Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович (бесплатные версии книг TXT) 📗

– Расслабьтесь, – сказал профессор. – Кресло само примет нужное положение. Просто откиньтесь назад. Вот так. Руки – обязательно на подлокотниках.

Я перестал сопротивляться и расслабился. Кресло мягко изменилось, подстроившись под меня – подголовник не мешал, но аккуратно поддерживал голову, руки сами легли на подлокотники. Мне никогда не было так удобно. Кресло необъяснимым образом угадывало мои желания. Я почувствовал, что засыпаю. Даже голос профессора зазвучал тише, чем раньше.

– На самом деле, – говорил он, – в этом нет ничего страшного, совершенно ничего. Там, – профессор провел рукой по триптиху, – совсем нет страха. Это, если хотите аналогий, похоже на сон – вы просто уснете и проснетесь. Это как сон, в котором время – другое. Для вас пройдет час, здесь – пару секунд.

Профессор щелкнул пальцами.

Я и правда с трудом боролся со сном.

– Это звучит… – пробормотал я.

– Пугающе? Вовсе нет. Ведь то же самое происходит и в обычных снах, разве не так?

– Я плохо помню свои сны, – сказал я.

– Этот вы запомните, – улыбнулся профессор.

Я устал сопротивляться, закрыл глаза и – едва не провалился в вязкий окутывающий сон.

– А вы неплохо подготовились! – рассмеялся профессор. – Но я еще не закончил.

– Целый час? – спросил я, вспомнив его слова. – Но что…

– Это, конечно, не совсем верно. У нейролинка нет привычного нам ощущения времени. Если вы боитесь, что вам станет скучно…

Профессор усмехнулся.

– Просто делайте то, о чем я рассказывал. Вы, надеюсь, слушали меня внимательно?

– Конечно.

– Это как лабиринт, – продолжал профессор, – только совершенно не сложный. Вы можете выбрать любую дверь, любой выход – и ваш выбор всегда будет правильный.

– Да, я помню, вы говорили, – сказал я.

– Есть еще один момент, – сказал профессор.

Он оставил в покое триптих и зачем-то встал позади, упершись руками в спинку кресла. Я не видел его лица, но слышал голос – отчетливый и в то же время тихий. Он вводил меня в транс, нашептывая в ухо гипнотизирующие заклинания.

– В конце любого сна вам нужно проснуться. В обычном сне вы просыпаетесь сами, но здесь, – голос профессора затих, почти сошел на нет, – здесь все иначе.

– Что вы имеете в виду? – Я попробовал повернуться, но профессор остановил меня, обхватив мою голову и зафиксировав ее на подголовнике.

– Нет, не двигайтесь! Терминал уже работает.

– Как работает?

Я непроизвольно дернулся.

– Спокойно. Первое подключение всегда медленное. Это действительно как сон. Вы же хотите спать? Просто сидите. Расслабьтесь. У вас ведь так хорошо это получается.

Я кивнул – вернее, попытался кивнуть, но не смог даже пошевелиться. Голос профессора совсем затих. Я был уверен, что он бесшумно отдаляется, плавно отступает в другой конец комнаты.

– Вас, конечно, всегда можно разбудить, – говорил профессор, – но ведь лучше, когда просыпаешься сам, правда? Для этого обычно используют специальное слово. Вроде голосовой команды. Вам нужно придумать, произнести это слово и…

– И что это за слово? – пробормотал я; мне было уже тяжело говорить.

– Вам нужно выбрать самому. Это должно быть что-то личное, важное. Что-то такое, что имеет для вас особенное значение. Просто произнесите это слово, я введу его в интерфейс и… пожелаю вам спокойной ночи.

Голос профессора доносился издалека и казался искаженным, его загадочным образом преломляла сгущавшаяся в комнате темнота. Я чувствовал спокойную усталость, медленно проваливаясь во мрак невесомости, но это уже не пугало.

– Слово? – повторил я. – Любое слово?

– Да, – послышалось из темноты. – Только выбирайте быстрее.

Я понимал, что остается один последний вздох, одно последнее мгновение.

Слово.

Оно тут же высветилось передо мной. Ведь все было так очевидно и просто. И дрожащим от слабости голосом я произнес…

79

– Лидия!

Я выкрикнул ее имя в пустоту, пробудившись от пустого и черного сна.

Я лежал на затянутой пленкой кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховодов. Однако дышать было легко – я набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова.

Потом встал с кровати.

Где-то далеко, в плотно обступавшей темноте, тускло поблескивал красный огонек камеры наблюдения. Я приблизился к нему, и темнота сомкнулась – не было ни жесткой кровати, ни стен – только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, единственный ориентир.

Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму, как канатоходец, я приблизился к горящему огоньку. Пол странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удерживать равновесие, однако я не сдавался.

Когда до огонька оставалось пару шагов, я замер, упершись в невидимую преграду. Красный глаз безразлично смотрел поверх меня, умудрившись разглядеть что-то в глухой темноте. Я невольно обернулся, решив проследить за его электрическим взглядом, и в ту же секунду раздался короткий щелчок.

Камера отключилась.

78

Лида оделась так же, как в институт – в теплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, изящные, но теплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. Я никак не мог ее разговорить.

– Что-то случилось? – спросил я.

Лида, казалось, едва могла меня узнать.

– Все в порядке. Просто устала.

Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру.

– Если я засну во время сеанса, не забудь меня разбудить.

Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Ее сумочка покачивалась на плече, создавая преграду между нами.

– Наверное, это будет интересно, – сказал я, устав от молчания.

Лида зевнула, прикрыв кулачком рот.

– Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного.

– Все закрыты, – сказал я.

Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно-спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы.

Но мне было неспокойно.

Я потер плечи – не от озноба, от волнения.

– Холодно как стало, – сказал я.

Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды.

– Да, – сказала она.

– Погоди! – спохватился я. – У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?

– Ага.

– Волнуешься?

Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я.

– Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал.

– А я очень волновался, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она.

Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась.

Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак – «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.

– Идем? – спросила Лида, и тут погас светофор.

– У нас еще час, – сказал я.

– Никогда не была в этом звездном театре, – сказала она.

Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды – единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой.