Искатели неба (сборник) - Лукьяненко Сергей Васильевич (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Мы ввалились в первую же попавшуюся гостиницу – грязную, дешевую и с подозрительным народцем в коридорах. Какой-то постоялец уж слишком доброхотно начал помогать Йенсу по лестнице подняться, сам руку к карманам примеряя – я его в бок толкнул легонько и показал старый-престарый знак, означавший: «Уйди, я его пасу!» Воришка скривился разочарованно, но против обычаев не пошел – скинул Йенса мне на руки и удалился другого пьянчугу поджидать.
А мы, завалившись в комнату, попадали на кровати и уснули. Йенс еще порывался спеть песенку о богобоязненной девчонке, которую в монастырь не приняли, но свою любовь к Церкви она щедро, как Сестра заповедала, дарила святым братьям. Припев у песенки был такой веселый, что даже мне показался фривольным. Проорав очередной куплет, Йенс затих, будто патефон с лопнувшей пружиной, и мгновенно заснул.
Глава четвертая,
в которой мы слушаем слова о любви, а говорим о ненависти
Где-то в глубине души я боялся, что домик барона Жана, отставного лекаря Дома, встретит нас свежим пепелищем. Или заколоченными окнами и дверями – если Стража прозналась, что старик помог мне в поисках Ильмара.
Но нет, хранила Сестра дряхлого вольнодумца! Домик по-прежнему выглядел мирным, уютным и жилым. Покачивал ветер занавески в открытых окнах, на берегу речушки я приметил наполовину вытащенную лодку – прямо с веслами беззаботно оставленную.
– Может, и повезло нам… – прошептал я. – Как думаешь, Йенс?
Бывший надзиратель уныло кивнул. Вид у него был потрепанный – хоть и в Урбисе ему винцо перепадало, но вчерашняя попойка оказалась для Йенса тяжела.
– Давай подберемся тихонько к окнам, послушаем, – сказал я. – Мало ли… вдруг там засада.
– Откуда? – удивился Йенс. – Ты что, всегда такой подозрительный, Ильмар?
– Обычно – да. Потому и дожил до своих лет. Пошли…
Пригибаясь, мы побежали по лугу, заросшему высокой, в пояс, травой. Вроде бы в окна никто не глядел и увидеть нас не могли.
Постояв немного у угла дома, мы перевели дыхание и тихо, совсем уж скрючившись, подобрались к одному из окон, приоткрытому немного. И тут же услышали голос. Я насторожился – голос был старческий, но никак на скрипучий и резкий, как у барона Жана Багдадского. Сильный голос и мягкий одновременно.
– Ты не прав, друг мой. Любовь – не жемчужное зерно, скрывающееся на морском дне среди тысяч пустых раковин. И не родник в пустыне, что поит крошечный оазис, и в любой миг может исчезнуть под барханами. Мы живем в мире, полном любви! Но люди ищут любовь, подобно тому, как ищут жемчуг на морском дне – задыхаясь, губя бесчисленные бесплодные раковины, навсегда исчезая под волнами. А если находят – считают себя прикованными к любви, как умирающий от жажды путник, что набрел на оазис – и боится сделать от него хотя бы шаг. Им кажется, они нашли жемчужину, и они сжимают любовь мертвой хваткой, подобно жемчугу, который умирает без тепла рук! Им кажется, они нашли родник среди песка, и они проводят дни и ночи на страже, разгребают дюны и закрывают родник своим телом от самого маленького ветерка! Им кажется, что стоит отвести взгляд – жемчуг исчезнет в чужом кармане, родник засыплет песком, и они вновь окажутся в одиночестве… А любовь больше всего не любит бдительного взгляда. Ты можешь посадить розу в своем саду и чахнуть над ней, отгоняя гусениц и прикрывая от дождика. И роза станет расти для тебя одного, но стоит лишь сделать шаг в сторону – и она умрет!
Я заслушался. А вот Жан Багдадский – нет. Я услышал знакомый надтреснутый смешок и язвительный голос:
– Что ни говори, ты настоящий поэт. Но почему-то, когда в прошлом году я посадил десяток роз и оставил их без пригляда, они засохли к середине лета.
Неведомый собеседник лекаря не смутился.
