Евангелие от Крэга - Ларионова Ольга Николаевна (лучшие книги онлайн txt) 📗
Флейж, безмерно удивленный ее повелением, слегка оттопырил нижнюю губу: уж если рассказывать обо всем, что приключилось с ними на Тихри, то кому, как не ей самой было знать все подробности их далеко не добровольного пребывания на родине Харра? Или, на худой конец, она могла отдать этот мягкий, завуалированный приказ Сорку как старшему. Но она выбрала его. Не потому ли, что он был другом Скюза? Но тогда чего она от него хотела — чтобы легкомысленный, непостоянный Скюз, несравненный стрелок, впервые в жизни полюбивший по-настоящему, стал главным героем разыгравшейся трагедии? Но ведь Флейж-то не был свидетелем несчастья, постигшего его товарища. Там была только сама принцесса, а она почему-то не хочет открывать никому тайну гибели своего лучшего дружинника. Несомненно одно: имело место черное чародейство — и, возможно, заклятие молчания. Да, наверное, так и есть.
Он шумно вздохнул, как перед тяжелым препятствием, и начал рассказ. Повествование получалось суховатым и отнюдь не красочным — там, где не было места язвительным шуткам или откровенному скоморошеству, его красноречие являло миру позорную плешь.
Мона Сэниа слушала, отгородившись на редкость удавшейся ей маской усталой невозмутимости. Все так. Изуродованный с малолетства злополучный князь. Два сибиллы: выживающий из ума старый пень и расцветающий махровым цветом сукин сын. Огненнокудрая девочка, прозванная Светлячком. И ни разу — имя Скюза. Только — «один из нас, полюбивший ее и изведенный неведомой волшбой».
Флейж умолк, и в вечернем покое разлилась нестерпимая тишина. Мона Сэниа удивленно подняла глаза на Харра — за все это время он ни разу не прервал рассказчика, хотя явно принадлежал к тому типу певцов-самоучек, которые слушают других с небрежным, хотя и заинтересованным видом, как бы априорно отметая их как соперников, и время от времени отпускают глубокомысленные замечания. Но нет, с первых же слов печального повествования он, приоткрыв рот, замер в такой неестественной неподвижности, что, казалось, даже только что проглоченный кусок остановился у него в горле.
— Рот закрой, — сказал Флейж. — Я закончил.
Харр сделал глотательное движение и некуртуазно утерся ладонью.
— Хуже перечного ореха, — признался он, — до слез пробрало… Ну а как же ты, владетельная, до скончания дней прокукуешь на этом свином пятачке? Да тут и рогата не выпасешь!
— Я дала слово, — сухо бросила принцесса, досадуя на то, что он угадал ее тоску по просторам Равнины Паладинов.
— Игуана — остров большой, — поспешил вмешаться Сорк. — Эта гора — только западная его оконечность, а к востоку он протянулся настолько, что двух дней пути не хватит, чтобы проследовать на коне вдоль его станового хребта. Правда, лес весьма дремуч, на твоем рогате и не проедешь…
— А что это значит — Игуана? — певец был, несмотря на три полных кубка, трезв и дотошен.
— Это — нездешняя ящерица, — пояснил Флейж. — Когда мы выбирали себе пристанище, оглядывая Лютые острова сверху, из-под облаков, командор Юрг соизволил назвать его земным словом. Как-то приклеилось.
Мона Сэниа невесело улыбнулась — действительно, остров, неожиданно громадный среди мелких, тянущихся плавной дугой островков-бусинок, из поднебесья походил на заснувшего крокодила с головой, обращенной на закат. Замкнутое кольцо каменных стен венчало эту «голову», точно доисторическая корона. И вообще все на Игуане дышало странной смесью первозданной древности и юной свежести начала лета.
— Ну ладно, — по-хозяйски распорядился Харр, хлопнув черной ладонью по белоснежной салфетке. — Погоревали, и будет. Завтра с утречка собирай сибилл-колдунов, чтоб этот нанюханный островок превратить…
— Уймись, — оборвал его Флейж. — Ни сибилл, ни чародеев у нас на Джаспере не водится. В других мирах — да, попадались. Зело занятно было, хотя и не всегда безопасно. Но здесь уж мы как-нибудь… Без волшебства.
