Взгляд с наветренной стороны - Бэнкс Иэн М. (читать полную версию книги txt) 📗

Таким образом, размышляя о тишине, церемониях, моде и своем собственном месте в этом обществе, Кэйб, наконец, добрался до затейливо украшенного входа в старинную церемониальную баржу «Уединение», экстравагантное помещение резного дерева. Снег был притоптан множеством ног, бесчисленные тропинки вели к близлежащим домам. Кэйб по-прежнему радовался снегу, но ведь он не жил в этом горном городе, а его собственного дома в этой стране никогда не касались ни снег, ни лед. Словом, снег был ему в новинку. И перед тем как подняться на борт, хомомдан посмотрел на ночное небо, чтобы увидеть прямо над головой большой клин снежно-белых больших птиц, пролетавших над мачтами, держа путь в глубь страны, подальше от Соленого моря. Когда они скрылись за домами, он почистил пальто, стряхнул снег со шляпы и вошел.

– Похоже на каникулы.

– На каникулы?

– Да, на каникулы. Раньше это слово означало нечто совершенно противоположное нынешнему своему значению. Почти абсолютно противоположное.

– Что вы имеете в виду?

– Послушайте, это вообще съедобно?

– Что?

– А вот это.

– Не знаю, попробуйте и поймете.

– Но оно все еще шевелится.

– Шевелится? То есть двигается по своей воле?

– Думаю, да.

– Но, послушайте, это же вещь, полученная от настоящего хищника, типа нашего друга Циллера, и естественно было бы сказать «да», но…

– Так что насчет каникул?

– Циллер был…

– Он утверждал нечто о противоположном значении этого слова. Когда-то каникулы означали время, когда ты куда-то уезжал.

– Неужели?

– Да, я когда-то слышал об этом. Древние времена, век лишений. Люди были вынуждены работать беспрерывно, создавая богатства для себя и общества, а потому не могли роскошествовать со временем. Короче, они работали половину дня большую часть года, и потом им за это давали определенное время, которое можно было потратить на себя, используя некий обменный эквивалент…

– Деньги, у них был такой технический термин.

– Вот именно. И тогда на это время они уезжали.

– Простите, вы съедобны?

– Вы, что, действительно пытаетесь разговаривать с нищей?

– Не знаю. То есть не знаю, пища ли это?

– Но в самых примитивных обществах не было и того: свободными оставались всего лишь несколько дней в году!

– Но я полагаю, что примитивные общества могли быть вполне…

– Он имеет в виду примитивизм в индустриальном смысле. Не обращайте внимания. И не прекратите ли вы тыкать в это? Испортите!

– Но вы-то сами можете это есть?

– Вы можете съесть все, что угодно, если только сумеете донести это до рта и проглотить.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Так спрашивайте, идиот!

– Именно это я и делаю.

– Нет, не это! Гриф, что вы делаете? Перестаньте сейчас же! Где ваш майндер [1], где комп, наконец?

– Но я вовсе не хотел…

– Вижу. Так что? Они уезжали все разом?

– Как это возможно? Все бы остановилось, если бы все они так уехали.

– М-да, разумеется.

– Но иногда бывало, что инфраструктурой занимались подсобные команды. Словом, они все-таки уезжали и ездили с места на место время от времени.

– А!

– А ведь теперь каникулы – это время, когда мы остаемся дома, ведь иначе у нас не было бы возможности вот так собираться вместе, и ты никогда не узнал бы, кто твой сосед.

– На самом деле, я и сейчас точно в этом не уверен.

– Это потому что вы столь легкомысленны.

– Ах, если бы были только одни длинные каникулы!

– В старом смысле, конечно?

– В гедонистическом. [2]

– Шило у вас в заднице.

– И в заднице, и в руках, и в ногах, и везде…

– Хаб, так можно это есть или нет?

– …и в крыльях, и в ребрах, и в печенках…

– Хорошо, мне кажется, есть идея.

– …и в коленках, и в копытах, и в рогах…

– Так что же, Хаб?

– …и в панцирях, и в мускулах, и в голове…

– Заткнешься ты, наконец?

– Хаб, а, Хаб? Черт, мой комп не работает! Или Хаб просто не отвечает.

