Священный огонь - Стерлинг Брюс (читаемые книги читать .txt) 📗
– Пожалуйста, не кричите так громко, – попросила одна из женщин, та, что выглядела изможденной, и закатала рукава, – а не то вы разбудите Курта. Он очень рассердится.
Бретт сняла со стеклянного патрончика металлический наконечник, вытряхнула из него малюсенькие крошечки. Приложила две эти точки к своему запястью, а две другие отдала Майе.
Ничего не случилось.
– Не ждите какого-то прилива вдохновения, – предупредила Бретт. – Лакримоген не влияет на настроение. Он сам и есть настроение.
– Что же, он на меня, конечно, не подействует, – с облегчением проговорила Майа. – Я чувствую лишь усталость, мне спать хочется. Ванну бы принять.
– Здесь нет ванны. У них тут только туалет. Вот здесь, за дверью. Вам не трудно заплатить за это, Майа? Пять марок. Просто чтобы пополнить запасы.
Продажа наркотиков считалась незаконной операцией. Их можно было обменивать, их можно было передавать другому, вы могли принимать их, но продавать не разрешалось.
– Конечно, я заплачу.
Бретт с облегчением улыбнулась.
– Не знаю, с чего это Новаку захотелось придать вам дерзкий и бесстыдный вид. Вы же очень милая, да, очень.
– Ну, у меня есть желания, не совпадающие с общепринятыми. – Она говорила так уже много раз, но теперь впервые почувствовала истинное значение этих слов. Почему живые, энергичные люди так часто их произносят, говорят эту явную глупость на полном серьезе? Тайного не бывает без явного. А страсти всегда необъяснимы, притягательны, сокрушительны. Признать страсть и сдаться ей на милость. Исследовать страсть, изведать ее. Страсть – полная противоположность мудрости и осторожности.
И в этом состояла суть наркотической романтики. Удовлетворенность, абсолютная, как геометрия, – эвклидовы радости центральной нервной системы, чисто материальная, плотская форма для серого мозгового вещества. Предельная форма желания – не любовь, не алчность, не стремление к власти, а всего лишь очищенные, крохотные, молекулярные дозы яда, творящие чудеса с клетками живой человеческой субстанции. Вдохновение омыло ее, будто поднявшаяся волна. Прежде она не знала истинной жизни наркоманов, потому что была слишком занята и презирала их. Но сейчас у нее была возможность понять их и пожалеть. Правда и печаль были глубоко и неразрывно связаны. И эта правда недостижима, если ты сам не страдал и не переживал потрясений.
Антонио и две его подружки не отрываясь возились с аппаратом для растворов. Правильное использование аппарата с растворами было чем-то вроде настоящего искусства, требовало ловкости, точности, умения просчитывать и внимания к деталям. Наркоманы не обладали ни одним из перечисленных качеств. Они были довольно неловки и на редкость решительны. Все трое были под сильным кайфом. И потому постоянно ошибались, прерывали свою работу, спорили, начинали все сначала. Майа и Бретт наблюдали за ними, как за тремя маленькими пауками, которые осторожно готовились схватить и съесть попавшую в ловушку муху.
Майю прямо затрясло, но Бретт ласково похлопала ее по руке:
– Не бойтесь.
Она и не боялась, до тех пор пока слово не сорвалось с языка Бретт. Вот тут она, конечно, испугалась. Холодная волна отвратительного страха хлынула, словно огромный черный океан. Почему же ей стало страшно? Отчего она вдруг запаниковала? Здесь нечего было бояться. Конечно, нечего, дело в том, что она капитулировала перед страстью. Страсть прорастала в ее старческом мозгу, в сером веществе новой, нежной плоти. Ее молодой восторг перед жизнью был столь же искусственным, как лабиринты наркоманов с их ариадниной нитью дозы. Она мечтала об искусственном рае, но сама стала этим искусственным раем.
Она бесцельно блуждала по Европе, словно никто не мог узнать правды, неужели никто не заметил или ошибался в предположениях? Она без зазрения совести прожила три месяца как нелегалка, и ничто не защищало ее, кроме безумного, полнейшего счастья и уверенности в себе. Этого шитого белыми нитками, сумасшедшего, откровенного, ловкого трюка. Она все время шла по шаткому мосту среди недоверия других людей. Лишь человек одержимый мог считать, что так будет продолжаться долго.
