Красный Марс - Агеев Владимир Александрович (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Наблюдения за погодой пробудили во Фрэнке такой интерес к климатологии, какого прежде не удавалось вызвать никакой научной болтовне. Погода на Уступе часто бывала суровой, катабатические ветры неслись вниз по склонам и сталкивались с пассатами, приводя к мощным и быстрым красным торнадо или атакам песчаного града. Этим летом атмосферное давление достигало порядка 130 миллибар, и атмосфера состояла на 80 процентов из диоксида углерода, на 10 — из кислорода, а остальное — в основном из азота, выделяемого новым видом растений. Пока было неясно, смогут ли они добиться того, чтобы содержание кислорода и других газов превысило CO2, но до сих пор Сакса, похоже, удовлетворял ход процесса. В ветреный день на Уступе, конечно, становилось очевидно, что атмосфера утолщалась: в ней появлялась реальная тяжесть, песок взметался вверх, а днем теперь становилось темнее, когда небо принимало цвет корки на ране. Фрэнк однажды зафиксировал скорость катабатического ветра — 600 километров в час; хорошо, что, когда он дул, все сидели в марсоходах.
Караван представлял собой мобильную горнодобывающую бригаду. По всему Марсу обнаруживались залежи металлов и рудосодержащих минералов, но арабские изыскатели занимались поиском сульфидов, которых было совсем чуть-чуть на Большом Уступе и прямо под ним. Большинство этих отложений были сосредоточены вместе, и общее их количество не оправдывало применения традиционных методов добычи, поэтому арабы выполняли извлечение и обработку ископаемых новаторскими методами, изменив для этой цели строительные машины и исследовательские марсоходы. Получившиеся в итоге машины были крупными, сегментированными и сильно похожими на насекомых, словно вышедшими из кошмара механика. Эти создания бороздили Большой Уступ широкими караванами, ищущими участки поверхности со слоистыми медными отложениями, предпочитая те, где наблюдалось высокое содержание тетраэдрита или халькозита, что позволяло им получить из такой руды не только медь, но и серебро. Обнаружив подобное месторождение, они останавливались и начинали так называемый сбор.
При этом исследовательские марсоходы ездили далеко вперед по Уступу, где проводили в экспедициях от недели до десяти дней, следуя старым течениям и ущельям. Когда Фрэнк прибыл к ним, Зейк поприветствовал его и предложил выбирать любую работу, какая понравится, и Чалмерс, взяв один из исследовательских марсоходов, выехал в одиночную экспедицию. Ему предстояло провести там неделю, медленно плетясь с включенным автоматическим поиском, поглядывая на сейсмограф, пробоотборники и метеорологические приборы, которые, как им и полагалось, наблюдали за небом.
Колонии бедуинов на обеих планетах походили на тусклые поселения, будто взявшиеся откуда-то из другого мира. Когда они основывали долговременные поселки, их районы принимали вид толстостенных сооружений, лишенных окон, которые казались пригибающимися к земле в своем стремлении защититься от палящего зноя. И лишь зайдя внутрь их домов, можно было увидеть, что они здесь защищали, — дворики, сады, фонтаны, птицы, лестницы, зеркала, арабески.
Большой Уступ был странным местом: изрезанный системой каньонов, тянущихся с севера на юг, попорченный древними кратерами, затопленный излияниями лавы, разорванный на карстовые образования, останцы и хребты — и все это имело крутые склоны, благодаря чему с любой вершины скалы или выступа открывался панорамный вид на север. Во время своего одинокого путешествия Фрэнк предоставил право принимать большинство решений изыскательской программе, а сам сидел и смотрел, как мимо проносятся земли — безмолвные, пустынные, просторные и рваные, как их мертвое прошлое. Шли дни, и тени меняли свое положение. Ветры поднимались вверх по склонам по утрам, а ближе к вечеру — опускались вниз. Небо загромождали облака — от низких туманных шариков, прыгающих по скалам, до перистой стружки, а изредка через все расстояние, что открывалось для обзора, тянулся грозовой вал и твердые массы облаков достигали двадцати тысяч метров в высоту.