– О да. Без присмотра – рассыплется пылью жемчуг, засохнет цветок и умрет любовь. В том-то и вся разница, что ты делаешь – надзираешь или ухаживаешь. Наш мир полон любви, а мы деремся за нее, как будто любви может не хватить на всех. Не хватить – хотя ее нужно всего лишь найти. Всего лишь увидеть! Однажды я встретил человека, который сумел это. Вначале улыбка не сходила с его лица. Он словно стал хранителем забытой тайны, он был одухотворен случившимся. Каждый, кто оказывался рядом, будто слышал далекую и прекрасную мелодию. Но ему не хватило веры в себя и свою любовь. Улыбка исчезла…
Послышалось негромкое бульканье.
– Благодарю, – на миг меняя тон, сказал незнакомец. – Не знал, что ты сохранил такое чудесное вино в этой глуши…
– Подобно тому, как умирающий от жажды хранит последний глоток воды в бурдюке посреди жестокой пустыни, хранил я это вино… – сказал Жан Багдадский, старательно подражая его голосу. – Для тебя, мой любезный друг…
Он зашелся в приступе хихиканья.
– Врачебное ремесло портит людей, – мрачно сказал его собеседник, утрачивая изрядную долю поэтичности. – Зачем я к тебе приехал, позволь спросить? Чтобы ты надо мной издевался?
– Антуан. – В голосе Жана мелькнула тень раскаяния. – Я тебе неоднократно говорил: займись сочинительством, излагай свои мысли на бумаге! Но в обыденной жизни твои слова вызывают смущение. Понимаешь?
– Смущение? – возмутился тот, кого назвали Антуаном.
– Да, именно смущение. Тебе доводилось видеть, как наивно и выспренно может выглядеть искренняя молитва, бездумно перенесенная на страницы молитвослова? А здесь наоборот – слова, которые должны звучать для одного, звучать в душе, а не колебать воздух, вызывают неловкость. Почему ты не издал хотя бы свои сказки?
– Ну… если бы…
– Ты не решился раскрыть свою душу. Открыть раковину, в которой, возможно, скрывается жемчужина… – ехидно сказал Жан. – Еще бы! Прославленный летун занимается сочинительством романтических историй! Как можно!
– Жан…
– Что Жан? Кстати, воспеваемые тобой жемчужины вовсе не радуют раковину. Жемчужина – это болезнь, попытка моллюска защититься от попавшей внутрь песчинки!
– Сочинительство тоже болезнь, – тихо ответил Антуан. – Попытка души защититься от попавшей внутрь боли.
Жан вдруг замолчал. А потом сказал, совсем уж другим тоном:
– Ладно… прости меня, друг. Прости старого дурака. Мне очень грустно, что когда мы уйдем – а ждать этого уже недолго, – все твои истории уйдут вместе с нами. Истории про ночные полеты, про осажденные города, про войны в воздухе и мир на земле…
– Кому они нужны, эти глупые истории… – прошептал Антуан так тихо, что я едва расслышал.
– Моллюск не может судить, кому нужен его жемчуг.
Они замолчали. Я услышал тихое звяканье бокалов. Посмотрел на Йенса – тот ошарашенно смотрел на меня. И впрямь странные речи ему довелось услышать.
Я кивнул Йенсу, двинулся назад, к двери в дом. Монах молча следовал за мной.
У дверей я постоял миг, собираясь с духом, и постучал.
Открыли не сразу. Я так и представлял, как Жан, насторожившись, достает свой древний пулевик, заряжает, крадучись подходит к двери, смотрит в какую-то неприметную щелочку… и застывает в нерешительности.
– Тебе решать, впустишь нас или свинцом угостишь, – сказал я.
Дверь открылась.
Старый лекарь стоял, опершись на пулевик словно на костыль, и растерянно смотрел на меня. За его спиной стоял еще один старик – видно, тот самый Антуан. Высоколобый, абсолютно лысый, в отличие от Жана, и еще постарее, пожалуй. На удивление прямой, крепкий. Здоровенный ручной пулевик армейского образца он держал стволом вниз, но уверенно и крепко.
– Глазам не верю, – сказал Жан. – На старости лет, первый раз – не верю!
– Это… – вопросительно начал Антуан.
– Ильмар Скользкий. Который, как вчера объявляли, сбежал из застенков Урбиса! – Жан беспомощно развел руками, едва не выронив пулевик. – Что ж… входи… входите…
– Это брат Йенс, – представил я своего спутника. – Надсмотрщик застенков Урбиса… бывший.
– Грехи наши тяжкие… – вздохнул Жан. – Мир перевернулся. Входите.
