За право летать - Лазарчук Андрей Геннадьевич (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Вита обернулась к застывшим неподвижно парням – Сергей замер, удерживая вешки в обнимку, – прижала палец к губам и жестом показала: садитесь и ждите. Затем сошла с дорожки и медленно двинулась к кустам. Очень медленно, прислушиваясь к ощущениям. Непосредственной опасности не было, а вот что было… Сравнить не с чем.
Около низенького, по колено, заборчика, обозначавшего границу дачного участка, она остановилась. Достала из сумки «подозрительную трубу», папин подарок на самый первый «круглый» день рождения, никакого металла, дерево, пластмасса, стеклянные линзы… кто бы мог подумать, что вещь пригодится всерьез? – и долго-долго всматривалась в траву у качелей.
Когда она – по своим следам – вернулась к ребятам, на лице её было выражение глубокой задумчивости.
– Эвита Максимовна, садитесь! – жизнерадостным шепотом пригласил Ким, сдвигаясь на краешек расстеленной куртки.
Она опустилась на землю и тяжело привалилась к плечу Кима. Тот опешил.
Приблудившийся переводчик таращил глаза, распираемый вопросами. Вита достала свой старый кожаный портсигар, выудила «верблюдину», Ким чиркнул спичкой… Она не любила себя курящую, но другого выхода уже не было: лучший способ быстро и безболезненно успокоить нервы, это во-первых, а во-вторых, бросив, она немедленно начинала полнеть, а пока не хотелось. Вытянув сигарету в четыре затяжки, она раздавила о землю окурок и повернулась к переводчику.
– Сергей, значит, вы хотите у нас работать?.. Это хорошо обдуманное решение, окончательное и бесповоротное? Понятно… Дима, дайте ему планшет. Пишите: я, фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес… в присутствии свидетеля… передайте планшет Киму, он должен написать сам… обязуюсь сохранять в тайне любую информацию, связанную с моей служебной деятельностью, а также все мои умозаключения по этому поводу. Я отдаю себе отчет в том, что в случае нарушения этого обязательства я буду подвергнут принудительной изоляции или любым другим процедурам, признанным необходимыми исполнительной коллегией Комиссии по инвазии при Организации Объединенных Наций… можно сокращенно: Ай-Си – английскими буквами… От себя добавлю, что коллегия такие вопросы автоматически возвращает на рассмотрение вашему непосредственному начальству и что процедуры могут быть… всякие. Вам это понятно? Подумайте… Ладно. Тогда – подпись. Я заверю. Вы поступаете в мое распоряжение и открывать рот в ближайшее время будете только по моему приказу…
Она отняла у него ручку, расписалась и вытащила чистый лист.
– Сейчас вы вернетесь на исходную. Ким, сколько мы прошли? Шесть километров? И где мы сейчас? Ясно… Так вот, Сергей, боже вас упаси уйти в сторону от вешек, особенно если покажется, что можно срезать путь. Потом не вернетесь… Мне нужны палатка, обогреватель, одеяла – мягкие, желательно пуховые, – простыни, еда, вода – хотя бы на сутки. Все это придется переть на себе, никаких помощников. Теперь внимание. Вот это, – она протянула записку в несколько строк, полная абракадабра, кроме кода связи, – должно как можно быстрее уйти в Санкт-Петербург. И только туда. Доведите до сведения господ милицейских начальников, что штабным шифровальщикам лишняя тренировка в данном случае будет очень и очень вредна. Что-нибудь повторить?.. Хорошо. Еще одно. Воткните вон там штук пять красных вешек, чтобы на обратном пути не промахнуться. Когда вы до них доберетесь, двигаться будете очень тихо. А дальше этого места, – она хлопнула по земле, – вообще ни ногой. Все ясно?
Когда обалдевший переводчик скрылся из виду, Ким разлепил губы:
– Вы вызвали специалистов по контакту?
– В некотором смысле… – Она процедила это сквозь зубы и с заметным отвращением. – Это, Кимушка, дела почти семейные. Потом как-нибудь поговорим…
– Кто там?
– Пойдем посмотрим. Только очень тихо и без резких движений.
Они дошли до заборчика, перешагнули через него и мелкими шажками, часто останавливаясь, подобрались поближе к качелям.