Конечно, ее должны были поймать. Конечно, рано или поздно она окажется в ловушке. Суровая реальность в любой момент могла показать свои клыки, пробить броню ее фантазий. Обвинения, предательство, возврат к прошлому подстерегали ее на каждом шагу, при каждом дрожании магнитной стрелки. Ее мог выдать Поль, который слишком много знал. Или Йозеф, если ему вдруг взбредет в голову. Или Бенедетта, способная жестоко отомстить, узнай она неприглядную правду. А что, если потерявший ее Эмиль вдруг обратится за помощью в полицию?
Одной этой страшной мысли было достаточно, чтобы опрометью выбежать из подвала, но ее сковала свинцовая сила наркотика. Допустим, ей удастся убежать. Допустим, она прыгнет на подножку поезда до Владивостока, или Улан-Батора, или Йоханнесбурга, но что случится, если она заболеет? Если проявятся побочные эффекты лечения? Как могла она, профессиональный медицинский экономист, совершить подобную глупость? Конечно, у столь радикального медицинского препарата, как NTDCD, должны обнаружиться побочные эффекты. Вот почему врачи вели себя столь мудро и сразу установили за ней наблюдение. Тогда они могли бы предотвратить непредвиденные реакции. Особенно это касалось быстрорастущих тканей, например волос и ногтей.
Майа посмотрела на свои неровные ногти с заусенцами, и пронзивший было ее страх мгновенно исчез. Как могла она сделать с собой все это? Она была чудовищем. Она была чудовищем, сбежавшим из клетки, и в интересах общества, в интересах всех ее близких нужно вновь запереть ее туда. Ее снова затрясло от охватившего ужаса.
– Наверное, мне надо было дать вам меньшую дозу, – задумчиво проговорила Бретт. – Но мне не хотелось давать вам жалкую капельку лакримогена, чтобы все у вас прошло гладко, а мне пришлось бы с этим завязать.
– Я – чудовище, – сказала Майа, и у нее задрожали губы.
Бретт обняла ее за плечи.
– Все в порядке, дорогая, – пробормотала она. – Вы не чудовище. Всем известно, что вы очень красивая. Поплачьте. Слезы всегда помогают, когда принимаешь лакримоген.
– Я чудовище, – твердила Майа и послушно заплакала.
– Никогда не видела, чтобы красивая женщина была такой беззащитной, – сказала Бретт.
Антонио повернулся и посмотрел в их сторону.
– С ней все в порядке? Ее колбасит?
– Она не на высоте, – отозвалась Бретт. – А чем это запахло?
– Мы перемудрили с дозой, – ответил Антонио. – Нам нужно подправить и начать все сначала.
– Что подправить? – не без иронии спросила Бретт.
Антонио жестом указал на дверь ванной комнаты. Бретт уселась в гамаке и начала в нем раскачиваться.
– Знаешь, ты же не можешь подправить плохой раствор в холодильнике. Ты что, спятил? Тебе надо вновь перелить этот раствор в аппарат. У них там есть мониторы в системе водоснабжения, парень. Им же можно отравиться! От него и монитор сойдет с ума!
– Мы и раньше подправляли неудачные дозы, – терпеливо пояснил Антонио. – Мы всегда так делаем.
– И плохой лакримоген исчезал?
– Нет, это психоделики. Но все равно, никаких проблем.
– Ты безответственный, не понимаешь, что ли, что такое невинные люди, – зло и безапелляционно закричала Бретт.
Антонио, видимо, рассердился, но благодаря своим вежливым манерам совсем незаметно.
– Ты всегда бываешь такой противной, когда речь идет о лакримогенах, Натали. Если не хочешь быть противной и занудой, то заведи себе бойфренда. Любовь сделает тебя терпимее.
Одна из теток обернулась и встала. Она была не итальянкой, скорее всего, швейцаркой.
– Натали, это не Сан-Франциско, – проговорила она. – Это римские водопроводы, старейшие водопроводы в мире. Там катакомбы и погребенные виллы, храмы весталок, затопленные мозаики, кости христианские... – Она подмигнула и немного покачнулась. – От плохого лакримогена старые римские призраки не воскреснут.
