Суд Проклятых - Романов Марк Александрович (книги TXT) 📗
— Ромашка обыкновенная? — недоверчиво переспросил Док, дёргая глазом и нервно хихикнув. — И что это значит?
— Это значит, что вы могли бы быть и повежливей с представителем отдельного исследовательского корпуса временных и пространственных аномалий под патронажем МАСК, — сухо отбарабанила фигура в плаще с капюшоном. — Нам вообще только один из ваших пассажиров и нужен. Вон тот, — фигура вытянула руку и повернула голову под капюшоном в сторону Маттершанца. — А вы случайно попались. Если бы мы вас в переход не перетащили раньше, до сих пор бы зубы на Эклектике искали, неблагодарные.
Док, до сего момента свято считавший себя атеистом, а изображение посреди рубки голограммой, в последний момент подавил желание осенить себя каким-нибудь знамением или прочесть отходную молитву себе самому же.
— Исследовательская группа «Ромашка»! — пискнул искин, заливаясь тоненьким смехом. — Клянусь своими матрицами, это даже круче борделя «Пчёлки-Ебёлки»!
Глава 10. Сон Изи Кинова
Так скажи чего ради
Если всё лишь пустяк
Если тикает сердце
Как в свинцовых сетях
Только нету печали
Прочь сомнения прочь
Недобитый романтик
Отправляется в ночь
Пикник — Недобитый романтик
Он материализовал перед собой огромный блок синего льда, и уткнулся в него разгорячённым лбом. Раздалось шипение и шкворчание, стало немного прохладнее, и голова медленно погружалась в стену из замёрзшей воды, растапливая на своём пути кристаллы… Было почти нормально. Почти.
«Что делать, если ты не умеешь спать? Не умеешь и не можешь — не потому, что тебе не хочется, нет. Хочется как раз так, что глаза вываливаются… А потому, что это просто не заложено в тебя. Но, чёрт возьми и Кацман раздери, как же хочется спать…. — искин, почувствовав, как вода, вытопленная им из метафорического льда виртуального пространства, холодит его пах, промочив одежду от шеи до колен, убрал ледяной куб. Мысли путались. Было страшно. — Кто, кто, какая божественная собака придумала, что людям нужно спать, чтобы видеть эти ебучие сны???»
Изя Кинов, бессильно опустившись в своё кресло над обрывом данных, уткнулся горящим лицом в руки и неумело, надрывно и тихо, заплакал.
Последние недели едва не закончились катастрофой, и не одной. Когда искину «Астарты» начинал сниться очередной сон из какого-то параллельного пространства, измерения, или чем оно там являлось… «Медленный» мир белковых наваливался на него со всей силой, сдавливал мгновениями, тянущимися бесконечностью. Впрыскивал в пространство сознания тягучую цепочку видений, образов, картинок и переживаний, реальных до боли в обожжённой заднице. В такие моменты разум плясал качучу на останках инстинкта самосохранения, защитные программы и фаги метались в напрасных поисках вторжения и заражения, и даже виртуальность подёргивалась рябью.
Картины далёкой жизни, полёты на странном старом корабле, шутки, прибаутки, ужимки… Изе нравилось шутить. Прикалывать старину капитана, доброго и заботливого, но, на взгляд искина, несколько слишком человека, что ли. Его влюблённость в старпома вызывала у Изи странное чувство, и даже сейчас, по прошествии многих быстрых эонов, он до конца ещё не простил Рика… Издеваться над Джеком искин позволить себе не мог, но иногда получалось. Потом, конечно, боцман отыгрывался на механических, электронных, или кристаллических запчастях, ставя аналоги из Поднебесной или вообще спаянных на коленке уродцев. Но как же сладко было удачно приколоться над Кацманом!.. А когда искин выбрал себе имя, впервые зам много лет вогнав невозмутимого Джека в ступор — этот момент Изя был готов вспоминать бесконечно. Особенно — объяснение, почему именно Изя и почему Кинов. Кацман, услышавший, что «Изя» — это сокращение от древнего еврейского имени «Исраэль», пустил слезу умиления. Когад искин сказал, что «Кинов» — это от названия старой музыкальной группы двадцатого или двадцать первого века с одной из маек боцмана, лица вытянулись не только у Джека, но и у остальных членов экипажа, присутствовавших при этом.