– Может быть, он на каникулах?

– …и в плавниках, и в волосах, и еще где? М-м-м… Где же? В зубах ничего нет?

– Предлагаю его все-таки заткнуть.

– Одобряю.

– Хаб! Хаб! Никогда еще ничего подобного не случалось!

– Ишлоер?

– Извините? – Наконец произнесено его имя. Кэйб вынужден был признаться, что все-таки втянут в один из тех странных, напоминающих транс разговоров, в которые попадал на подобных сборищах. В таких случаях диалог – или же несколько диалогов разом – тянулся каким-то головокружительным, доводящим до тошноты образом и действовал на него так, что он совершенно терял нить разговора, не понимая, кто, что, кому и зачем говорит.

Правда, в следующий момент он легко вспоминал все сказанные слова, но уловить связывающие их эмоции так и не мог. И сейчас он пребывал в каком-то странном дурмане, пока в разговоре не образовалась брешь, пробитая обращением непосредственно к нему. Он находился в верхней бальной зале церемониальной баржи «Уединение» вместе с сотней других людей, большинство которых были действительно людьми, хотя и не в собственно человеческом обличий. Концерт композитора Циллера – античная челгрианская мозаика – закончился полчаса тому назад. Настроение царило тихое и спокойное, несмотря на то что финал слушатели встретили взрывом аплодисментов. Теперь все занимались едой и выпивкой. И, конечно, беседой.

Кэйб вместе с группой мужчин и женщин стоял посередине зала у буфетного столика. Воздух был теплым, полным ароматов и тихой музыки. Над головами сгибались деревянные и стеклянные светильники, сделанные на какой-то старинный манер так, что, хотя и не давали полного спектра, озаряли все вокруг уютным ласковым светом.

В носу его тихо позвякивало кольцо. Когда Кэйб впервые прибыл сюда, ему совсем не понравилась идея имплантации компьютера прямо под черепную коробку (да и вообще куда бы то ни было). Единственной вещью, с которой он действительно не расставался, было это фамильное кольцо в носу, поэтому компьютер вживили ему именно туда.

– Прошу прощения за беспокойство, господин посол. Это Хаб. Вы оказались ко мне ближе всех и потому передайте господину Олсьюлу, что он пытался говорить не по компу, а по обыкновенной брошке.

– Хорошо. – Кэйб обернулся к молодому человеку в белом костюме, державшему в руках какую-то драгоценность и с большим удивлением на нее взиравшему. – Это вы господин Олсьюл?

– Слушаю вас, – молодой человек отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть хомомдана. Лицо отражало такую растерянность, что Кэйб понял: он действительно введен в заблуждение этой скульптуркой, или монументальной бижутерией. Здесь это часто случалось. Молодой человек, прищурившись, изучал свою крупную брошь. – А ведь я мог это испортить…

– Еще раз простите, господин посол, благодарю за помощь, – пропищало кольцо.

– Не стоит благодарности.

Сверкающий пустой поднос подплыл прямо к молодому человеку и, качнувшись, произнес:

– Хай! Это снова Хаб. То, что вы держите в руках, господин Олсьюл, это драгоценный камень в форме двадцатигранника, оправленный в платину и саммитиум. Изделие студии господина Ксоссина Наббарда, последователя школы Кварафид. Настоящий шедевр, сделанный с настоящим мастерством. Но, к сожалению, не компьютер.

– Черт побери! А где же тогда мой компьютер?

– Вы позволили ему остаться дома.

– Но почему вы мне не сказали об этом раньше?

– Вы просили меня не делать этого.

– Когда?

– Сто два…

– Ах, неважно! Но тогда смените инструкции. В следующий раз я отправлюсь из дома без компьютера и…

– Хорошо, так и сделаем.

Господин Олсьюл, наконец, оторвал взгляд от брошки:

– Может быть, мне надо было взять тот шнурок или что-нибудь другое из этих имплантированных штук?

– Может быть. Главное, не забывайте дома голову, это может привести к серьезным затруднениям. А теперь я рад сказать вам, что готов сопровождать вас весь остаток вечера, если вам будет угодно.