лицо, — но все же не всегда во всем виноваты мы. Иногда действительно виноват кто-то другой, кто рассчитывает, что мы взвалим на себя чужую ответственность из благородных побуждений.
От этих слов у Вильмы что-то сжалось в груди, и она снова вспомнила безжизненное лицо Бьярне. Ее давил груз ответственности за то, что он скончался далеко не по естественным причинам, и она до сих пор не знала, на кого сбросить этот груз. На Ленара за то, что он решил не смотря ни на что вскрыть капсулы? На Радэка с Эмилем за то, что они плохо проверили их работоспособность? На Илью за то, что он не уследил за состоянием, в котором ложился в капсулу его коллега? Ответ на эти вопросы лежал где-то далеко-далеко, в лабораториях технической экспертизы и патологической анатомии, в десятках световых лет и нескольких месяцах душевных стенаний.
Илье было чем заполнить ее голову, и он хотел продолжать заполнять, но она заставила его на время замолчать, чтобы она смогла продолжить играть в доктора. Обхватившая его плечо манжета с шипением раздулась, и стрелка в ритме пульса заплясала на циферблате. Вильма не мерила давление Акселю, зато мерила Густаву и ни к чему не пришла. Зачем она снова взялась за тонометр, она точно не знала. Возможно, потому что надутая манжета слегка похожа на спасательный круг, помогающий вырваться из моря тяжелых мыслей, а звук ритмичного боя крови в стетоскопе слегка подбадривал.
— Сколько тебе лет? — нарушила она тишину.
— Наверное, сто пятьдесят… — неуверенно пожал он плечами.
— А субъективных?
— Ох…
— Ладно… — разочарованно бросила она и убрала тонометр в шкафчик.
Каждое последующее действие казалось ей бессмысленнее предыдущего, но она постоянно напоминала себе, что «так надо», и тешила себя надеждами найти в Илье что-то, что позволит ей приказать ему лечь на койку и не шевелиться до прибытия в порт. Ей следовало бы стыдиться подобных мыслей, но вместо стыда она ощущала лишь желание поскорее покончить со своими обязанностями и провести еще пару часов наедине с техническим руководством.
— Давай посмотрим, что у тебя внутри, — пригласила она Илью в томографическую камеру и повторила про себя, что так надо.
Он знал, как следует себя вести, и следовал ее рекомендациям еще до того, как она успевала их произнести. Даже этот трехмерный томограф, недавно отпраздновавший свое столетие, был точным медицинским прибором с широкими диагностическими возможностями, читать показания с которого должен был квалифицированный специалист, а не дальнобойщица. По объемному рисунку, что проявлялся на экране, Вильма могла определить трещины, переломы, инородные тела и некоторые злокачественные образования, но почти с тем же успехом она могла все это определить и без томографа. Что она надеялась найти, она и сама не знала, но продолжала вглядываться во вращающуюся с ее руки объемную проекцию так, словно томограф сумел спроецировать не только тело, но и душу пациента. Ей пришлось признать, Илья обладал некоторым обаянием, а его манера вести беседу никак не выдавала в нем человека, который что-то скрывал. И все же он что-то скрывал, и скрывал настолько мастерски, что даже томограф этого не увидел… или же Вильма не туда смотрела. Ощутив легкое разочарование, она разрешила ему вылезти из томографической камеры и спросила:
— Вы с Акселем давно работаете вместе?
Он устремил свой взгляд в потолок в поисках ответов, и неуверенное мычание выдавало плохо притертые шестеренки в потрепанной временем памяти. Вильме показалось, что он вспоминает слишком долго. Даже она бы уже давно назвала без запинки количество лет, которые она делит корабль с каждым из своих сослуживцев.
— Двадцать три года, если не считать последние полвека, — неуверенно произнес он. — А что?
— Хочу, чтобы ты мне сказал, как его капитан…
— В данный момент я ему не его капитан.
— Хорошо, как бывший капитан, — вдохнула Вильма полную грудь. — Он готов к работе?
— Думаю, да.
— Меня не устраивает такой ответ.
— Уверен, что он готов к работе, — переформулировал Илья. — Если, конечно, он не начнет утверждать обратного.
— А ты? — пристально вгляделась она в него, пытаясь взглядом слегка подпалить его чувство комфорта. — Ты готов к работе?
— Конечно, готов, — непринужденно сходу выпалил он, и она захотела ему поверить.
— Хорошо, тогда сможешь сделать для меня одно одолжение?
— Конечно.
— Найди Акселя и попроси его вернуться сюда.
Вот теперь настало время для чувства стыда.
11. Бьярне
Подобно тому, как каждая пролитая посреди пустыни капля воды казалась трагедией, так и смерть человека посреди космической пустоты ощущалась гораздо явственнее, чем в городе с населением в пять миллионов. Факт, что еще позавчера враз вымерла двенадцатая часть всего населения корабля, с трудом укладывался в голове, а осознание того, что такое теоретически могло случиться с каждым, вытягивало душу из жил. В космосе был миллион способов умереть, и космонавтов до сих пор успокаивала мысль, что они способны как-то повлиять на вероятность собственного выживания, но мысль о смерти вследствие криостаза пробуждала настолько сильное чувство собственной беспомощности, что один лишь вид криостата мог довести до легкого приступа нервного смеха.
