Космический маразм - Бушов Сергей (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Я выхватил флистер, направил в грудь Моргену и выстрелил. Зелёный плазмоид достиг серой субстанции, составляющей Моргена, и исчез в ней, словно его и не было.
- Что-то мне страшно, - послышался возле моего уха тихий шёпот Родиуса.
- И у меня мороз по коже, - ответил я.
- Вы до сих пор ничего не понимаете, - сказал Морген. – Я сильнее и больше всего, что вы до сих пор видели. Я – тот хаос, из которого состоит всё, включая пустоту. Я – воздух, которым вы дышите. Я – каждый из вас и весь мир. Вы называете мою суть словом «маразм», и это слово мне нравится. Только вот настоящего маразма вы ещё не видели.
Морген стал прозрачнее и словно бы заполнился изнутри дымом, а потом вдруг начал стремительно расти.
- Бежим! – крикнул Вам Кого, но мы не успели. Серая туча накрыла двор, поглотив нас и всё, что нас окружало.
Глава 8. Истинный маразм
Что есть абстракция? Раньше я понимал это примерно так. Если есть какой-то предмет в реальном мире, и его можно увидеть, понюхать или почувствовать, то это не абстракция. Если же я точно знаю, что есть некая штуковина, могу её описать или определить, но ни увидеть, ни почувствовать не могу – вот это абстракция. На самом-то деле, тогдашнее моё объяснение даже в реальном мире не выдерживало критики. Вот, скажем, вероятность – это абстракция, но её почувствовать на своей шкуре вполне можно, не говоря уже о проделанной работе по перемещению рояля с первого на девятый этаж. А уж в маразме понятия абстрактного и реального настолько размылись, что нельзя стало с уверенностью назвать что-то уж точно абстрактное. Чем сильнее маразм, тем больше вероятность увидеть в чистом виде синусоиду, или понюхать интеграл, или потрогать недоверие к прогнозу погоды на завтра.
Кроме того, поскольку мир постоянно строится заново, то и свойства всех идей, которые одновременно и предметы, меняться могут абсолютно радикально. Был предмет идеей, а через мгновение смотришь – уже нет идеи, а есть только предмет, да и непонятно, смотришь ты вообще или как-нибудь по-другому это всё ощущаешь.
Меня всегда подобные вещи впечатляли. Наверно, каждый человек испытывал нечто подобное, изучая теорию функций комплексного переменного. Вот вроде бы на что виртуальная штука эти мнимые числа, а проделаешь с ними что-нибудь эдакое, глядишь – числа-то уже совершенно себе действительные, а то, не приведи Бог, и вовсе натуральные.
Это я, собственно, не просто так рассказываю. Я испытал на себе абстракцию в полном смысле этого слова, когда на меня накатил превратившийся в тучу Морген. Я не потерял способности мыслить и воспринимать окружающий мир, но что за мир меня окружал, я понять никак не мог.
Вокруг меня что-то находилось, и я мог различить отдельное нечто с одной или с другой стороны. Однако назвать эти объекты или хотя бы с уверенностью заявить, что это именно объекты, а не ерунда какая-то, я не мог.
Вот, к примеру, прямо спереди от меня висело вроде бы облако. Однако лишь только я попытался его рассмотреть и понять, какое оно, это облако, то тут же понял, что это не облако, а сомнение. Оно как раз во мне и зародилось по поводу облака, поскольку облака не бывают оловянными, а сомнение излучало оловянный блеск. С другой стороны, такой блеск вполне могло отбрасывать и стекло, и, выстроив в голове все эти слова в ряд, я отчётливо увидел, что сомнение стало вполне себе уверенностью, созданной из твёрдого и увесистого дерева. Это был рубленый дом.
Я не то шёл, не то парил к нему в густой дымке, которая и возникла-то, должно быть, как раз потому, что я именно парил, а дымка была похожа на пар, потом споткнулся, чертыхнулся и дошёл до ручки. Я дёрнул за ручку и увидел за дверью сумрачное помещение, освещавшееся двумя свечами и одной тусклой желтоватой лампочкой, которые были свалены в одну бесформенную кучу на столе, лежащем вверх ножками слева, у распахнутого настежь окна, за которым стоял солнечный летний денёк, уныло скрипя подошвами.