В густой траве, примятой так, что получилось подобие гнезда, под стареньким бумажным одеялом – как раз таким, которое не жалко оставить на дачных качелях, – угадывались очертания двух маленьких тел, свернувшихся клубочками. Дима вопросительно обернулся к начальству, изобразил пальцами большие круглые очки. Так на их немом сленге обозначались Чужие. Нет, покачала она головой. Дети? – беззвучно спросил он и качнулся вперед. Жди, показала она.
Ждать пришлось не слишком долго. Дети – или кто там они были – чувствовали себя беспокойно и непрерывно меняли положение. И в какой-то миг один из тех, кто прятался под одеялом, вдруг резко приподнялся на локте и выставил голову наружу. Круглую голову с покрытым темно-серой шерстью лицом… к черту, лицом – мордой! – на которой ярко горели изумрудные глаза.
Очень холодно. Чуть теплее, чем темнота, но все равно холодно. Болит внутри – хочется есть. И пересохло – пить. Но это Он мог терпеть. Пока ещё мог.
Были другие холод и боль. Они росли изнутри и разламывали Его на части. Две части. Одна часть медленно сворачивалась внутрь себя, уменьшалась, уменьшалась, отдалялась, остывала… И ничего не чувствовала.
Он всегда был целым. Оказалось, что на самом деле его всегда было двое.
Он разломился на Себя и Второго. Все разломилось на сейчас и раньше. Он успел схватиться за это сейчас, а Второй – нет, Второй провалился в раньше, и даже дотронуться до него было нельзя – больно, больно, больно…
Наверное, надо смотреть, искать, бегать, пробовать – но для этого надо быть целым. Он не сразу понял это. Хорошо, что не сразу. Он ещё успел найти большое, тонкое, мягкое и спрятаться под него, и укрыть Второго. Стало лучше. Теперь Второй не видел сейчас, а значит, не убегал. Но и не возвращался.
Когда ты не целый – надо лежать свернувшись и сторожить. И терпеть: холодно, больно, сухо, горько.
Хуже всего – холодно.
Когда они добрались до Кимовой куртки, обозначавшей, по немому уговору, нейтральное пространство, Ким дал волю чувствам:
– Ну и чудовище!
– Ты что! – возмутилась Вита. – Это же котенок!
Ким заткнулся. Ему отчетливо припомнился случай из детства. Был у них в доме мастифф – здоровенная жуткого вида зверюга, не слишком хорошо обученная и нервная, какой-то сбой в генах. Хозяева даже намордник старались на него не надевать, чтобы не нервировать тонкую звериную душу, а на упреки соседей отвечали, что он и без зубов кого угодно заломает. И вот к этому-то чудищу однажды, вывернувшись из маминых рук, выкатился прямо под ноги трехлетний колобок с бантиками, вцепился в черную шерсть и восторженно завопил: «Мама, мама, хочу такого же хомячка!»
Котеночек…
Ким выслушал инструкции и под напутствие: «Вешки не забудь, патриций!» – двинулся к ближайшему дому.
Было до него минуты три – на глаз. Ким добирался добрых четверть часа, изо всех сил стараясь удерживаться на прямой. Когда дошел до крыльца и оглянулся, скользнув взглядом по ярким навершиям вешек, решил, что такую траекторию мог бы соорудить разве пьяный в доску дождевой червяк. Удивляться было нечему, но бессмысленное глухое раздражение временами накатывало.
Дом был звонко, стеклянно пуст – как аквариум. Ким уже насмотрелся этих сухопутных «Мэри Седеет», с надкушенными бутербродами, накрытыми столами, недопитыми стаканами со следами пальцев и губ, заломленными страницами книг, выпавших из исчезнувших пальцев… Здесь вот, в углу, в кресле, комом лежало вязанье с торчащей неестественно вывернувшейся спицей. Соскользнувший клубок коричневой шерсти откатился в сторону примерно на метр и уткнулся в стену. Вот тут, наверное, и сидела – бабушка? мама? тетка? – женщина, любившая покачаться на плетеных качелях…
Ким оборвал нитку и поднял клубок. Свободной рукой свернул вязаное полотнище, закатав спицы внутрь, и украдкой сунул за спинку кресла. Сразу стало легче. Он поискал взглядом. Полиэтиленовый пакет. Плохо, хрустит, но сейчас сойдет. Сунул клубок туда и двинулся в глубь дома.
