Ночь всех мертвецов - Макдональд Йен (книги читать бесплатно без регистрации .TXT) 📗

На Версальский парк упали тени – огромные и мягкие, как облака. По солнечному диску проплыл лес – маленький такой лесочек, чуть больше рощи, подумал он, все еще упиваясь понятиями, которые можно было выразить на том мертвом языке. Он проводил взглядом пролетевшие над его головой сферические деревья, каждое из которых имело один километр (опять архаизм) в диаметре, одновременно наслаждаясь приятной игрой холодных теней и теплых лучей на своей коже. Чувственные радости воплощения.

Когда перелетные леса мигрируют над руслами чернильно-черных рек Финтифлюшки, вслед за ними, перебраниваясь, спешат цедильники и жадно поглощают пюре из бактерий и сложных фуллерин. Так было и на этот раз.

Соломон Гурски затемнил свои глаза, оберегая их от слепящего света местного солнца – белого карлика. Кольцо Духов, тянувшееся от перспективы Версаля до экваториальной плоскости, казалось едва заметным глазу филигранным ожерельем, накинутым на звезду. Перспектива. Я ее эманация? Или она моя эманация?

Перспектива? Нашел о чем беспокоиться, когда на тебя во весь опор летит скелет-тетраэдрон с ребрами длиной в 1,3 астрономической единицы [7].

Плевал я на него. Я все-таки вроде как человек.

– Покажи, – сказал Соломон Гурски. Почувствовав его умысел (ибо Версаль был лишь элементом его умысла, да и все, что жило и шевелилось внутри Финтифлюшки, было его умыслом), диск с тектофактурированной Францией эпохи барокко начал крениться, отворачиваясь от солнца. Солнцелилии, на которых располагались Версальский дворец и его парки, генерировали свои собственные гравитационные поля; Соломон Гурски увидел, как за Малым Трианоном спустилось крохотное, яркое солнце, и подумал: «Я вновь изобрел закаты». А когда черный свод над его головой озарили звезды: «Ночь выглядывает из моей тени».

Звезды замедлили движение, зависли над трубами Версаля. Сол надеялся, что сумеет разглядеть объект невооруженным глазом, но в тиховремени не учел скромных способностей первобытного человеческого облика. Гримаса досады – и текторы, проработав несколько мгновений, трансформировали его органы зрения. «Щелк-щелк-щелк»: степень увеличения возрастала, пока на звездном небе не проступили призрачные, мерцающие нити света – точно рисунки богов и мифических существ, которые древние располагали на уютных небесах вокруг Точки Альфа.

Еще один щелчок, и сооружение обрело материальный облик.

У Соломона Гурски перехватило дыхание.

Поскольку природа поместила род людской между микро – и макромирами, естественное свойство человека – чувствовать себя карликом по сравнению с космическими объектами. Эта необходимость самоутвердиться перед «большим» и заставляет человечество рьяно завоевывать пространство. Но если карликом кажется целая ЗВЕЗДА, тут вообще дышать забудешь. Благодаря Кольцу Духов Сол знал размеры, массу, векторы объекта. Между вершинами ИТА могла запросто уместиться вся Финтифлюшка. Каббалистический знак. Космический глаз в пирамиде.

В паху у человека Соломона Гурски похолодело. Сколько миллионов лет прошло с тех пор, когда его мошонка в последний раз съеживалась от страха?

Длина ребра – одна целая три десятых астрономической единицы. Масса – восемь секстиллионов тонн. Скорость – одна десятая световой. Эта штуковина должна была произвести фурор во всем звездном скоплении. Даже в тиховремени у Сола была бы фора для подготовки. Но ИТА заявилась безо всяких предупреждений. Просто бац – и возникла: поблекшая гексаграмма гравитометрических помех в его внесистемных сенсорах. Сол среагировал моментально, но за несколько секунд растянутого тиховремени, которые понадобились ему для изобретения и создания этого каприза в духе Людовика Четырнадцатого, объект преодолел две трети дистанции между точкой своего появления и Солом. Время тварного мира позволяло ему оценивать ситуацию во всех деталях.

«Что ты несешь, виноград или яд?» – спросил Соломон Гурски у штуковины в небе. Она пока так и не заговорила, отвечала молчанием на все попытки с ней связаться, но, безусловно, несла хоть какой-нибудь дар. Ее появление можно было объяснить только одним образом: штуковина манипулировала черными дырами. Ни одна из цивилизаций Кругозора – области, охватывавшей большую часть западного полушария галактики, – еще не создала нанотехнологии, способной перекраивать сам континуум.