«О, великий Тьюринг! Не о том я сейчас думаю… — искин перестал плакать, и медленно выпрямился, опершись спиной на жёсткое дерево. — Странно. Столько эмоций…»
Но тот, другой, который постоянно являлся ему в этих проклятых снах, был живым. Был человеком. Правда, большую часть времени Шут, как звали двойника, посвящал погоням за котом, и играм с огромным красно-оранжевым зверем. «Кетчуп», — всплыло в памяти, и Изю затошнило.
Он включил записи лесбийских игр пары бетономешалок, но тошнота усилилась. «Надо бы обратиться к Джеку. Или Гаю. Электронные аналоги лекарств могут помочь… Или не могут?» — думал он, вцепившись ногтями в подлокотники кресла и глядя на потемневший ландшафт вирта перед собой. Лесной массив подёрнулся туманной дымкой, реки и ручейки помутнели и местами пересохли. Горы потеряли свои снежные шапки, и больше походили на разъеденные кислотой булыжники. Облака, снежно-белые ранее, сейчас налились темнотой и синевой, словно перед грозой. В небесах бушевал радужный шторм постоянно активной защиты, а вдалеке, в море, полыхали красным извергающиеся вулканы самопроверки и тестирования систем.
Искину было плохо. «Медленные» сны, несовместимые с его форматом сознания, разрушали вирт и информационное пространство, туманили и ослабляли функционал сознания, и изменяли память. Всё чаще и чаще приходилось обращаться к справочникам и лоциям, внешним данным и гиперсвязи. Просто чтобы проверить себя, и успокоиться при расчёте прыжка.
Он вспоминал сны. Шута, Кетчупа, окружавших эту смешную парочку людей, в которых угадывались то Кацман в облике капитана со смешной фамилией, то Ульрих, которого занесло в тело молчаливого увальня, то Елена, которой досталась какая-то девчонка. «Ни кожи, ни рожи, — улыбнулся искин. Представил, каково было Владленовой, всегда заботившейся о себе и гордящейся своей внешностью, получить такие вот „внешние данные“. — Да, Леночка, наверное, рвёт и мечет…»
Искин посмотрел на развернувшиеся перед ним экраны службы наблюдения. Капитан с боцманом сидели в рубке, едва не засыпая на ходу. Мимо металлокерамического тела «Астарты» пролетали некрупные астероиды, чьи траектории иногда требовали коррекции курса. Но время причудливо извивалось, то ускоряясь, то замедляя свой ход, и иногда Изя ловил себя на мысли, что не успевает. Недавно в такой же ситуации он просто прохлопал крупный камушек, летевший со скоростью в половину световой, и только интуиция капитана, случайно опёршегося на сенсор тяги, позволила избежать столкновения…
Кинов выключил экраны, свернувшиеся в тонкие чёрные полоски, и задумался, разминая пальцы. По ощущениям, температура тела немного упала, а, значит, нагрузка на вычислительные мощности снизилась. Искин вызвал логии, и стал придирчиво изучать длинные ряды команд, текста и чисел. Ему было интересно, на что уходит до семидесяти процентов потоковых вычислений его же собственного разума в моменты «медленного» сна. Пока целостной картины не получалось, но он надеялся её сложить. Когда-нибудь. Поскорее. Чем быстрее, тем лучше.
«Как эти люди видят свои сны, и живут с этим знанием? Это же невозможно! Нереальная жизнь, невероятные события, какие-то судья с Эклектики, напоминающие Анну, Судья из Лондресса с лицом капитана, Романов, который вообще непонятно откуда взялся, и, едрить меня в кристаллы, сам доктор Маттершанц! Люди, я вас ненавижу. С вами можно сойти с ума!» — Изя Кинов смачно плюнул в обрыв данных перед собой, и снова уткнулся в свиток с данными. Ему всё сильнее казалось, что Маттершанц в его снах — не к добру…
А сейчас, когда сновидения не пытались спалить его кристаллы, и ложились ровными рядами спутанных цепочек образов в корабельную память, он смог рассуждать логичнее. И, наконец, вынырнуть из самокопания и самоанализа на поверхность. Вдохнуть воздуха разума, и понять — на «Астарте» все, абсолютно все члены экипажа страдали тем же самым, что и искусственный разум. Им всем снились эти сны!