Без волшебства. Мона Сэниа вдруг поняла, что скупые звуки двух простеньких слов вмещают в себя всю ее будущую жизнь. Любовь — да. Материнство — да. И дружба. И преданность. И верность своему слову.
Но все это — без волшебства.
— Мне пора, — проговорила она, порывисто подымаясь и оставляя недопитым свой кубок. — Нет-нет, не расходитесь — наш гость наверняка захочет побольше услышать о новой для него земле. И позаботьтесь о его ночлеге.
Створки люка сошлись за ней, повинуясь мысленному приказу. Вечерние жуки-фонарики, кружа под потолком, наполняли уютное гнездышко мерцающим принудительным покоем. Тихонечко посапывал в соседней горенке спящий сын. Завтра здесь будет и Юрг, ее звездный эрл и желанный супруг.
А вот волшебства не будет.
IV. Слуга и повелитель
Камень под босыми ступнями, еще не отдавший ночи тепло летнего солнца, был оглажен ветрами, но достаточно шершав, чтобы подошвы не скользили. Мона Сэниа переступила с ноги на ногу, стараясь вобрать в себя свежесть перволунного часа, когда еще не потускнела на западе золотая подоблачная полоска неба, словно отсекая светилу путь обратно, в сегодняшний день. Однако прохлады, такой желанной после нестерпимой духоты ее одинокого затворничества, она не ощутила. Странно, но здесь, на вершине самой высокой горы не только этого острова, но и всех окрестных островков, и не просто на вершине — на кромке каменной стены, венчающей почти отвесную гору, — здесь не чувствовалось ни дуновения.
Она жадно глянула вниз, где море, облизывая прибрежные камни и причмокивая при этом, сонно похрапывало, как великан, которому снится что-то лакомое. Черный лесистый берег уходил вправо, точно собирался дотянуться до низко висящей лупы, которая своим серебряным лучом, небрежно брошенным на поверхность воды, отделяла море от суши, словно рыцарский меч, лежащий между возлюбленными, на которых наложено заклятие безбрачия.
«Только умоюсь, честное слово, только умоюсь!» — прошептала она самой себе и, приглядев внизу плоский камень, в который упирался лунный луч, прыгнула вниз. Она так любила ощущение бездумного свободного полета, что не могла отказать себе в этой крошечной радости. Просторное ночное одеяние распахнулось, отдавая тело встречному потоку терпкого, напитанного морской солью воздуха, — несколько секунд, начисто сметающих все тяготы этого бесконечного, сумасшедшего дня. Долгожданная свежесть…
Резкий порыв ветра отбросил ее влево, вдоль каменного обрыва, и она чуть было не закувыркалась в воздухе, как подстреленная птица, но многолетние тренировки и чуткая готовность к беде сделали свое дело. «Камень!» — приказ родился как бы сам собой, и в следующий миг, пройдя через спасительное НИЧТО, она уже лежала, вжимаясь в скользкую, пропахшую йодом поверхность небольшого утеса. Ветер и здесь был если не ураганным, то, во всяком случае, столь сильным, что пришлось некоторое время пролежать, не подымая головы и недоумевая, почему при таком шквале море осталось совершенно спокойным.
Где-то в вышине тревожно закричала Гуен, снижаясь и переходя в штопор, и мона Сэниа, вскинув голову, увидела парус, черный на фоне пепельной луны, стремительно скользящий по тусклой дорожке.
— Гуен, жди команды! — успела крикнуть она, птица, белой тенью мелькнувшая у подножия утеса, помчалась навстречу лодке и, взмыв, уселась у нее на носу, намертво вцепившись когтями в мокрое дерево и готовая в любой момент раскинуть гигантские крылья, чтобы заслонить свою новую хозяйку.
Лодка ткнулась носом в камень, остановилась. Гуен отчаянно захлопала крыльями, стараясь удержаться на форштевне; ветер вдруг стих, словно по мановению волшебного жезла. На лодке с жестким шорохом упал парус, и мона Сэниа увидела силуэт человека, прислонившегося к мачте. Она поплотнее запахнула на себе тонкое ночное одеяние и выпрямилась во весь рост. Почему-то не возникло ни естественного страха, ни желания исчезнуть. Она была хозяйкой этого острова, и ей принадлежало право первого слова.
— Понимаешь ли ты мою речь, чужеземка? — раздался звучный, хотя и не молодой голос — вновь прибывший ее все-таки опередил.
