Иная судьба. Книга 2 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Фуке, узнав о цели посещения благородной дамы, склонил голову, обозначая глубочайшее почтение. Иссиня-чёрные пряди упали на лицо, оттенив белизну кожи, воистину аристократическую.
– Его светлость, к сожалению, отсутствует. Я могу его заменить? Всецело к вашим услугам, госпожа Смоллет.
Очень даже мог бы. Но увы – Доротея смешалась, вспомнив, что не имеет представления, в какой степени мэтр секретарь осведомлен обо всех перипетиях жизненного пути внезапно обретённой супруги герцога. Не получится ли, что, обратившись за советом и помощью, потом придётся горько пожалеть о своей откровенности? Поэтому она ограничилась лёгким реверансом и извинениями. Нет, к величайшему сожалению, ей необходимо поговорить именно с его светлостью, и если уж это в настоящее время не представляется возможным – тогда позже… или в другой раз.
– Весьма сожалею, – чопорно произнёс мэтр секретарь. И было непонятно: досадно ли ему, что герцог отсутствует, или жаль, что отвергли помощь именно его, Максимилиана Фуке, человека, в сущности, могущественного почти столь же, как и его высочайший господин. Что-то промелькнуло в тёмных глазах. – Весьма…
– Я…
Доротея Смоллет почувствовала, что растеряла слова. Этакого с ней никогда ещё не случалось. Смущённо погладила переплёт старой книги, которую, оказывается, и не заметила, как прихватила с собой, мысленно сосчитала до пяти и снова сбилась, не зная, что ответить. Как маленькая девочка перед учителем… Что за вздор! Этот мэтр уж никак не старше её, но отчего он смотрит так настойчиво, в упор, не желая отводить взгляд, это, в конце концов, просто неприлично!
– Вам довелось отыскать какой-то раритет со старыми записями? – прервал молчание мэтр Фуке. – Могу я взглянуть? С вашего позволения, сударыня… Я считаюсь неплохим знатоком.
– Нет-нет, – поспешно отозвалась Доротея, чувствуя, как щёки опаляет жаром. – Это… записи частного характера, которые мне хотелось бы обсудить…
– …лично с его светлостью, – пришёл на выручку секретарь. – Понимаю, госпожа Смоллет. Конечно. Разумеется. Я распоряжусь известить, как только его светлость сможет вас принять.
Ноздри хищного, с горбинкой, носа чуть дрогнули, будто он уловил какой-то новый для себя запах. Дори мысленно чертыхнулась. Надо же было с утра пролить лишнюю каплю духов на кружевной воротник, очень уж соскучилась она по запахам и ароматам, а тут Бланш прислала обожаемую с детства «Вербену»… И ведь унюхал, Ворон… Она подавила невольную дрожь. Ещё раз церемонно присела. И покинула библиотеку, чувствуя спиной пронизывающий до печёнок взгляд. Придётся обратиться к капитану.
– …Да нет его, драгоценнейшего, – в сердцах сообщила матушка Аглая. – Сколько можно? Третий день уже его светлость заседают безвылазно в суде, то с Максом, то с моим оболтусом… Ох, вы уж простите, что я его так, по-домашнему называю-то…
Доротея невольно улыбнулась. Да уж, назвать оболтусом доблестного капитана, в каких-то полчаса разгромившего вооружённый до зубов орочий отряд, могла единственная женщина на свете – его бесстрашная матушка. Впрочем, с неё сталось и герцога так величать – втихаря, когда никого поблизости не ошивалось. Грозна и гневлива была порой эта женщина, и на ней, как на гранитном незыблемом основании, держались порядок и покой Гайярда.
– Не раньше, чем в ночь, появятся оба, – рассеянно подытожила домоправительница, вертя пакет со странного вида синей сургучной печатью. – Ох, не нравится мне это. От господина Карра письмо, не к добру, пойти, со стариком Гийомом зачитать…
Пришлось Доротее отправиться восвояси и запастись терпением. Похоже, время советов со стороны ещё не наступило. Не станет же она напрашиваться на приём к герцогу на ночь глядя, ведь неизвестно, что у него запланировано на завтрашний день и найдётся ли свободная минута для компаньонки жены. Оставалось лишь надеяться на идеальную память мэтра Фуке и его обязательность.
