Все вечеринки завтрашнего дня - Гибсон Уильям (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗
— Вместо чего?
— Богема. Альтернативные субкультуры. Они составляли жизненно важную прослойку индустриальной цивилизации в двух прошедших столетиях. Они образовывались там, где индустриальная цивилизация начинала строить иллюзии. Что-то вроде бессознательного полигона для разработки альтернативных социальных стратегий. Каждая субкультура имела собственный стиль одежды, характерные формы художественного самовыражения, излюбленный вид или несколько видов наркотика, а также сексуальные пристрастия, не совпадавшие с ценностями культуры в целом. У них были «тусовки», место, с которым они себя ассоциировали. Но теперь они вымерли.
— Вымерли?
— Мы начали уничтожать их одну за другой до того, как они сформировались. Они пропустили кульминацию своего развития, когда начал развиваться маркетинг и рыночные механизмы стали агрессивнее. Для созревания аутентичным субкультурам нужны застой и время, а теперь с застоем покончено. Времени у них нет. Их постигла участь всей планеты. Автономные зоны, однако, обеспечиваются определенной изоляцией от мировой монокультуры, они с трудом поддаются ассимиляции рынка — к ним нужен другой подход. Почему это так, мы пока не знаем. — Маленькие картинки смещаются, мигая.
— Не стоило это ставить туда.
В глазах Харвуда изумление.
— Не думаю, что мне когда-либо доводилось слышать из ваших уст столь специфичное мнение.
Ответа нет.
— У вас есть шанс еще раз увидеть это. Я хочу, чтобы вы узнали, что замышляет наш задумчивый друг.
— Это как-то связано с тем, на что вы намекнули во время нашей предыдущей беседы, с предстоящим глобальным событием?
— Да.
— И что это за событие?
Харвуд задумчиво смотрит в пространство.
— Вы верите в силы истории?
— Я верю в то, что приводит к этому мгновению.
— Кажется, я и сам начал верить в это ваше мгновение. Я полагаю, что мы приближаемся к нему, повинуясь силе его властного притяжения. Это мгновение изменит все и ничего. Я заинтересован в таком исходе, потому что я должен сохранить свой статус, я хочу, чтобы слова «Харвуд Левин» не превратились в четыре бессмысленных слога. Если мир должен перевернуться, то и я хочу перевернуться вместе с ним и остаться самим собой.
Он думает о множестве оптических прицелов, наведенных сейчас на него скрытыми системами управления огнем. Однако он вполне уверен, что смог бы убить Харвуда, если потребуют интересы мгновения, — хотя, с другой стороны, знает, что почти наверняка умрет раньше, чем он, пусть даже на долю секунды.
— Я думаю, вы стали более сложным с момента нашей последней встречи.
— Изощренным, — отвечает Харвуд с улыбкой.
42
КРАСНЫЕ ПРИЗРАКИ ЕВРОПЕЙСКОГО ВРЕМЕНИ
Фонтейн готовит себе чашку растворимого мисо. Вот что он пьет перед сном — успокоительное пойло и кусочки водорослей на донышке. Он вспоминает встречу со скиннеровской девчонкой. Обычно, раз покинув мост, никто не возвращается туда. Что-то необычное было связано с ее уходом, но он уже позабыл, что именно. Не дело так бросать старика, он все равно бы долго не протянул.
Мальчишка все еще молча сидит и щелкает по экрану — охотится за часами. Фонтейн выливает мисо в кружку с отбитой ручкой, с наслаждением вдыхает приятный аромат. Он устал за день, но нужно подумать, где уложить мальчика на ночь, если тот вообще станет спать. Может, так и просидит всю ночь, охотясь за своими часами. Фонтейн качает головой. Щелканье прекращается.
С кружкой в руках он оборачивается, чтобы взглянуть, что там случилось.
На экране ноутбука, лежащего на коленях мальчика, отсканированный циферблат покореженных часов «Ролекс-Виктори», дешевая модель военных лет, предназначенная для канадского рынка; такие часы можно довольно выгодно продать, но не в таком жалком состоянии. Стальной корпус исцарапан, циферблат местами в пятнах. Черные арабские цифры различаются четко, но внутренний круг, красный, «европейское время», почти что стерся.