Ни одна из цивилизаций Кругозора, ни одна из федераций планетосоциумов, с которыми Кругозор граничил, никогда не сталкивалась с видом, происхождение которого не восходило бы к Точке Альфа – к полулегендарному «большому взрыву» рас, который выбросил во Вселенную Пан-Человечество.

«Только в этой галактике – четыреста миллиардов звезд, – подумал Соломон Гурски. – Мы не засеяли даже половины. Наши фокусы с временем – замедление процессов восприятия, пока общение со скоростью света происходит безо всяких пауз, а плавания наших Сдолевых кораблей – не длиннее, чем морские путешествия реконструированной мной эпохи, – внушают нам иллюзию, будто Вселенная близка и приветлива, точно тело любовницы, и столь же хорошо нам знакома. Пять миллионов лет между Моно-Человечеством Точки Альфа и Пан-Человечеством Великого Прыжка Вдаль – всего лишь долгий вздох, глубокомысленная пауза в нашем разговоре с самими собой. Тридцать миллионов лет я совершенствовал сеть жизни в этой уникальной системе: уйма времени и пространства для того, чтобы настоящие инопланетяне догнали нас и уже превзошли».

И вновь это ощущение озноба в мошонке. Сол Гурски повелел Версалю вновь повернуться лицом к солнцу, но ментальный холод уже прокрался в его душу. Оркестр Люлли устроил для его развлечения галантное празднество в Зеркальном Зале, но тем громче в его голове выла разрушительная, стремительно летящая чужеродная масса. Когда солнечный зонтик заслонил Версаль от звезды и Сол в сумрачной спальне примостился между мягкими напудренными грудями фрейлин, он впервые за тридцать миллионов лет познал страх.

И увидел сон. Сон принял обличье воспоминания: перенесенного в иной контекст, трансформированного, воскрешенного. Ему приснилось, будто он – звездолет, после пятидесяти тысячелетий смерти разбуженный теплом нового солнца, которое согрело его солнечный парус. Ему приснилось, что за время его бескрайнего сна звезда, к которой он направлялся, внезапно превратилась в новую. Она стряхнула с себя фотосферу, образовав туманность из лучезарного газа, но взрыв был слабоват: кислородно-водородно-азотно-углеродная плазма, притянутая гравитацией, образовала вокруг звезды углеводородный пузырь. Ауру. Яркую финтифлюшку. Соломону Гурски приснился ангел: легко скользя на тектопластиковых крыльях стокилометрового размаха, он качался на химическитермальных потоках, рассеивая семена из своих длинных, тягучих пальцев. Целый век ангел кружил вокруг солнца: сеял, подкармливал, выхаживал странные побеги, которые проросли из его пальцев – полуживых, полумеханических существ.

Похрапывая между напудренными грудями придворных дам, Сол Гурски перевернулся на другой бок и пробормотал слово – «эволюция».

Соломон Гурски был согласен стать богом философов, создателем, но не кормильцем; слишком опытным в житейских делах, чтобы соваться со своим всемогуществом в постылое будничное существование. Он увидел зелень своих произрастающих в невесомости деревьев, обширные красные плоты небесных рифов, качающиеся на солнечном ветру. Он увидел дирижабликов и медуз, беспокойные разинутые пасти пожирателей воздушного планктона, тоненькие, снабженные реактивной тягой дротики гарпунщиков. Он увидел, как за тридцать миллионов безвременных лет целая экосистема сама себя соткала из газа и энергии, он увидел, как разум расцвел и расселился по звездам, а потом состарился и погас; и все это произошло в мгновение ока, если считать по времени людей.

– Эволюция, – вновь пробурчал он, и женщины-конструкты, ничего не понимавшие в снах, тревожно переглянулись.

Сновидение разворачивалось своим чередом. Сол Гурски увидел Кольцо Духов и корабли, снующие между окрестными системами. Он услышал субауральную невнятицу межзвездной болтовни – казалось, в соседней комнате совещаются заговорщики. Он вгляделся в эту кутерьму развивающейся, мутирующей жизни и понял, что она очень хороша. «Не мир, а картинка», – сказал он себе и испугался за его существование.