Змеи Эскулапа - Бессонов Алексей Игоревич (мир бесплатных книг TXT) 📗
Ответ нашел он…
Откатившись в сторону от горящей машины, юноша встал на ноги, отряхнул с себя налет сухого, как порошок, снега, и с задумчивостью поглядел вниз – туда, откуда он пришел. Разум говорил ему, что единственно верным решением была бы пуля, но могучий инстинкт, живущий в его молодом и сильном теле, заставлял его включиться в совершенно безнадежную борьбу. Он быстро и почти машинально проверил, что еще осталось в его многочисленных карманах и кобурах. Помимо мощного и скорострельного автомата в набедренной петле, у него был крупнокалиберный пистолет в наколенном кармане, стандартный спасательный набор, несколько пакетов с питательной смесью и десятка два бульонных кубиков. Еще был шоколад и плоская фляга с нетронутым запасом сладкой, адски крепкой арры, способной, хоть и ненадолго, вернуть силы и надежду в самой безнадежной ситуации. Одежда – кожаный комбинезон на пушистом меху, высокие мягкие сапоги и теплый шлем, – позволяла не бояться мороза, по крайней мере днем.
Он понимал, что двигаться по следу вездехода нельзя. Если он хочет выжить, идти следует в другую сторону. Расстояние пути возрастало, но к югу у него был шанс добраться до населенных мест.
Юноша шел до наступления сумерек. Каменно-крепкий наст легко держал его тело, и он лишь раз провалился в глубокий, почти по пояс снег, а миниатюрный компас помогал держать направление. Он шел на юго-восток.
Когда солнце скрылось за алым льдом горизонта, и вокруг него повисло характерное, ни на что не похожее синее марево, юноша остановился, присел на корточки и вытащил из-под комбинезона плоскую коробку спасательного пакета. Потянув за кольцо, он разорвал тонкий металл крышки и высыпал на снег содержимое: коробка должна была послужить котелком. В топливе он не нуждался – в комплект пакета входила широкая плоская свеча с тремя фитилями, на которой можно было вскипятить воду. Юноша вытащил из кармана широкий длинный нож с потемневшей от старости костяной рукоятью, порылся в кучке рассыпанных на снегу предметов и подбросил на ладони миниатюрное огниво из легкого серого сплава. Держа огниво над свечой, он резко провел по нему лезвием ножа. Сноп искр, ярко вспыхнув в надвигающейся тьме, с первой попытки воспламенил одни из фитилей. Остальные юноша разжег крохотным клочком бумаги. Следом он пробил ножом наст и набрал полную коробку снега. Поставив ее на железные борта свечи, юноша вздохнул и отрешенно подумал о том, что в ближайшие дни ему следует держаться на одном бульоне – его должно хватить надолго. Свеча, как он помнил, горит десять часов, а полная коробка от спаспакета закипает за пятнадцать минут…
Свой третий рассвет он встретил с последним кубиком бульона. Свеча почти выгорела, лишь на самом донышке виднелся тонкий слой искусственного жира. Щеки молодого человека, покрытые густой многодневной порослью, запали, в глазах появился лихорадочный блеск загнанного зверя, но он продолжал двигаться – почти машинально, как сомнамбула. Он знал: если не врет компас, то к концу светового дня на горизонте появится бескрайний лес, который обеспечит его топливом. По мере движения к югу мороз стал слабее, и если в первую ночь он почти не спал, отчаянно пытаясь согреться в своем тонком полимерном мешке, полностью исключающем рассеивание тепла его тела, то теперь уже можно было не бояться замерзнуть.
И все же нагрузка – а юноша шагал все в том же, выматывающем темпе, что и в первый день, – и истощение уже дали о себе знать. Все чаще он стал погружаться в странное, полубессознательное состояние, напоминающее грезы зеленого дыма. В эти минуты (а может быть, часы?) перед ним вставали картины давно забытого детства, и он, смеясь от счастья, вспоминал аромат тысяч цветов в отцовском саду. Несколько раз ему привиделась девушка, которую он любил когда-то, еще совсем мальчишкой. Тогда она казалась ему недостижимо прекрасной и, увы, такой взрослой; разница в возрасте не позволила ему побороть смущение, и он только провожал ее жарким, липким взглядом пылающего юнца. Теперь она шагала рядом с ним, ее переливчатый смех звенел в его ушах, и он начинал идти еще быстрее.