На скамье посреди комнаты восседали три-четыре человека. Я никак не мог сосредоточиться на них, поэтому не мог точно назвать их количество. Попытался посчитать по головам – голов оказалось семь, отчего я и решил, что людей то ли три, то ли четыре.
- Здравствуйте, - сказал один из обитателей дома, сверкнув пенсне из розовой пластмассы. – Заходите, гостем будете.
- Здравствуйте, - сказал я. – А вы, простите, кто? И где я оказался?
- Как же это вы не знаете? – ответил другой голос – женский, но низкий, словно мужской, откуда-то снизу, из-под пола. – Вы с Луны, что ли свалились?
- Не знаю, - честно ответил я. – Точнее, не помню.
- Вы на корабле, - ответил первый голос, и говорящий внезапно оформился в плешивого неказистого мужичка, который висел передо мной в воздухе и дрыгал ногами. – Корабль сейчас начнёт погружение под землю, а там нас ждёт двуликий анус.
- Кхм, - сказал я. – А можно не погружаться? Я вообще-то друзей своих искал.
- Можно и не погружаться, - ответил мужичок. – А вот насчёт друзей не скажу, я не по этой части. Это вы лучше у сынка моего спросите, он у нас ума палата. Всё о здоровье своём заботится, метавитамины какие-то пьёт. Недавно вычитал где-то про сыроедение и стал сыр жрать тоннами.
- И где же ваш сын? – не понял я.
- Да что же вы, ослепли? – спросила женщина из-под пола. - Вон же он, в кастрюле спрятался.
Я присмотрелся и увидел, что справа, на лавке, стоит большой бак, из которого валит пар.
Я осторожно приблизился к нему и заглянул внутрь. Вместо дна у кастрюли открывалась бесконечная пропасть, на краю которой болтался в петле человек, одетый в потрёпанный старомодный костюм. Он внезапно улыбнулся и открыл один глаз, оказавшийся вращающимся диском в сине-зелёный горошек. Я инстинктивно дёрнулся, отстраняясь от повешенного, и свалился вниз, полетев в пропасть. Однако сразу же понял, что это не пропасть, а висящая в пустоте железнодорожная платформа, украшенная табличкой «Дно».
Я как-то сразу осознал, что платформа политическая, а на ней изготовлена обувь – видимо, красные сапоги, поэтому тут же подошёл бронепоезд, в борту которого приветливо распахнулась дверь.
Из двери показался бледный и очень светловолосый человек в старой военной форме и спросил:
- Едете?
- А куда этот поезд? – спросил я.
- Это не поезд, - с каменным лицом ответил военный. С лица при этом осыпались крошки гранита, поскольку для произнесения фраз лицу приходилось хоть немного, но двигаться.
- А что же это? – спросил я.
- Космический корабль, - ответил каменный человек. – Не видишь, что ли, паруса?
Я поднял глаза и увидел над бронепоездом несколько полосатых кусков резины, натянутых на сложную паутину из верёвок.
- Вижу, - ответил я. – Тогда еду, если космический.
Однако мой собеседник ничего мне не ответил, поскольку оказался скульптурой, привинченной к носу корабля. Я еле успел запрыгнуть на борт, как корабль тронулся и погрузился в воду своим тяжёлым каменным носом.
- Что-то дрянной у вас корабль, - сказал я в пустоту. – Не плавает.
- А он и не должен, - ответила пустота, отчего у неё появился рот, а затем и все остальные части тела, образовав не вполне чёткое изображение человека, загорелого, почти как московский бомж. – Зато ему красная цена семь вёрст не крюк.
- Мне бы друзей своих найти, - пробормотал я.
Изображение повернулось ко мне боком, отчего я увидел, что человек абсолютно плоский, толщиной в миллиметр.
- К вящему удовольствию, - сказал он, - это в ваших силах. Обжигают горшки, а не Боги.
- И как же мне их найти? – спросил я.
- Никак – моё второе имя, - ответил плоский человек и исчез совершенно, вместе с кораблём и остатками воды, оставив после себя только сушу. Правда, мокрую.
Я зашагал по грязи к единственному выделяющемуся впереди ориентиру – высокому деревянному забору, окружавшему тенистый и ароматный черничный сад. Когда я подошёл совсем близко, забор покосился глазом и отъехал в сторону, пропуская меня вперёд.