Фонтейн отхлебывает мисо и пытается понять, чем же так приковали к себе внимание мальчика красные призраки европейского времени.
Вдруг голова мальчишки склоняется под тяжестью шлема, и Фонтейн слышит, как он начинает похрапывать.
43
ЛИВИЯ И ПАКО
Лэйни видит себя на острове, где-то в широком интеллектуальном потоке, по которому он непрерывно курсирует.
Это место не похоже на конструкт, деталь окружающей среды, скорее — узловатое сплетение ветвей информации, уходящих корнями в субстрат старого кода. Оно похоже на наспех сколоченный плот из случайных обломков, но «плот» стоит на приколе, он неподвижен. Лэйни знает, что есть причина, по которой остров поставлен у него на пути.
Причина, как он вскоре выясняет, в том, что с ним хотят выйти на контакт Ливия и Пако.
Они сообщники Петуха, юные граждане Города-Крепости, и представлены здесь в виде сферы из ртути в условиях невесомости и черного кота с тремя лапами. У сферы из ртути (Ливия) — милый девичий голосок, а трехлапый кот, у которого недостает еще и глаза (Пако), общается с помощью искусно модулированного мяуканья и напоминает Лэйни старый мексиканский мультик. Эти двое почти наверняка из Мехико, если географию вообще нужно принимать во внимание, и, вполне вероятно, принадлежат к той группировке революционной молодежи, которая в данный момент добивается повторного затопления осушенных озер Федерального Округа и радикальной урбанистической перестройки, которой была озабочена по неизвестной причине и Рэи Тоэи в последний месяц своего пребывания в Токио.
Она была вообще увлечена мегаполисами, и Лэйни стал ее гидом по некоторым странноватым информационным разработкам, считавшимся градостроительными планами.
Он завис в точке срастания старых корневых кодов, в пространстве, лишенном какой-либо определенной формы или текстуры, если не считать таковыми Ливию и Пако, и слушает их.
— Петух говорит, что вы чувствуете, как кто-то наблюдает, как вы наблюдаете за Коди Харвудом, — говорит сфера из ртути, пульсируя от звуков собственного голоса, в ее поверхности отражается оживленная улица с бегущими автомобилями.
— Возможно, это просто артефакт, — возражает Лэйни, начиная сомневаться, стоило л и вообще доводить это до сведения Петуха, чья паранойя уже стала легендарной — побочное действие наркотика 5-SB.
— Мы так не думаем, — отвечает кот, его одноглазая замурзанная морда выглядывает из кучи пойманных данных. Зевая, он обнажает серовато-белые десны и единственный желтый клык. Его глаз смотрит с ненавистью, не мигает. — Мы установили, что за вашими наблюдениями действительно наблюдают.
— Но не сейчас, — говорит Ливия.
— Потому что мы сконструировали это «слепое пятно», — говорит кот.
— Вы знаете, кто это делает? — спрашивает Лэйни.
— Харвуд, — отвечает Ливия; сфера из ртути деликатно колышется.
— Харвуд? Харвуд знает, что я наблюдаю за ним?
— Харвуд, — говорит кот, — впрыснул себе 5-SB. Через три года после того, как вас освободили из сиротского приюта в Гейнсвилле.
Лэйни внезапно с ужасом осознает себя существом из плоти и крови и плачевное состояние своего здоровья. Свои легкие, угасающие в картонной коробке бетонной утробы станции Синдзюку.
Харвуд. Так это Харвуд, которого он порой полагал знаком Бога на Земле.
Харвуд, который…
Такой же, как он, Лэйни.
Харвуд, который видит, как теперь понимает Лэйни, узловые точки. Который видит, из чего вырастает история. Так вот почему он находится в самом сердце назревающего кризиса, этой неизвестности, которую Лэйни никак не может охватить целиком. Конечно же, Харвуд там.
Потому что Харвуд в определенном смысле и есть причина.
— Откуда вы знаете? — слышит Лэйни свой голос и силой воли отрешается от своих размышлений. — Вы в этом уверены?
— Мы вскрыли пароль, — мелодичным звоном отзывается Ливия, сфера растягивается, как учебное пособие по топографии, превращая отражения бегущих авто в ожившие фрагменты гравюр Эшера, которые движутся по окружности, отражаясь друг в друге. — Петух приказал, и мы сделали это.
