Виртуальный свет - Гибсон Уильям (читаем книги .TXT) 📗
– Так что же, очки пропали в гостинице, гостиницу охраняет «Интенсекьюр», «Интенсекьюр» не справился с делом сам и кликнул на помощь Люциуса Уорбэйби?
Он взглянул на Шеветту. Сфинкс. Или что-то вроде хромированной хреновины, какими украшали капоты древних автомобилей. Только ни на камне, ни на металле не бывает таких вот пупырышков, как на ее бедре. Гусиная кожа. А ведь точно мы под землей – вон какая холодина.
– А знаешь что, умник?
– Что?
– Ты не знаешь ни хрена про ни хрена. Сколько бы я тебе ни рассказывал, ты не сумеешь понять ситуацию. Ситуация слишком масштабна для понимания таких, как ты. Ты просто не умеешь мыслить такими понятиями. «Интенсекьюр» принадлежит той же самой компании, что и информация в этих очках.
– Сингапур, – кивнул Райделл. – И «Дэйтамерика» тоже принадлежит Сингапуру.
– Но ты никогда этого не докажешь. Конгресс и тот не смог.
– Крысы! Ты только посмотри.
– Опять мозги мне засираешь…
Последняя из трех крыс исчезла в магазине с диким названием «Провал». Дырка там какая-то или что? Провал.
– Не-а. Я их видел.
– А ты знаешь, что тебя и не было бы здесь, на этом месте, не вздумай Люциус дважды в рот долбаный Уорбэйби покататься на роликовых коньках?
– Как это?
– Колено он расшиб себе, коленную чашечку. Уорбэйби расшибает себе колено, не может сидеть за рулем, а в результате ты оказываешься здесь. Задумайся над этим, вникни. История, весьма характерная для позднего, загнивающего капитализма, или тебе так не кажется?
– Характерная для чего?
– Они вас что, в Академии этой долбаной вообще ничему не учили?
– Учили, – вздохнул Райделл. – Много чему учили.
А в частности – как вести себя со свихнутыми придурками, буде ты попадешь к ним в заложники, только вот трудно вспомнить все эти мудрые советы. Не спорь с ними, не возражай, дай им выговориться, как только замолкнут – скажи что-нибудь и снова слушай. Да, что-то в этом роде.
– А чего это все так переполошились из-за этих очков?
– Они хотят перестроить Сан-Франциско. Полностью, снизу доверху, как Токио. Для начала врежут в существующую инфраструктуру решетку из семнадцати комплексов. Восьмидесятиэтажные административно-жилые корпуса, и еще подземный цоколь, тоже жилой. Полная автономность, самообеспечение. Управляемые параболические зеркала, парогенераторы. Улътрамодерновые здания. Они будут жрать свое говно.
– Кто будет жрать говно?
– Здания. Их вырастят, Райделл, вырастят, понимаешь? Как в Токио. Или как этот туннель.
– Санфлауэр, – сказала Шеветта и тут же осеклась.
– Я вижу, что кто-то совал свой нос… – (Желтые искры.)
– Слышь, а вообще-то… – (Как там учили разговаривать с вооруженными психами?)
– Да?
– А чего тогда весь этот шухер? В чем проблема? Хотят строить – ну и пусть себе строят.
– Проблема, – Лавлесс начал расстегивать рубашку, – состоит в том, что у города, подобного Сан-Франциско, примерно столько же понимания, куда он хочет двигаться и куда он должен двигаться, сколько у тебя. То есть – до прискорбия мало. Есть люди – миллионы людей, – которые возмутятся самим уже фактом, что такой план существует. А еще – торговля недвижимостью.
– Торговля недвижимостью?
– Ты знаешь три главных соображения, учитываемых при покупке недвижимости?
Безволосая, покрытая искусственным загаром грудь Лавлесса лоснилась от пота.
– Три?
– Место, место, – Лавлесс поучительно поднял палец, – и еще раз место.
– Чего-то я не врубаюсь.
– И не врубишься. Никогда. А вот люди с деньгами, люди, знающие, что нужно покупать, люди, видевшие планы начальной застройки, – они врубятся. Врубятся так, что даже щепки не полетят. Они приберут к рукам все.
(Очень, очень интересно!)
– Так ты что, смотрел? – невинно поинтересовался Райделл.
– В Мехико-Сити, – кивнул Лавлесс. – Он оставил их в номере. Не имел права, ни в коем случае.
– Но ведь ты тоже не имел права смотреть? – сорвалось у Райделла.