Отрезвляла его лишь усталость да тупая, сводящая с ума боль в желудке.
За несколько часов до заката юноша разжевал первый из трех пакетов, наполненнный приторно-сладкой смесью из молока и перетертых орехов. Запив скудный обед глотком арры, он достал компас и тревожно поглядел вперед. Горизонт, изрезанный туманными контурами холмов, оставался все таким же белым, как и три дня назад.
Арра взбодрила его. Юноша набрал полную пригоршню снега, с силой растер им лицо, слизал с ладони остатки, и вновь двинулся на юго-восток.
Через час, торжествуя, он вышел к берегу неширокого ручья – впереди, в начавшей мутнеть дали, черно-серой стеной стояли очертания могучих деревьев; он преодолел смертельную ледяную пустыню, и теперь его ждал путь через тайгу. Юноша почти бегом спустился к затянутой льдом речке и, спеша и не пробуя перед собой лед, двинулся за манившим его призраком леса. Впереди было топливо, а может быть, еще и пища. Царство ветров, белая пустота осталась за спиной, теперь ему казалось, что с усталых плеч упала тяжкая ноша. Рифленые подошвы сапог заскользили по слегка подтаявшему льду, но путник не обратил на это внимания, близкий призрак спасения придал ему сил.
Покатый берег ручья, кое-где поросший редким еще кустарником был близко, совсем близко: в это мгновение правая нога юноши за что-то зацепилась, он почувствовал, что теряет равновесие, и лед под ним, скрежеща и протестуя, разошелся… нога по бедро ушла в ледяную воду. Юноша закричал. Его крик был слабым, как стон умирающего. Он лег на лед и принялся, извиваясь, вытаскивать начавшую неметь ногу. Он напряг все свои силы, рванулся и с ужасом увидел, как уходит в полынью выпавший из кармана компас…
Задыхаясь, падая и вставая, бежал он к лесу. Когда его грудь с треском взломала кустарник опушки, юноша медленно повалился на землю. Он лежал, пытаясь хоть как-то восстановить сбитое дыхание и понимая, что если сейчас – вот прямо сейчас он не встанет и не разведет огонь, встать ему уже не суждено. С писклявым стоном юноша поднялся на ноги и принялся ломать сучья для костра. Острым клинком он срубил несколько тонких деревец, кое-как поломал их об колено, но здесь силы вновь оставили его. Он опустился на мягкий влажный снег. Из его груди с хрипом вырывались прозрачные облачка пара.
Кресало воспламенило бумагу, но влажное дерево долго не хотело разгораться – измученный беглец решил уже, что развести спасительный костер ему так и не удастся. Все же, изведя несколько драгоценных клочков бумаги, он добился того, что над самыми тонкими веточками появились сперва робкие, затем все более густые струйки дыма. Он был спасен.
– Мы так толком и не познакомились, майор. Все, что я о вас знаю, это то, что ваша фамилия, кажется, Огоневский, и вы – из отделения общей хирургии.
– Огоновский, капитан… вообще, можно просто Андрей. Да-да, именно так, в славянской транскрипции. Так меня нарек почтеннейший папаша, а я вот мучаюсь: всяк норовит поименовать меня Эндрью, а я обижаюсь.
В не очень-то просторном отсеке управления шестым грантауэром левого борта их было двое: кадровый флотский капитан-артиллерист и майор с жезлами Эскулапа в петлицах, поставленный сюда после того, как в сражении погибла добрая половина комендоров. Большинство из тех, кто уцелел, старший офицер направил на более важные посты – кого в моторы, кого в жизнеобеспечение, а в отсеки башен уселись врачи, способные управлять аппаратурой наведения.
Кэпу Харперу, по идее, следовало бы находиться в другом месте, но он изрядно обгорел в «лунке» возле кормы, плохо двигался, страшно матерился, поэтому его сунули сюда, а напарником выделили мрачноватого черноглазого хирурга с несколькими загадочными шрамами на физиономии. В процессе удирания, когда их башня едва не раскалилась от сотен залпов, хирург показал себя если не слишком умелым, то по крайней мере, упорным канониром, но, конечно, поговорить им толком не удалось. Почти десять часов «Парацельс», прикрываемый истерически-яростным огнем «Шеера» и «Сакса», уходил от проклятых Эсис, и все это время в отсеке звучали лишь короткие отрывистые команды Сола Харпера. Огоновский так и не произнес ни слова.