Подчас он включал телевизор и смотрел арабский новостной канал. И иногда, окруженный утренней тишиной, разговаривал с телевизором. Часть его ненавидела глупость всех этих медиа, а заодно и событий, которые они освещали. Да и всей человеческой расы, играющей в своем глупом спектакле. За исключением того множества людей, которые никогда, ни разу в жизни не появлялись на телевидении, даже в массовке, когда камера охватывала толпу. На этих огромных просторах все еще жило земное прошлое, где деревенская жизнь, как всегда, тянулась своим чередом. Может, это была мудрость, которую передавали из поколения в поколение старухи и шаманы. Может, и так. Но поверить в это было трудно — стоило лишь взглянуть на то, что случилось, когда они стали строить города. Идиоты на экране, история вершится. «Кто-то скажет, что продление людской жизни должно по определению стать великим благом». Эти слова его рассмешили. «Ты что, не слышал о побочных эффектах, придурок?»
Однажды вечером он смотрел репортаж об удобрении Южного океана железными опилками, которые должны были подействовать как биоактивные добавки для фитопланктона, популяции которого без очевидных причин сокращались с поразительной скоростью. Опилки сбрасывали с самолетов — можно было подумать, что они пытались таким образом потушить пожар на какой-нибудь подводной лодке. Проект стоил десять миллиардов долларов в год и должен был длиться бесконечно…
«Энн это понравится, — пробормотал Фрэнк — Теперь они хотят терраформировать Землю».
Каждый раз, когда он что-то говорил, в его груди будто развязывался узел. Он осознал, что никто на него не смотрел, никто его не слушал. Никакой воображаемой публики перед ним не существовало; никто не следил за его жизнью, будто она была кинофильмом. Ни друзья, ни враги не знали и не узнают, чем он здесь занимался. Он мог делать, что хотел, — нормальность сейчас была ни к чему. Похоже, именно этого ему хотелось, именно к этому он инстинктивно стремился. Он мог выйти наружу и хоть весь вечер пинать камни со склона, плакать, писать какие-нибудь выражения на песке, во весь голос ругаться на луны, парящие в южном небе. Разговаривать сам с собой с набитым ртом, разговаривать с телевизором, родителями или потерянными друзьями, с президентом, Джоном, Майей. Надиктовывать длинные бессвязные записи в свой компьютер — что-нибудь из социобиологической истории мира, личный дневник, философский трактат, порнографический роман (при этом мог мастурбировать), анализ арабской культуры и ее истории. Всем этим он и занимался, а когда вместе со своим изыскательским прибором вернулся в караван, то чувствовал себя лучше — уже не столь обремененным, но спокойным. Более полым. «Живи так, будто ты уже мертв», — советовали японцы.
Но японцы были чужими. А живя с арабами, он стал острее чувствовать, какими чужими были и они. Да, они часть общества двадцать первого века, спору нет, они прекрасные ученые, технические специалисты, которые, как и все остальные, укутаны оболочкой технологий каждое мгновение своей жизни и заняты созданием и просмотром фильмов, составляющих их жизни. Но при этом они молились от трех до шести раз в день в сторону Земли, имевшей вид утренней либо вечерней звезды. И причиной того явного, огромного удовольствия, что им приносили их технологичные караваны, служило то, что караваны являлись внешним проявлением слабости современного мира перед стародавними целями.
— Задача человека состоит в том, чтобы выразить волю Бога в истории мира, — говорил Зейк. — Мы вольны менять мир так, чтобы он становился ближе к божьему замыслу. Мы всегда к этому стремились; ислам говорит, что пустыня не остается пустыней, гора не остается горой. Мир должен быть претворен в подобие божьего замысла — это и составляет всю историю ислама. Аль-Кахира бросает такой же вызов, что и всякий странный мир, только в более чистом виде.