Несмотря на промозглый холод, Лавлесс обливался потом, вся его лимфатическая система – или что уж там этим заведует – пошла вразнос. Он часто смаргивал и стряхивал пот со лба.
– Я сделал свою работу. Делал свою работу. Работы, задания. И я, и мой отец. Ты не видел, как они там живут. В компаундах. Здесь, здешние, они и понятия не имеют, что можно получить за деньги. Они не знают, что такое настоящие деньги. Они живут как боги, они, в этих компаундах. И старики – некоторым из них за сто…
В уголках безумного оскала прятались крошечные белые крупинки, Райделл словно вернулся в квартиру той стервы, снова заглянул в глаза Кеннета Терви – и ТУТ словно что-то щелкнуло, головоломка собралась, все встало на свои места.
Она вбухала в эту кока-колу весь пакетик «плясуна». Часть порошка просыпалась на банку, и тогда она вроде как расплескала колу, смыла предательский порошок внутрь.
Лицо Лавлесса налилось кровью, он расстегнул уже рубашку до самого низа, грубая ткань потемнела от пота, липла к мокрой коже.
– Лавлесс… – начал Райделл.
Начал, не зная, что сказать, – и тут же осекся, оглушенный высоким, нечеловеческим воплем; вот так же примерно верещит кролик, запутавшийся в проволочном силке. Лавлесс молотил рукояткой пистолета по собственному паху, молотил, словно стараясь прикончить некое жуткое существо, забравшееся ему в джинсы. Каждый удар сопровождался выстрелом, каждая пуля пробивала в полу машины отверстие размером с пятидолларовую монету.
Словно подброшенная пружиной, Шеветта взметнулась над консолью, перемахнула через спинку среднего кресла и скрылась за дверью, в спальне.
Лавлесс замер, словно каждый атом его тела вдруг остановился, переходя на новую орбиту. Замер, улыбнулся, довольный победой над загадочной тварью, – и начал стрелять сквозь ветровое стекло. Кто-то из преподавателей Академии говорил, что по сравнению со сверхдозой «плясуна» даже сверхдоза фенциклидина все равно, что аспирин, разболтанный в кока-коле. В кока-коле.
А Шеветта Вашингтон тоже спсиховала не хуже Лавлесса – судя по грохоту, доносившемуся из спальни. Да успокойся ты, дура, стихни, голыми руками стенку не прошибешь.
– По сто лет, по сто лет этим мудакам… – начал Лавлесс, а затем громко всхлипнул и поменял пустую обойму на свежую. – Столетний хрен, а у него все еще стоит…
– Там! – Райделл ткнул пальцем в изрешеченное ветровое стекло. – Там, у «Провала»…
– Кто?
– Шитов! – ляпнул наугад Райделл.
Пули летели сплошным потоком, как резиновые кубики из чанкера; после третьего выстрела Райделл ткнул пальцем в кнопку, дезактивирующую замок боковой дверцы, и вывалился наружу. Он приземлился посреди россыпи консервных банок и прочего хлама. Перекатился. И продолжал катиться, пока не ударился о какое-то препятствие.
Маленькие пули пробивали в слепых, как бельма, витринах заброшенных лавок огромные дыры. Звонким дождем сыпались на бетон осколки зеркального стекла.
Шеветта Вашингтон все еще колотилась о заднюю дверь фургона – и не было никакой возможности ее утихомирить.
– Эй! Лавлесс!
Стрельба затихла.
– Шитов ранен! Ты его срезал!
Грохот отчаянных бесполезных ударов. Господи!
– Ему нужна медицинская помощь!
Стоя на четвереньках рядом с чашей давно пересохшего фонтана, откуда несло хлоркой и затхлостью, Райделл увидел, как Лавлесс вылезает из распахнутой дверцы машины, с водительской стороны; багровое лицо и обнаженная грудь блестели от пота. Великолепный профессионал, чьи навыки прорывались даже сквозь густую пелену наркотического безумия, он двигался точно так, как учат на НОКе, – чуть пригнувшись, на полусогнутых ногах, зажатый двумя руками пистолет плавно обходит потенциальные секторы огня.
А Шеветта Вашингтон все еще пыталась проломить ячеистый пластик или из чего уж там сделана задняя стенка фургона. Затем Лавлесс обернулся, выпустил две пули, и грохот смолк.
30. Погребальный карнавал
В четыре часа Ямадзаки отодвинул тяжелый бронзовый засов, распахнул люк и начал спускаться по ржавым скобам. Тем же, по которым гнал его вчера Лавлесс.