Вздыхая, Дори бездумно миновала зеркальный холл, спустилась на первый этаж и завернула в одну из галерей, уводящих в восточное крыло замка. Возвращаться к себе не хотелось. Она и без того провела в четырёх стенах большую часть сознательной жизни, особенно последние годы, и теперь при первой возможности старалась вырваться на свежий воздух; а здесь, в Гайярде, был такой прекрасный парк! Главное, что наплыва гостей в ближайшее время не предвиделось, и по аллеям и лабиринтам можно бродить беспрепятственно, без риска наткнуться на чужака или, того и гляди, флиртующую парочку, или на заскучавшего кавалера, коих обычно на приёмах водилось в изобилии. Отчего-то господа, «забывшие» дома или в поместье жён, враз становились холостяками, охочими до лёгкого флирта и ни к чему не обязывающих домогательств, и их порой не останавливали ни возраст промелькнувшей на горизонте дамы – в известных рамках, конечно – ни её социальный статус, ни наличие брачных обязательств. Была бы особь женского пола, к которой можно подкрасться с вожделением и сладкой улыбкой на устах.
Доротея ухмыльнулась. В своё время ей пришлось научиться отгонять надоедливых ловеласов и довольно-таки ловко; но сейчас, слава богу, её полновесные тридцать пять, далеко не девичий возраст, да и пышность стана, не соответствующая модной ныне хрупкости, служили надёжной защитой от возможных посягательств. Во всяком случае, она на это надеялась. Что ж, у каждого возраста есть свои преимущества… И хоть зеркала по-прежнему – ещё со времён посещения салона Бланш – продолжают ей врать, что она, в общем-то, ещё не так уж плоха, Дори давным-давно смирилась с мыслью, что у неё всё позади. Со смертью Алекса и их нерождённого дитяти жизнь кончилась. Сейчас, конечно, приоткрылась одна, и весьма интересная, сторона этой жизни, но к прошлому, к любви, к женскому счастью дороги больше нет. И хватит об этом.
…А вот Марта наведывалась в парк каждый день, ближе к вечеру, но почему-то всегда изъявляла желание прогуляться одна. Доротея относилась к её смущённым объяснениям с пониманием: девочка за день узнавала столько нового, неудивительно, что иногда ей хотелось побыть без сопровождающих, в тишине, да ещё в местечке, столь напоминающим любимый лес. Может, Дори сейчас с ней встретится? И…
Она вновь прижала к груди старый том.
И расскажет… Почему она сразу не подумала, что уж Марта – первая, кто должна узнать правду о своём происхождении? По привычке сразу начала рассуждать о политике, о том, чем грозит это известие… А вот о том, что её воспитанница имеет полное право знать о своём отце – только сейчас. Извинением могло послужить лишь одно: Дори растерялась. Была ошеломлена. Засуетилась.
А ведь совсем недавно Марта ей призналась…
Вчера вечером, когда правила грамматики застыли в глазах Доротеи издевающимися кляксами, от арифметики затошнило, а годы царствования последних королей наотрез отказались вспоминаться – она вслух подивилась, как это у Марты, заморённой поездками в монастырь, уроками музыки, этикета, танцев, треклятой грамматики – ещё хватает сил на прописи. Вот тогда-то её ученица, завздыхав, и призналась. Была у неё Великая Мечта, которая раньше казалось сказочной, а сейчас вдруг приблизилась настолько… что и мечтать-то можно без робости: ведь есть надежда, что сбудется!
Всего семь годочков было Марте, когда она осиротела. Но очень хорошо запомнила она последние матушкины слова: «Будь доброй девочкой, родная, честной и смелой… и если сможешь – учись, учись, дядя Жан непременно тебе поможет, не будь невежей! Чтобы твоему отцу, когда вы встретитесь, не стало бы за тебя стыдно.. Будь его достойна, он хороший… хороший человек».
И так истово это прошептала, что Марта сейчас же поверила: однажды она встретит Его, загадочного Отца. И ему не должно быть за неё стыдно. Вот и ломала глаза, зазубривая с дядей Жаном буквицы и цифири, твердя в уме помножающую табличку, пачкая пальцы углём, расписывая на старых досках первые неуклюжие буквы…
Ох, как долго она хотела его встретить! Показать, какая она стала, что вот, выросла без него, и ещё как выросла: и умница, и в доме первая помощница, и грамоту знает не хуже священника! А потом, когда он удивится и станет просить прощения, что бросил их с матерью – сказать в лицо, как она его ненавидит. Наказать презрением. Пусть плачет.
